Красивая теория, но "нечистой силы" в этом варианте скрывается не меньше, чем в версии Марка Щукина. Во-первых, взгляните на карты ранних пражских поселений V-VIII веков, составленные Валентином Седовым. Первая создана с упором на пеньковскую культуру. Вторая – на корчакскую.
Несложно заметить, что и там, и там мы имеем дело не с отдельными посёлками, равномерно разбросанными по всей зоне, а с некими сгустками поселений. Именно их археологи подчас именуют "варварскими королевствами" гуннской эпохи. Мы же подозреваем в них банальные невольничьи центры, куда степные владыки согнали подвластное им население, дабы оно больше не разбегалось, но варило им сталь, растило хлеб и содержало скот. В данном случае для нас важна не сама полемика о природе этих образований, а то бесспорное обстоятельство, что эти скопления оторваны друг от друга, они не составляют единого целого, но дробятся на ряд вполне автономных формирований, как их при этом не назови – "плантацией" или "королевством".
У гуннов, образно говоря, вместо одной сплошной "латифундии" было множество отдельных "поместий".
Продолжая этот ассоциативный ряд, можно выразить ту же мысль следующим образом: на просторах Восточной Европы в то время был не один рабовладельческий остров Барбадос, а целый архипелаг подобных колоний. Этот факт мы должны держать в уме, рассуждая о возможностях сложения здесь нового языка.
В каждом из них должен был сложиться свой диалект. Причём далеко не обязательно, что невольники всюду говорили по-балтски. На первом этапе, то есть, сразу после прихода гуннов, почти повсеместно в Скифии звучали восточногерманские наречия. И только с 30-40 годов V века, когда в обозе гуннов многие германские племена: остготы, гепиды, герулы и прочие переместились за Карпатские горы, на Средний Дунай, в данном регионе, несомненно, усилилось влияние балтского языка. На место тех, кто со своими князьями уходил в сторону будущих Гепидии и Лангобардии, кочевники, вероятно, пригоняли новые партии людей из зоны Верхнего Поднепровья. Однако, летописи упоминают германские племена ангискиров и бардоров, которые сохраняли преданность сыновьям Аттилы даже после их поражения от гепидов. Археологи наблюдают приток вещей "дунайской традиции" в Поднепровье именно во второй половине V столетия, когда по данным летописей сюда вынуждены были бежать поздние гунны и их вассалы. Мишель Казанский полагает, что ветром, занёсшим дунайскую моду в здешние края
"могло быть отступление гуннов и их германских и негерманских союзников на восток, на Днепр, после разгрома на Дунае". Посмотрите, на его карту и убедитесь, что спасались потомки Аттилы и их сторонники непосредственно на той территории, где складывались корчакцы, пеньковцы и колочинцы.
Карпатские горы нельзя рассматривать в качестве этнического порубежья: к Западу – германцы, к Востоку – балты, будущие славяне. Скорее это была политическая граница. Во внутреннюю котловину Карпатских гор, под покровительство гепидов и остготов, хлынули те народы, которые желали поскорее избавиться от ига кочевников. Напротив, на Восток от данного хребта подались те, кто оставался в орбите влияния гуннов. Своего рода миграционные качели "Днепр-Дунай" остановились только после того, как наследники Аттилы навсегда покинули Скифию. Поэтому я весьма осторожно подходил бы к вопросу о том, где на Востоке Европы заканчивалось влияние германских языков и начиналась балтская зона. В ареале антов с известной долей вероятности речь лесных племён могла звучать лишь на берегах Дона, Сейма, Днепра, максимум Южного Буга, а на Днестре, несомненно, должен был доминировать готский или вандальский язык. Сложную картину являло собой и будущее корчакское сообщество. Скорее всего, эти люди звали себя дулебами. А значит, германская речь также была им отнюдь не чужда.
Историки давно заприметили, что среди всех средневековых славянских этнонимов чуть ли не самым распространённым является имя "дулебы". Оно встречалось как у восточных, так и у западных и южных собратьев, упоминается даже в древнерусской "Повести временных лет". Валентин Седов обнаружил этнонимы с корнем "дулеб" на Волыни, в Чехии, на Верхней Драве, на Среднем Дунае между озером Балатон и рекой Мурса, словом, в самых разных местах зоны обширной славянской колонизации. При этом, как пишет российский академик:
"Все эти группы дулебов, как показывают археологические материалы, восходят к праго-корчаковскому культурно-племенному кругу". Учёный приходит к вполне обоснованному выводу, что значительная часть корчакцев считала себя дулебами. И центр дулебского сообщества, по его мнению, располагался на Волыни. Историки давно бы признали дулебами все корчакские племена, поскольку это вполне соответствует исторической истине, если бы не два очевидных обстоятельства. Во-первых, как известно, слависты тщились доказать, что эти люди звали себя непосредственно "славянами", хотя никаких свидетельств к тому у них, разумеется, не было. Но им всегда хотелось показать местные истоки византийского этнонима "склавины". Ведь, если пеньковцы были антами, с чем не поспоришь, а корчакцы – дулебами, что тоже весьма вероятно, то кто же тогда на Востоке Европы носил то имя, от которого, якобы, византийцы произвели свой знаменитый этноним? Вот эту почётную миссию и возлагали на праго-корчакцев. Во-вторых, как установил лингвист Олег Трубачёв, само название "дулеб" происходит от германского выражения "daudlaiba", что означает "наследство умершего". И славистов подобная родословная племенного имени праго-корчакских племён всерьёз насторожила. Как это!? Те, кого они считали главным истоком всех славян, именуют себя на германский манер? Признать такой факт было выше их сил.
Мы столкнулись с племенем смешанного происхождения. Вдобавок, после тяжкой гуннской неволи эти люди не помнили своего прошлого. Их спрашивали: кто вы? И они отвечали: мы потомки своих предков – "наследники умерших" – "дулебы". А что ещё они могли о себе рассказать?
Впрочем, для нас в данном вопросе важнее всего то, что и в корчакской зоне, её историки отчего-то считают более однородной, чем пеньковскую, хотя, с моей точки зрения – совершенно напрасно, даже там – отчётливо проявляется германское влияние.
В гуннское время на Востоке Европы наблюдалась очевидная разноголосица языков. И германские наречия серьёзно конкурировали здесь с балтскими. Кроме того, в ту эпоху на просторах Украины находился не один очаг лингвогенеза, а множество таковых. Фактически, в каждом из "сгустков поселений" или "варварских королевств" шли вполне самостоятельные языковые процессы, и не везде балтская речь доминировала даже среди невольников.
Гунны, по крайней мере в начале своей эпохи, сами не жили в тех невольничьих центрах, что возникли в эту пору на Востоке Европы. Именно данное обстоятельство и позволило отдельным археологам утверждать, что славяне с кочевниками никогда не пересекались. Всё дело в том, что Гуннская империя строилась по принципам Скифского царства. Господствующее племя кочевало отдельно от своих подданных. Грозные завоевателя не желали нисходить до таких мелочей, как непосредственное управление хозяйством. Они полагали лишь войну единственным достойным их занятием. Поэтому контролировали невольников подвластные царскому племени народы. У скифов – это были потомки побежденных киммерийцев, у соплеменников Аттилы – готы, гепиды, вандалы, сарматы и прочие. Держава кочевников по структуре напоминала трёхступенчатую пирамиду. Наверху – степные повелители. Абсолютные цари. Если хотите – владельцы плантаций. Ступенькой ниже – те воины, которых они победили. Готы, гепиды, сарматы, вандалы. В ряду наших ассоциаций можно считать их надсмотрщиками на этих плантациях. И в самом низу – безоружные земледельцы и ремесленники, подневольное население, плантационные рабы. Таким образом, гунны сами напрямую с последними не общались, но управляли массой подданных при помощи гото-аланской знати, поступившей к ним на службу. Могильники этих людей, наряду с пеньковскими и корчакскими древностями, археологи обнаруживают на территории антов и дулебов. В них покоятся князья и воины, погребённые по сарматским и германским обычаям. Что и позволило некоторым специалистам рассуждать о наличии здесь "варварских королевств". Конечно, прежняя элита, перешедшая на сторону кочевников, старалась во всём подражать своим новым повелителям. И одевалась они, как степняки, и схожим оружием пользовались, да и на гуннскую речь порой не прочь были перейти. Но парадокс заключается ещё и в том, что сами гунны, особенно в период Аттилы и его сыновей, уже практически не отличимы от германцев. Они носят одни и те же мечи, шлемы и украшения, пользуются типично германскими фибулами, у них единая мода с той варварской знатью, что им служит. И судя по впечатлениям византийского посла Приска Панийского, даже при дворе Аттилы наряду с гуннской звучала речь и его подданных. Как пишет дипломат:
"Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх своего языка варварского, охотно употребляют язык гуннов или готов или авсониев (латынь)". Вероятно, ситуация к Востоку от Карпат ненамного отличалась от того положения дел, что засвидетельствовал Приск для ставки степного императора. Вся разница, должно быть, заключалась в том, что с этой стороны Карпат меньше слышалась латынь, и больше – балтские наречия. Однако, звуки готского языка раздавались здесь не менее часто, чем гуннского, раз их без стеснения употребляли даже при дворе Аттилы.
Правящие круги невольничьих центров Восточной Европы того времени изъяснялись не только по-гуннски, но и на родных наречиях, а по происхождению эти люди чаще всего были из германцев и сарматов.
Но тогда какая же речь звучала в тогдашней Скифии?
Здесь происходило настоящее "вавилонское смешение" языков и народов. Если тут даже складывались отдельные пиджины, то они, безусловно, не могли походить друг на друга.
Представьте, доктор, два разных "королевства". Одно, к примеру, на Волыни, другое – в районе Киева. В первом – основу подневольного населения составляют бывшие гепиды, слегка разбавленные вандалами с Вислы и лесными балтами с Севера, из района Припяти и зоны штриховиков. А надзирать над ними кочевники поставили остготского князя с его дружиной. Во втором случае – большинство невольников представляют собой венедов киевской культуры с некоторым добавлением вандалов и северных балтов. Но управлять этим центром поручили аланскому вождю с его всадниками. Есть ли хоть малейший шанс, что и там, и тут мог возникнуть одинаковый язык? Вряд ли!
Между тем, в недалёком будущем оба пятна сольются в единую праго-корчакскую культуру. В таких условиях пиджины, даже если они кое-где и возникали, тут же должны были умереть, уступив место привычным полноценным языкам. Вдобавок, пестрота этнической и языковой ситуации на Востоке Европы усугублялась ещё и тем обстоятельством, что гунны, опасаясь сепаратизма своих "надсмотрщиков", всё время перебрасывали их гарнизоны с места на место. Они попросту не давали варварским князькам нигде пустить глубокие корни. Сегодня он управляет "королевством" на Волыни, завтра занимается зачисткой лесной зоны в Поднепровье, потом перемещает подданных с Днепра за Карпаты, затем воюет под знамёнами Аттилы где-то на территории Галлии. Даже невольников кочевники порой перебрасывали вслед за собою на тысячи километров, с Северного Причерноморья в Среднее Подунавье и обратно. А уж варварские гарнизоны и того более – тасовали, как карточную колоду, практически непрерывно. После поражения у Недао большинство германских князьков, наверняка, перебежало на сторону победителей-гепидов. И гуннам пришлось срочно искать им замену. В это время они, вероятно, уже сами управляют невольниками, не доверяя посредникам. Так что это была чрезвычайно динамичная эпоха. Однако, "ахиллесова пята" этой версии, заключается отнюдь не в сложности тех языковых процессов, что протекали на территории Украины в гуннское время. Главная и неразрешимая проблема заключена в том, что славянская речь даже в принципе не могла возникнуть ни в качестве пиджина, ни в виде креольского языка. Это просто исключено. По той очевидной причине, что славянский язык по своим конструктивным особенностям довольно сложен и не уступает в данных параметрах прочим индоевропейским наречиям. Причём часть речевых структур роднит славян с балтами. Из них отдельные находят соответствие в западнобалтских наречиях, например, в прусском, другие – в восточнобалтских: литовском и латышском. Однако, почти половина конструкций, имеющихся в славянской речи, начисто отсутствует в балтском мире, хотя есть у них отдельные индоевропейские аналоги. Поэтому и возникла версия, что славянский язык имеет гибридное происхождение. Гипотетически это выглядит следующим образом: народ, скажем, носитель южного лесного балтского языка, одинаково далёкого и от восточных и от западных родственников, оставил половину структур из родной речи, а другую взял из некого неустановленного пока индоевропейского наречия степного происхождения. При этом создатели нового диалекта ничуть не упрощали конструкции балтской речи, не ломали они и формы неизвестного нам языка. Для этого они должны были в совершенстве владеть обоими. Понимаете?
Именно такой вариант лингвисты называют "смешанным языком", он же "mixed language". Это третье наречие, созданное из двух изначальных, и оно ничуть не проще любого из родительских. Mixed language вы ни за что ни отличите от любого иного полноценного языка, особенно, если вам неизвестны его исходные компоненты. А речь креолов, как ни крути, навсегда останется лингвистическим "костылём", пусть даже основательно модернизированным. У креольских языков, не говоря уже о пиджинах, главными отличительными особенностями являются упрощённая грамматика, фонетика и орфография. И за основу там берётся речь господ, а не невольников. А у нас ситуация фифти-фифти. И никаких упрощений! Таким образом, всё что могло возникнуть внутри "варварских королевств" – это ломаный вариант гуннского языка или даже гунно-готского микса. Славянская речь отличается от подобного "костыля", как дворец князя от землянки бедняка. Даже если представить её в качестве "mixed language", всё равно приходится признать, что она никак не могла зародится в отношениях "раб-хозяин". Слишком сложно устроено для этого славянское наречие. Его создателями не были простые невольники.
Кто же тогда мог это всё сконструировать?
Некий народ, занимающий промежуточное положение между условными "повелителями" и "рабами". При этом балтский язык, который в данном случае выступает, как "низший", менее престижный, для этих людей был родным. То есть, по происхождению "творцы", несомненно, являлись именно лесными балтами. Но они в совершенстве знали и второй, "господский" язык. Что, само по себе, подразумевает их довольно высокий статус. Причём, в отличии от креолов, которые стремятся овладеть речью своих хозяев, но лишены такой возможности, эти гипотетические создатели нового диалекта, напротив, вполне осознанно хотели себя от носителей наиболее престижной речи каким-то образом отделить. Но и с бывшими соплеменниками разговаривать на одном языке они не желали. Поэтому и принялись конструировать новую речь из двух им хорошо знакомых.
Но всё, что мы знаем о гуннской эпохе, свидетельствует в пользу того, что роль "надсмотрщиков" для грозных кочевников исполняла германская и, в меньшей степени, сарматская элита. Вряд ли бы она снизошла до изучения балтских наречий.
Я бы нисколько не удивился, друг мой, если бы в эту эпоху возник некий гото-гуннский гибрид. Но между лесными балтами и степными владыками лежала настоящая пропасть. В этом плане правы те археологи, которые полагают, что грозные гунны почти не пересекались с будущими славянами. В какой-то степени это соответствует действительности. Ведь те, кто вскоре назовёт себя славянами, не являлись невольниками кочевников напрямую. Им досталась участь ещё хуже. Они были рабами их рабов. В гуннскую эпоху они занимали самую низшую ступень социальной пирамиды. А значит, если новый язык и сложился из двух наречий, балтского и неизвестного индоевропейского, то произошло это явно в другое время и в ином месте. На роль одного из родителей славянской речи грозные кочевники совершенно не годятся. Их взаимоотношения с лесными балтами оставляют в этом плане желать лучшего. Для создания же того гибрида, о котором мы рассуждаем, требовалась принципиально иная ситуация и другое историческое мгновенье. Нам нужен кто-то лучше гуннов, в том смысле, что связи этого народа с будущими славянами должны быть гораздо теснее и ближе.