Славяне. Выход из тени

[ZHAN]

Ох и сложный этот народ – славяне, несмотря на кажущуюся простоту их образа жизни! Особенно, если взглянуть на них с научной точки зрения. Ведь таких ловкачей и проныр надо ещё поискать. Как ловко они заметают следы, как надёжно маскируют от любопытных взглядов свою прародину, как водят всех за нос, скрывая своё происхождение! Покажется учёному, что обнаружил он корень этого племени, что уже держит за хвост неразрешимую загадку, ан нет, встрепенутся хитрюги, дёрнутся, рванут в сторону – и след их простыл.

Вдобавок ко всем неудобствам ловли столь вёрткого субъекта, специалисты ещё и к самому процессу поисков подходят с разных сторон. Лингвисты используют свои методы; историки упирают на письменные свидетельства; археологи смотрят в глубь земли-матушки. А различные пути-дороги, как это часто случается, разводят учёных мужей в прямо противоположных направлениях. Ведь, что такое славяне, к примеру, для тех, кто прочёл византийские летописи? Два племени: склавины и анты, которые после ухода гуннов обосновались на северных берегах Дуная и время от времени беспокоят своих более цивилизованных соседей. Где они скрывались ранее; почему их никто не знал до того; а равно, отчего вместо одного народа мы сразу сталкиваемся с двумя – на все эти вопросы ответов у античных писателей нет.

У лингвистов свои трудности – славяне представляются им одним из древних индоевропейских народов. Причём, ближайшим родственником балтов, чьи потомки, в виде латышей и литовцев, и ныне проживают на побережье Янтарного моря. Некогда, по мнению языковедов, данные народы были едины, составляя сообщество балтославян. Потом, в середине II тысячелетия до нашей эры они разделились на две самостоятельных ветви. Таким образом, славяне лингвистические должны были проживать на нашем континенте с самых незапамятных времён, наравне с прочими хорошо известными его обитателями. Только вот незадача. Все народы, некогда здесь обретавшиеся, оставили после себя чёткие следы в виде названий рек, гор, озёр и прочих географических объектов, так называемые топонимы. И по ним учёные без труда находят регион, где складывалось то или иное племя. Балтских отметин на карте Европы пруд пруди: широкой полосой они охватывают Прибалтику, большую часть Поднепровья, верховья Волги и Оки, тянутся чуть ли не до Урала, на севере выходят к Чудскому и Ильмень-озеру, а на Западе обнаруживаются в бассейне Вислы и узкой лентой по берегу одноимённого моря ползут фактически к границам Дании. А вот зону столь же древней славянской топонимики, пусть даже самую крохотную на фоне чудовищного разлива балтских названий, увы, обнаружить не удаётся. Полное впечатление того, что это племя две тысячи лет проживало инкогнито, не оставляя после себя ровно никаких следов.

У археологов иные сложности. Они тоже нашли славян. Своих собственных. Но вовсе не там, где желали бы их видеть коллеги-лингвисты, и даже не совсем там, где замечают склавинов и антов византийские хроники. Славяне археологические были разысканы на северных склонах Карпатских гор: в полосе, протянувшейся от Западной Украины через Южную Польшу, Восточную и Западную Словакию, в Моравию и далее в Богемию и на Северо-восток Германии, в долину Средней Эльбы. Причём первые находки такого рода были сделаны довольно далеко на Западе. Мария Гимбутас замечает по данному поводу: "В 1940 году чешский учёный Иван Борковский опубликовал монографию о керамике, найденной в поселениях, обнаруженных на территории и в окрестностях Праги, в которой назвал простейшие, не украшенные орнаментом горшки из кремационных могил "пражской керамикой". Термин продолжает использоваться и в настоящее время для определения ранней славянской керамики, независимо от того, где она обнаружена, в Центральной Европе, на Украине или на Балканском полуострове. Сама по себе керамика представляет собой незначительные свидетельства о характере славянской колонизации. Подобные поделки могли появиться, где угодно и в самое разное время. Но состав глины из грубого песка с остатками насекомых позволяет определить их как типично славянские. Особое значение имеет её связь с кремацией и землянками, небольшими квадратными домами с каменным или глиняным очагом или плитой с одной стороны обложенной камнями. Термин "пражский тип" можно использовать по отношению ко всему культурному комплексу".

Керамика пражского типа

Иными словами, на северных склонах Карпатских гор археологи нашли людей, примитивней образа жизни которых и придумать ничего нельзя. Вместо благоустроенного жилья – тесные квадратные норы; вместо каминов или очагов посреди комнаты – маленькие экономные печурки в дальнем углу; кривобокие горшки в виде безголовых матрёшек, сделанные по методу тяп-ляп из непросеянного глиняного теста, в котором на память потомкам запеклись крылья жуков и тушки тараканов; практически никакого оружия; могилы – неглубокие ямки, где чаще всего в тех же самых горшках покоился пепел сожжённых на кострах предков, очень редко с некой бусиной, височным украшением из проволоки, ещё реже с чем-то более ценным. Это и есть те пращуры, что отыскали нам учёные. Усомниться в этническом характере данных древностей не представляется возможным, поскольку во многих местах они плавно и без особых проблем перерастают в уже совершенно достоверные славянские памятники более позднего времени. То есть, вверх по Реке Времени, отталкиваясь от пражан, плыть археологам легко и комфортно. Трудности начались при попытке проникнуть вниз, против течения. Ибо когда немецкие, чешские, словацкие, польские или даже украинские археологи раскапывали слои предшествующих эпох, они неизбежно упирались в культуры кельтов, фракийцев либо, особенно часто, германцев. Богатые, порой просто роскошные, часто – воинственные, и ничего общего с неприхотливыми пражанами не имеющие. До вторжения гуннов на этих землях жили совсем другие народы. Гораздо более развитые и могущественные.

Видный археолог, профессор Йоахим Вернер из Мюнхена давненько, пусть и деликатно, но довольно настойчиво советовал своим восточноевропейским коллегам обратить внимание на зону Припятских болот. Дескать, именно оттуда некогда появились ваши предки. Слависты долго не желали признавать правоту учёного немца. Слишком неказистой выходила в таком случае прародина всех славян. Последним из научных глыб, пытавшихся противопоставить доводам мюнхенского специалиста свою оригинальную концепцию, был, пожалуй, российский историк Валентин Седов. Он выводил пражан из недр одного из вариантов пшеворской культуры, ныне целиком отписанной вандалам, известному восточногерманскому племени. Кроме того, сам пражский тип в глазах отечественного академика складывался, как минимум, из двух вариантов: праго-корчакского, действительно берущего начало на берегах Припяти; и праго-пеньковского, тяготеющего к лесостепной полосе Днестро-Днепровского междуречья. Корчакцев Седов считал склавинами, пеньковцев – антами. В совокупности два этих летописных народа, проявлением которых стали две схожие археологические культуры, по мнению академика, и давали всё многообразие нынешних славян.

Конечно, если быть совсем уж честным, даже из двух археологических культур все последующие славяне выводятся с превеликим трудом, и не без определённых натяжек. К примеру, древности, попадающиеся на Северо-западе славянского мира, их назвали суково-дзедзицкими, не походят ни на памятники жителей Припяти, ни на следы их южных соседей-антов. Люди, поселившиеся в низовьях Эльбы и Одера, а также на Средней Висле, изначально строили не землянки, а вполне добротные наземные дома. Пользовались они не печками, а очагами и каминами. Да и горшки здесь лепили иных форм. С остальными славянскими сообществами эти племена роднит разве что общая бедность, впрочем, на Северо-западе не столь вопиющая, да пожалуй, ещё использование кремации в похоронном обряде. Впрочем, многие жители Центральной Европы: кельты, венеды, балты и прочие с незапамятных времён сжигали своих покойников. Считать этот обычай исключительно славянской чертой никак нельзя.

Ничуть не лучше обстоят дела и на Юге, где по мере приближения к Дунаю лепных горшков как корчакского ("безголовые матрёшки"), так и пеньковского (с округлыми или ребристыми боками) видов становится всё меньше. Зато появляется посуда, изготовленная при помощи гончарного круга. На северных дунайских берегах её не менее половины от найденной. Да и лепные горшки, которые тут встречаются, по форме чаще напоминают те, которыми пользовались прежние обитатели здешних мест: фракийцы, кельты, бастарны и готы. За Дунаем для учёных ситуация складывается и того хуже. Лепные горшки в тех краях вообще огромная редкость. Печи, очаги и камины население складывает из обожжённых римских кирпичей. Да и бедными этих людей уже не назовёшь – слишком много здесь ценных вещей, украшений, византийских монет, фибул и прочего. А ведь славяне на Балканах не просто промелькнули на миг, отметившись в летописях, они, как ни в чём не бывало, продолжают жить тут и ныне.

Получается, что племена, так полюбившиеся археологам и признанные ими в качестве праславян, с характерным набором незамысловатых "пражских" признаков – землянка, горшок, печка, плюс, конечно, похоронный обряд, практически не оставляющий следов – прекрасно просматриваются только по северным склонам Карпатских гор. Но этих аскетов не было и в помине в других местах обширного общеславянского ареала Восточной Европы: на берегах Балтики, на Нижнем Дунае, на Балканах. Или, если они там всё же находились, то отчего-то оказывались совсем не похожи сами на себя. Как не схватиться за головы учёным мужам!

Между тем современные археологи, видно, решили ещё больше усложнить жизнь своим коллегам – историкам. Чтобы тем жилось веселей, они приняли концепцию Йоахима Вернера в полном объёме. А значит, исследователи земных недр настаивают на том, что все славяне мира выползли из болот Припяти. Точнее, они, якобы, появились из района узкого и длинного островка, протянувшегося вдоль берегов данной реки – маленького клочка суши, который много веков подряд был со всех сторон окружён непролазными трясинами. Отныне за настоящих славян археологи признают только одних корчакцев. Лишь их в наши дни именуют пражанами. Подразумевая, что именно они чуть позже распространились повсюду. Собратьев-антов – представителей пеньковской культуры – из числа прародителей славян попросту исключили.

Вообще-то, конечно, исследователи не отрицают тот факт, что пеньковцы, как и будущие обитатели окрестностей Праги, а равно живущие на Десне колочинцы, вызревают в недрах единой культуры – киевской. Однако, отныне её величество Археология устами своих пророков повелевает нам пеньковцев, и уж тем более, колочинцев, оставить на задворках процесса славянского этногенеза, а всё внимание перенести на пражан, бывших корчакцев. Российский исследователь Игорь Гавритухин непреклонен: "В культурно-историческом плане представляется наиболее обоснованной точка зрения, что Пражская культура является археологическим отражением "ядра" традиционной материальной культуры славян эпохи Великого переселения народов, если под славянами подразумевать конкретный народ, отражённый в греко-римских источниках как "склавины".

Итак, приговор окончательный и обжалованию не подлежит: славяне – это склавины, а склавины, в свою очередь, это пражане. А чтобы ни в кого в голове даже тень сомнения не промелькнула, Игорь Гавритухин собственноручно изготовил карту, на которой показал, какими путями пражане разошлись в разные стороны, разнося по нашей планете язык и обычаи славян.

Карта пражской культуры по Гавритухину. Кружочками с точкой обозначены самые ранние поселения. Крупными кружками – скопления посёлков

Карта вышла на загляденье! Серая зона, символизирующая владения пражан, заняла значительную часть необъятного славянского ареала. Селений, особенно на Востоке, отмечено множество. Стрелки, обозначающие направления миграционных потоков, убеждают своей толщиной и глубиной проникновения в чужие земли. Особенно впечатляет компактное расположение древнейших пражских посёлков – все они находятся в зоне Припяти или чуть южнее. Вот оно, что называется, "ядро" славянского этноса! Корень народа! Чистейшие, рафинированные славяне, славяне из славян! От них пошли и все прочие.

Сразу бросается в глаза, что выходцы с "Острова Припять", как только вылезли из родимых болот, тотчас же рванули в разные стороны, покоряя или оттесняя окрестные народы. Слишком долго, видимо, сидели сиднем в изоляции, как Илья Муромец на печи. Поднакопили, должно быть, силушку богатырскую среди топей и трясин, ужо соседям мало и не показалось. Одно только странно. Обычно племена в ходе переселения предпочитают двигаться в каком-то едином направлении, дабы сохранять свою целостность. Чаще всего они с удовольствием направляются с Севера на Юг. Там и климат получше, и земли поплодородней. А эти странные бывшие "островитяне" отчего-то хлынули сразу повсюду, как струи шампанского из неловко откупоренной бутылки. Причём, на Запад и даже Северо-запад их миграционные потоки были куда более значительными. А вот перемещениям в желанном для всех южном направлении явно не хватает размаха.

Впрочем, сообразительный Игорь Гавритухин догадался, в чём заключалась препона. Вот что он поведал журналу "Русский обозреватель" о трудностях движения в южном направлении для пражан в период после распада Готского царства, следами последнего археологи считают черняховские древности: "Например, представьте себе, черняховская культура, занимавшая территорию от Нижнего Дуная и Карпат до Днепра и Северского Донца, распалась в конце IV века. Казалось бы, славянам ничего не мешало идти к Дунаю, куда стремились все северные "варвары", но они вышли к нему только в VI веке. А дело в том, что когда славяне с севера двигались на юг, они оказались в "бутылочном горлышке". С одной стороны его образовывали Карпаты, а с другой стороны это была степь. По степи идти было опасно, потому что там были воинственные и достаточно многочисленные кочевники, по горам тоже идти трудно. Пройти можно было по Прикарпатью, где группировка "постчерняховского" восточно-германского круга существовала до второй половины V века. То есть в "бутылочном горлышке", через которое славяне шли к Дунаю, сидела германская "пробка". Славяне с ней контактировали, постепенно кого-то ассимилировали. Думаю, так же, как готская кровь течет в жилах итальянцев, испанцев, крымских татар, готская кровь течет и в славянах, по крайней мере, в Поднестровье".

Вредную "готскую пробку", долгое время не дававшую настоящим славянам проникнуть в низовья Дуная, вы легко обнаружите на карте Гавритухина в виде скопления памятников на Среднем Днестре. Там ещё расположен самый южный кружок с точкой внутри, символ раннего поселения. Вот уж пришлось "островитянам" с данной преградой повозится! Почти столетие ушло на переваривание тамошних обитателей, их "славянизацию". Сам Гавритухин об этом пишет так: "В отношении памятников Поднестровья и Восточного Прикарпатья на протяжении V века прослеживается длительное, шаг за шагом, освоение правобережного Среднего Днестра и верховьев Прута носителями Пражской культуры, сопровождавшееся ассимиляцией групп местного населения, связанных с культурой карпатских курганов и культурами восточногерманского круга".

Что же это за местное население, с которым столкнулись припятские пришельцы на Днестре? Допустим, с "культурами восточногерманского круга" всё предельно ясно, речь идёт о готах или вандалах. А вот кто такие носители "культуры карпатских курганов"? Оказывается, археологи так именуют здешнее сообщество народов, основу которого заложили гето-дакийские племёна, что не покорилась римлянам, а ушли от них за Карпаты. Затем они попали под влияние Готского царства, а значит, подверглись германизации. Впрочем, украинский историк Леонтий Войтович подчёркивает и участие кочевников в рождении днестровских аборигенов. Он полагает прикарпатских обитателей "сложным симбиозом даков, славян, германцев и сарматов". Игорь Гавритухин, однако, ничуть не сомневается в том, что все туземные элементы были успешно поглощены выходцами из Припятских болот. На учёном языке этот процесс звонко именуется ассимиляцией.

Правда, если уж быть до конца откровенным, то положение пришельцев на Днестре сложилось, как у мужика, поймавшего медведя – надо бы идти домой, да добыча не отпускает. Дело в том, что под воздействием, якобы, успешно "переваренных" аборигенов существенно меняются и сами пражане. У значительной части их потомков появляется новый погребальный обряд, ранее этим людям не свойственный. Они стали хоронить остатки кремации в невысоких курганах, во всём похожих на карпатские. Академик Валентин Седов полагает, что новую традицию славяне подцепили конкретно у обитателей Поднестровья, в первую очередь, у гето-дакийцев. На Запад Европы этот обычай, правда, проникает весьма вяло: в единичных количествах курганы встречаются у истоков Лабы и Одера, некоторое скопление есть лишь на юго-востоке Чехии, в регионе, где обитали летописные дулебы. Ни на Эльбе, ни в Богемии, ни на большей части бассейна Одера и Вислы пражские курганы распространения не получают. Керамика в виде безголовых матрёшек здесь сочетается с обычными грунтовыми могилами. Зато на Востоке Европы – на Волыни, на Припяти, в бассейне Верхнего Днепра – уже вскоре основной погребальной традицией становится именно курган. Кроме него обитатели Днестра подарили своим потомкам и ряд других заметных чёрточек: у тех появились миски с массивным дном, а также привычка сооружать стены хозяйственных построек по типу "мазанок" – в виде плетней, обмазанных глиной.

Карта зарождения курганной обрядности среди населения пражско-корчакской культуры по В. Седову:
а - могильники с ранними курганами (VI-VII вв.); б - ареал пражско-корчакской культуры (более плотным пунктиром выделена область становления культуры по версии Седова); в - ареал культуры карпатских курганов; г - северная граница Византийской империи.

И всё это на фоне того занятного обстоятельства, что и землянки, и печки-каменки, и даже лепные горшки, подобные пражским, у обитателей Прикарпатья были в ходу ещё в период расцвета Готского царства. Правда, наряду с более совершенной керамикой, наземными домами и иными видами отопительных приборов. Поэтому целый ряд видных украинских археологов во главе с Владимиром Бараном вообще не верит в пришествие каких-то там полумифических "островитян" с Полесья. Эти учёные полагают, что пражская культура сложилась здесь же, на Западной Украине, вероятно, на основе того самого симбиоза даков, славян, германцев и сарматов. Словом, кто тут оказался сильнее, кто кого ассимилировал – вопрос довольно спорный и до конца в науке не разрешённый.

[ZHAN]

В любом случае надо признать, что припятское "ядро", если оно, конечно, вообще существовало, едва выбравшись из полесских болот, почти сразу разделилось на две части: тех, кто сохранил веру отцов, и тех кто перешёл на курганный обряд. Последние уже не похожи на рафинированно чистых славян Полесья, скорее, напоминают славяно-дако-сармато-готов. Вообще, российские археологи видят пражан подобными сухой губке на влажном полу. Везде, где те ни оказываются, они тут же вдоволь пропитываются чуждыми воздействиями. "Другая особенность Пражской культуры – пишет об этом Игорь Гавритухин, – сравнительная лёгкость трансформаций и открытость влияниям. Разница между памятниками Пражской культуры на Одере и на Днестре по ряду показателей превосходит, например, разницу между пеньковской и колочинской культурами".

Прямо не сообщество людей с устоявшимися обрядами и традициями, а некий археологический "хамелеон". Куда не попадает, везде под внешнюю среду подстраивается. На Висле и Одере эти люди оказываются похожи на вандальские племена, ранее там обитавшие, на Днестре на гето-готов, южнее – на чистых фракийцев, севернее – на балтов. Какой-то странный корень нам археологи подсовывают, вы не находите? Вместо того, чтобы властной рукой навязывать покорённым племенам свой образ жизни, эти люди с превеликой охотой повсюду перенимают чужие обыкновения.

И что же тогда объединяет, скажем, людей, объявившихся на берегах Эльбы в VII веке, и оставивших после себя суково-дзедзицкие древности, с теми, кто двумя столетиями ранее обитал на Припяти? Горшки? Но они у них совершенно разные. Валентин Седов обращает на это факт особое внимание: "Суково-дзедзицкая керамика заметно отличается от пражско-корчакской". Кроме горшков, кстати, суковцы часто пользовались мисками, которых у выходцев из Полесья поначалу просто не было. Жилища? Но первые строили наземные дома, вторые жили, преимущественно, в землянках. Отопительные приборы? Но у одних были, в основном, очаги, у других – печи-каменки. Корчакцы жили в неукреплённых селищах, а обитатели берегов Эльбы уже на первом этапе своего существования начали создавать укреплённые городища. Может быть у этих племён схож погребальный обряд и Игорь Гавритухин именно по этому признаку объединил их в одно пражское сообщество? Да нет же, и здесь различия налицо. Вот что пишет академик Седов о суковских похоронных традициях: "остатки кремации умерших, собранные с погребальных костров, разбрасывались в определённых местах (могильниках) прямо на поверхности". Остальные пражане, как нам известно, сжигая умерших, закапывали прах в неглубокие ямки, часто ссыпая его в горшки, иногда даже сооружая над могилами невысокие курганы. Между прочим, похоронный обычай, при котором пепел и угли с погребальных костров просто рассыпались в священных местах, по мнению Казимежа Годловского, был в ходу у некоторых центрально-европейских племён. В частности, так поступали жители междуречья Одры и Варны, где в позднеримский период жили кельты, попавшие под власть вандалов, а также некоторые племена кельто-дакского пограничья. И в этом плане суковцы, скорее, напоминают традиционных обитателей центральной части нашего континента, чем пришельцев с Востока. Тем не менее, Игорь Гавритухин, ничуть не сомневаясь, их также лихо присовокупил к ареалу пражан. Конечно, при таком "расширенном" подходе остаётся поразиться лишь тому обстоятельству, что какие-то территории на его карте оказались ещё не охвачены пражской зоной.

В Древней Греции, как утверждает легенда, жил разбойник по имени Прокруст. Путников, попавших к нему на ночлег, он привязывал к своему знаменитому ложу, а далее мерил их по этому эталону. Все выступающие части отрубал, в случае же малого роста начинал растягивать бедолагу на всю длину кровати. Несчастная пражская культура в умелых руках некоторых современных археологов уподобилась жертвам знаменитого душегуба. Она выглядит явным маломерком на фоне бескрайнего общеславянского ареала, её не хватает не только для полного покрытия, но даже для заполнения сердцевины этого неохватного пространства. Вот почему самые усердные учёные и принялись продлевать и растягивать пражан во все стороны по методу ушлого разбойника – авось сделаем из этих людей некое подобие прародителей всех славян. Хруст костей и крики боли слышны по всей Европе! Да только толку ничуть. Не тянет пражская культура на роль "ядра", ну хоть плачь!

Куда реалистичней отображено это сообщество на карте Валентина Седова. Академик отметил точками лишь те поселения, где безусловно преобладала праго-корчакская керамическая традиция. Проще говоря, там попадались преимущественно горшки а-ля "матрёшка без головы". И вот какая проявилась картина.

Археологическая ситуация в 6-7 веке по В. Седову:
а - поселения пражан; б - территория суково-дзедзицкой культуры; в - территория пеньковской культуры (летописных антов); г - территория ипотештинской культуры; д - границы Византийской империи

Сразу становится ясно – пражане распространились далеко не по всему славянскому ареалу. Сгустки их поселений обнаруживаются в междуречье Припяти и Днепра – в исходном регионе; далее на Среднем Днестре – в той самой "готской пробке" Игоря Гавритухина; затем в верховьях Вислы – в так называемой Малопольше; в долине Моравы и на прилегающих землях Западной Словакии, где мы пытались отыскать убежище принца Ильдигиса; на родине лангобардов – в Богемии и в соседних районах Средней Эльбы; небольшое скопление есть даже в верховьях Одера. Получилась довольно широкая, слегка извилистая лента, которая протянулась от Полесья до Восточной Германии, обогнув с Севера отроги Карпатского хребта. Но ещё больше оказалось мест, где пражских поселений либо очень мало, как во владениях суковцев или ипотештинцев, а также в Паннонии и в Гепидии, или нет вообще, не говоря уже о подозрительной пустоте, царящей к Югу от бывшего византийского Лимеса.

Даже главный апологет пражан Игорь Гавритухин не решается объявить об массовых миграциях этого населения на противоположную сторону Дуная. Жалуясь на "археологическую неуловимость" славян на большей части Балканского полуострова, исследователь заявляет буквально следующее: "Хотя в заселении Балкан значительную роль, судя по всему, играли носители ипотештинского сообщества, наверное, были и более северные пришельцы, оставившие сравнительно "чистые памятники" пражской культуры. В свете сказанного вопрос о южных пределах Праги благоразумней оставить открытым". Получается парадоксальнейшая ситуация: "чистых" (в терминологии Гавритухина) пражан на северных берегах Дуная было очень мало, а ещё южнее их присутствие вообще практически не ощущалось. Между тем, византийцы называли склавинами именно тех людей, кто ещё в первой половине VI века поселился в низовьях великой реки, а в следующем столетии хлынул безудержным потоком на земли Империи. Если это были не пражане, то кто же тогда беспокоил цивилизованных греков? И почему мы должны считать склавинами тех, кто выйдя из Припятских болот, в своей массе направился вовсе не на Юг, а двинулся вдоль северных склонов Карпатских гор на Запад? Разве тот народ, чья основная миграционная волна прокатилась за тысячи километров от византийской границы мог доставить столько неприятностей константинопольским василевсам?

[ZHAN]

Получается, учёные нашли "славян" сразу трёх видов: археологических, лингвистических и летописных. Только эти "находки" друг с другом решительно не хотят совпадать. Первые обосновались к Северу от Карпатских гор, вторые – по логике должны обитать где-то рядом с балтами, а третьи встречаются византийцам в низовьях Дуная.

Для начала разберёмся с археологическими культурами на Востоке Европы: наведём здесь порядок, очистим подлинные знания от всякого рода идеологической чешуи, соскребём с них толстый слой научных мифов и застарелых заблуждений. Пусть они, наконец, блеснут своей первородной красотой.
Придется разрушать предубеждения, сложившиеся в науке по имени славистика. Миссия действительно трудная.

Есть весьма неплохая карта российского языковеда Юрия Корякова, отражающая господствующие на сегодняшний день в науке представления об археологических культурах V-VII столетий. Возьмём её за основу. И попробуем слегка улучшить.


Здесь даже "остров Припять" указан. Но автор карты попытался отразить положение дел, складывающееся на протяжении довольно длительного периода времени: с V по VII век. Между тем, в каждом из этих столетий местоположение многих славянских племён существенно менялось. Получается, одни культуры возникли раньше, другие – сложились намного позже. Кто-то всю эпоху провёл на одном месте, а иные сразу устремился в дальние края. Если всё это зафиксировать единовременно, как в данном случае, то карта становится подобна фотографии, где отдельные фигуры проявились довольно чётко, а другие смазались – растянуты почти на полснимка.
Мы знаем, к примеру, что славян не было на Висле и Одере, не говоря уже о карпатской котловине, вплоть до ухода лангобардов и падения Гепидского царства, то есть, до второй половины VI века. Поэтому давайте забудем о Великой Германии – её для нас пока просто не существует. Теперь, что касается Сарматии. Последние открытия археологов в районе Острой Луки Дона, показали, что пеньковское сообщество охватывало в том числе и верховья этой реки. В свою очередь многие исследователи считают ныне тушемлинскую и даже культуру псковских курганов производными от колочинской с берегов Десны. И, наконец, "готскую пробку", о которой поведал нам господин Гавритухин, я бы не спешил однозначно включать в ареал праго-корчакской культуры. И вот та же самая карта, но уже с этими уточнениями.


В таком виде пражское (или лучше всё же корчакское?) сообщество выглядит куда более скромно. Особенно на фоне явно усиливших свои позиции сородичей: пеньковцев и колочинцев.
Но ведь Игорь Гавритухин убеждает нас, что всего за одно столетие все они были успешно ассимилированы. И поглотили их, вне всякого сомнения, выходцы с Припяти.
Видите ли, в те времена, когда выходцев с берегов Припяти ещё не считали главным стволом славянского дерева, прикарпатские земли, включая верховья Днестра и Прута, зачастую вообще включали в ареал пеньковцев. Посмотрите на карту Валентина Седова, где он отметил сгустки пеньковских поселений. Обратите внимание на то пятно, что значится здесь под номером один. Это как раз и есть территория Среднего Поднепровья и Верхнего Попрутья. Иначе говоря, речь идёт о той самой "пробке" Игоря Гавритухина. Только здесь она благополучно вписалась в ареал пеньковцев-антов.

Карта археологической ситуации 5-6 века по В. Седову: а - поселения пеньковцев; б - распространение праго-корчаковцев; в - область колочинской культуры; г- районы компактного поселения пеньковских племён.

В зоне, занятой "готской пробкой", пеньковских сёл было не меньше, а может даже больше, чем корчакских.
Валентин Седов был фундаментальнейший исследователь, не чета многим нынешним. Можно спорить с его концепциями или не соглашаться с подходами, но книги этого автора о ранних славянах по объёму собранных и обработанных археологических материалов до сих пор не имеют себе равных. Особенно впечатляет его анализ славянской керамики. Академик её делит на две группы: праго-корчакскую и праго-пеньковскую. И вот, что он пишет о распространении тех, кого ныне безоговорочно признали "ядром": "Славянская керамика первой группы получила распространение также в Поднестровье, в нижнедунайских и среднедунайских землях и на верхней Эльбе. Однако, если в бассейне Вислы и в Припятском Полесье она была господствующей, а порой и единственной формой керамики VI-VII веков, то в более южных областях Европы наряду с глиняной посудой первой группы получили распространение и иные формы славянской керамики. Уже в Верхнем Поднестровье вместе с керамикой первой группы широко представлена глиняная посуда второй группы. Здесь имеются единичные поселения, содержащие исключительно керамику первой группы, но в основном эта керамика сосуществует на одних и тех же поселениях с иными формами".
Понимаете, о чём идёт речь? В Прикарпатье проживало некое местное население. Сюда же двинулись и миграционные потоки. Но не один, а целых два. И не факт, что северный, с Припяти, был мощней, чем восточный, с берегов Днепра. Напротив, многие историки считают, что анты были гораздо многочисленней своих соседей и на первом этапе лидировали именно они. Вот, что пишет об этом Сергей Алексеев: "В конце V – начале VI века бесспорными гегемонами ареала, населенного предками славян, являлись антские племена. Анты заселяли обширную территорию от Карпат до Днепра, от северных окраин лесостепи до среднего течения рек черноморского бассейна. Наиболее плотно анты заселяли Поднестровье. Плотнее всего были заняты ими север Прутско-Днестровского междуречья и долины прилегающих левых притоков Днестра (Серет, Збруч)". А это как раз и есть зона той самой "пробки".

Но если здесь сначала обитали некие дако-гото-сармато-славяне, потом почти одновременно появились выходцы с Припяти и анты с Днепра, то отчего эти земли с их столь сложным составом населения археологи однозначно включили в ареал праго-корчакской культуры? То есть не просто отдали их пришельцам, а приписали конкретно к одной их разновидности?

Это тот самый случай, когда в поддержку определённой археологической культуры сработала магия громкого имени. Видите ли, в идеале те или иные концепции учёных должны строиться на основании фактов. Но в жизни частенько всё происходит от обратного – историческую фактуру начинают подгонять под уже имеющиеся версии. Корчакцам в этом плане просто повезло. Они почти идеально укладывались в готовую схему.
Те, кто проводят раскопки, они ведь тоже читали летописи и хорошо знали о двух племенах, беспокоивших византийцев. Помнили они и высказывания Прокопия о родстве склавинов и антов. Известны им были и труды Иордана, который сообщал буквально следующее: "После избиения герулов тот же Германарих поднял оружие против венедов... Они, как мы установили в начале изложения, именно в перечне народов, происходя из одного племени, имеют теперь три имени: венеды, анты и склавины. Хотя теперь по грехам нашим они свирепствуют повсюду, но тогда все подчинялись приказам Германариха". Проще говоря, готский историк нарисовал учёным такую картину: некогда на Востоке Европы проживали венеды. Затем их покорили германцы. После потомки покорённых стали склавинами и антами. У археологов же дела складывались следующим образом. Сначала они нашли две похожие друг на друга культуры: корчакскую на Припяти и Тетереве, а также пеньковскую на Днепре и Днестре. Последняя почти идеально совпала по территории с владениями летописных антов, живших в пространстве "от Данастра до Данапра". Чуть позже было открыто киевское сообщество, из недр которого вышли и те и другие. Причём, что характерно: киевляне пострадали от нашествия черняховцев-готов. Германцы оттеснили их с тучных днепровских чернозёмов в более северные лесные края, оставшихся на Юге просто подчинили себе.
После этого трудно было не сопоставить данные раскопок со сведениями летописей и не сделать буквально напрашивающихся выводов!

Так и произошло! Киевскую культуру сразу же сопоставили с венедами Иордана. Пеньковцев мгновенно признали антами. После чего учёным уже не оставалось иного решения, кроме как провозгласить корчакцев "склавинами". Тогда мозаика у них окончательно складывалась. И всё было идеально: вот анты, вот склавины, и те и другие происходят от венедов. Сбылась вековая мечта историков – предки нашлись! Голоса скептиков и сомневающихся потонули в хоре радостных возгласов поддержки. С тех самых пор привязка "склавины – праго-корчакцы, анты – пеньковцы" стала аксиомой мировой славистики. Её воспринимают, как нечто само собой разумеющееся. Как утверждение, не требующее доказательств. Так и возник, пожалуй, самый стойкий миф исторической науки, изучающей ранних славян. Его не смогло поколебать даже открытие третьего сообщества, вышедшего из недр всё той же киевской культуры – колочинцев, обитавших на берегах Десны.

Как выкрутились учёные из щекотливого положения, когда вместо двух ожидаемых народов – склавинов и антов – они получили целых три археологических культуры, выпорхнувших из одного гнезда?
Они не стали долго ломать головы и предположили первое, что им пришло на ум. Колочинцы, по мнению исследователей, это те племена, кто сохранил за собой древнее название всего народа. Вот, что думают по данному поводу видные украинские археологи Андрей Облонский и Роман Терпиловский: "Колочинская культура в целом формировалась на основе деснинского варианта киевской. Не исключено, что она соответствовала раннесредневековым венетам Иордана". Получилась по-своему очень логичная и стройная версия. Анты – это те венеды, что покорились готам. Колочинцы – потомки непримиримых племён, ушедших в глухие днепровские леса под натиском германцев и сохранившие древнее имя. Наконец, корчакцы с Припяти – их историческая судьба оказалась наиболее сложной. Этих людей не сразу даже признали выходцами из киевского сообщества. Ныне, однако, археологи считают их наследниками самых северных венедских племён, которых из днепровских лесов оттеснили на Запад непокорённые германцами деснинцы. Когда последние под натиском готов отступили в дебри Верхнего Поднепровья, они прогнали из этих мест живших там ранее собратьев. И тем ничего не осталось, как податься в болота Припяти, поселиться на малопригодных для жизни землях, где они долгое время находились в полной изоляции, отрезанные от всех непролазными трясинами. Затем эти отшельники вылезли из своих топей и стали грозными склавинами. И всё было бы хорошо. Но у этой довольно убедительной версии имелась одна "ахиллесова пята".

Взгляните на нашу "улучшенную" карту. Слишком далеко располагались праго-корчакские древности от дунайских низовьев. Огромные расстояния отделяли этих людей от границ Византийской империи. Много разных плёмен обитало в пространстве между окрестностями Припяти и берегами Истра. Спасти концепцию "праго-корчакцев – склавинов" могли только доказательства того, что эти люди каким-то образом всё же проникали в низовья Дуная и уже оттуда угрожали владениям Империи. Началось незаметное для посторонних глаз "подтягивание" корчакцев к византийскому Лимесу. И первой "жертвой" такого подхода стало население Среднего Днестра и верховьев Прута, того самого региона, что Гавритухин окрестил "германской пробкой", закупорившей "бутылочное горлышко" миграционного потока. В Прикарпатье жили в первую очередь выходцы из Готского царства: бывшие вандалы, готы, бастарны, сарматы, гето-даки. Обитали здесь и венеды, вероятнее всего из числа невольников тех ремесленных центров, что создавали здесь кочевники ещё до прихода германцев. На знаменитой Певтингеровой карте эти смешанные племена к Северу от Карпат звались "лугиями-сарматами" и "венедами-сарматами". В гуннскую эпоху сюда же попали анты с Днепра и отшельники с Припяти. Но вряд ли пришельцы, даже в совокупности, превосходили в численности аборигенов. Тем не менее, учёные очень хотели "пододвинуть" своих археологических "склавинов" как можно ближе к местам обитания их летописных тёзок. Посмотрите, к примеру, на какие ухищрения вынужден пускаться академик Валентин Седов. А ведь это один из самых добросовестных российских исследователей. Поэтому он сначала скрупулезно указывает все посёлки Поднепровья, где попадается пеньковская керамика. При этом тот факт, что в большинстве из них туземцы по численности превосходили любых пришельцев, историк просто опускает. Затем, не найдя ничего лучшего, он поверх получившейся картины рисует жирную стрелку с Севера. Дескать, кто бы тут не жил, затем сюда пришли грозные выходцы с Припяти и всех покорили. Полюбуйтесь, как всё это выглядит на оригинальной карте Седова.


Получилось не хуже, чем на картинах признанных баталистов. "Взлом жаждущими проникнуть на Юг склавинами "германской пробки". Художественный шедевр! Можно подумать, что речь идёт не о переселении нищих, раздетых и практически безоружных людей, только-только выползших из трясин в более благодатные края, где живут племена посильней и побогаче, а о неком подобии нашествия свирепых гуннов, сметающих всё на своём пути.

В истории были случаи полного замещения населения тех или иных мест. Но при таких обстоятельствах всегда остаются следы конфликта: сожжённые дома, непогребенные тела, невостребованные клады и так далее. А все исследователи отмечают исключительно мирный характер появления новичков с Севера. Замечу, что далеко не все учёные вообще разделяют мысль о приходе сюда племён с Припяти. Украинские археологи, например, считают, что пражская керамика сложилась здесь вполне самостоятельно, вызрела из местных элементов. Куда более очевидна миграция сюда пеньковских племён. Послушайте, что пишет об этом исследователь Сергей Алексеев. Не забудьте, что он именует праго-корчаковцев "словенами". Вот его мнение: "В первых десятилетиях VI века происходит расселение племен пеньковской культуры на запад от Днестра. Прежде всего, анты заняли значительную часть Прутско-Днестровского междуречья. Районом наиболее плотного антского расселения и тогда остались земли в бассейне верхнего и среднего Днестра с прилегающей частью междуречья. Антское население здесь абсолютно преобладало над словенским. Основной поток миграции двинулся в уже занятые словенами земли Буковины, к югу от верховий Прута. Довольно плотно заселив эту область, анты тронулись вниз по Сирету, местами переходя реку. В итоге древнейшие словенские поселения Буковины и Молдовы (Рашков, Кодын, Гореча, Ботошаны) оказались смешанными по составу населения, антско-словенскими. Значительная часть этой территории (по крайней мере, на севере) была уже освоена словенами. Отношения между двумя группами славяноязычного населения в то время были мирными. Анты были более многочисленны и лучше организованы. Они без каких-либо конфликтов селились на словенских поселениях или чересполосно с ними. Мирное совместное проживание словен и антов отмечено, прежде всего, на поселениях Буковины и Северной Молдовы (Кодын, Гореча, Каменка). Некоторые из них, как уже говорилось, возникли как словенские еще до прихода антов. В политическом плане более сильные анты, конечно, лидировали в этом симбиозе. Родственные словене не оказали сопротивления антской миграции. Зато она натолкнулась на естественную враждебность местного романизированного дакийского населения, сосредоточенного в горных областях. С немногочисленными словенами дакийцы сосуществовали в основном мирно, но приход многолюдного, хорошо организованного потока переселенцев не мог не вызвать осложнений".

Получается, что основная миграционная волна прикатилась в Прикарпатье отнюдь не с Севера, а из страны антов и она был настолько сильна, что на определённом этапе вызвала сопротивление местных элементов. Тех, кого Алексеев именует "дакийцами", а другие историки полагают симбиозом "дако-гото-сармато-славян". То есть, если вернуться к терминологии Игоря Гавритухина, то "готскую пробку" попробовали взломать отнюдь не скромные обитатели берегов Припяти, а куда более многочисленные анты.
Мне не слишком понравилось само выражение российского археолога. От него рукой подать до деления народов на полноценные и всех остальных. Дескать, если это чистые славяне с берегов Припяти, то они имеют право свободно двигаться в любых направлениях, в том числе через земли иных народов. И всякий, кто им в том препятствует, особенно, если речь идёт о непонятном конгломерате народов, не достоин уважения. Он всего лишь преграда. "Пробка" в "бутылочном горлышке". А ведь сказано о живых людях. К тому же обитающих в своих родных местах.
Не будем отвлекаться на типичное проявления славянского шовинизма. Просто подведём итоги более внимательного изучения этнической ситуации в Прикарпатье. Признаем вполне очевидное: как жил здесь народ весьма сложного дако-гото-сармато-венедского происхождения, так никуда он и не делся. Возможно лишь, что этих людей чуть потеснили в сторону гор их восточные соседи-анты. Но массовых миграций с Севера обнаружить здесь не удаётся. Праго-корчаковцы, которых археологи поспешно записали в "склавины", конечно, здесь проживали. Но только как один из элементов этнического винегрета. И далеко не самый главный. Однако, на "исправленной" карте, без труда обнаруживается, что обитатели Среднего Днестра и верховьев Прута были далеко не единственными, кто отделял полесские племена от северных берегов Дуная. Между стеной Карпатских гор и течением реки Прут вы увидите странную надпись "ипотешти-кындешти". Пришла пора познакомиться с этими людьми поближе.

[fudimsim]

Интересно
Весьма.

[ZHAN]

Интересно
Весьма.

Благодарю! Продолжим.

Казалось бы, в каких ещё краях надлежит искать склавинов, если не на северных берегах Дуная? Ведь именно здесь византийские писатели постоянно наблюдали данное племя. Поэтому, когда в прошлом столетии учёные откопали в пределах Румынии раннесредневековые землянки, они ни на минуту не усомнились в их этнической принадлежности. Мюнхенский профессор Йоахим Вернер, тот самый, что направил стопы археологов в дебри Полесья, был убеждён, что такого рода древности могли оставить только ранние славяне: "На румынской территории, в Мунтении и в Молдове, то есть между Олтом и Прутом, в VI веке появляется культурная группа, называемая румынскими исследователями Ипотешть-Кындешть, с могильниками и трупосожжениями, поселениями с углубленными в грунт жилищами и отопительными приборами в углу". Спрашивается, что ещё нужно искателям предков для полного счастья? Тут вам и полуземлянки, хотя местами и не очень глубокие, и печки, правда, чаще не каменки, а глинобитные, здесь же и кладбища, где в неглубоких ямках хоронили прах кремированных предков, иногда даже предварительно ссыпав его в горшок. Особенно примечательно, что такого рода памятники, по мнению Вернера, тянулись на Север вплоть до верховьев Прута и Днестра, откуда уже рукой подать до истоков Вислы. Проще говоря, найденная группа как нельзя лучше отвечала мнению готского историка Иордана о стране склавинов.

Но радость от первых находок уже вскоре сменилась вздохом глубокого разочарования. Слишком отличались эти древности от тех, что ранее обнаружились на берегах Припяти и Днепра. Сходство, пожалуй, заключалось лишь в общей бедности, но это качество было присуще большинству культур Восточной Европы гуннского времени, где деградации по сравнению с эпохой расцвета Готского царства никто не избежал. А вот различий обнаружилось немало. Особенно ярко они проявлялись в формах керамики и способах её изготовления. Мало того, что на северных берегах Дуная почти половина посуды, попавшейся археологам, оказалась сделанной при помощи гончарного круга. Так ещё и та часть, что лепилась вручную, значительно отличалась и от "безголовых матрёшек" пражан, и от округлобоких пеньковских сосудов. Здешние горшки вытянутых форм больше походили на традиционную утварь прикарпатских аборигенов периода поздней Римской империи.

В общем, новички оказались полны сюрпризов. Для начала они, похоже, возникли несколько раньше, чем того от них ожидали специалисты. По прикидкам археологов ранние славяне должны были появиться в этих местах на рубеже V-VI веков. Всё предыдущее столетие Игорь Гавритухин сотоварищи отводили пражанам на то, чтобы успеть выползти из припятских болот и суметь "переварить" "германскую пробку" в Северо-восточном Прикарпатье. Предполагалось, что только освоив те земли, лежащие между Припятью и Дунаем, будущие славяне смогут двинуться дальше на Юг, чтобы вовремя оказаться у границ Империи. Между тем, румынские археологи неожиданно заявили, что у обнаруженной ими культуры имелся первый этап, целиком относящийся к V веку, когда никакого влияния с Севера (читай – славянского) она не испытывала. Не всё просто оказалось и с территорией расселения данных людей. Ещё на раннем, дославянском этапе они занимали не только Мунтению (группа Ипотешти-Чурел-Кындешти) и Молдову (Костиша-Ботошана-Ханьска), но пустили корни и в Трансильвании, то есть, внутри котловины Карпатских гор, а также в Олтении, то есть, в тех районах Валахии, что расположены западнее Олта. Получалось, что ипотештинцы, назовём так данных людей, освоили, кроме прочего, и те земли, что чуть позже отойдут Гепидскому царству. А в столь отдалённых краях до 568 года – даты гибели державы восточных германцев – увидеть компактные поселения славян никто не рассчитывал.

Одним словом, было очень похоже на то, что эти люди не пришли сюда с Севера или с Востока, как ожидали слависты, а сложились здесь же, на основе местных элементов. Вероятнее всего, перед нами внуки готов, даков и сарматов, обитателей Юго-восточного Прикарпатья времён державы Германариха. Возможно, среди них обретались и выходцы из венедского сообщества, но они тут оказались в явном меньшинстве. Вот, что пишет об этом сложном конгломерате Валентин Седов: "Значительные массы населения междуречья нижнего Дуная и Прута в условиях гуннского нашествия не покинули мест своего проживания. Однако ремесленные центры и здесь прекратили своё существование, многие производственные достижения провинциальноримской культуры в значительной степени были утрачены. Население здесь было неоднородным в этническом отношении. Основу его, по всей вероятности, составляли романизированные потомки гето-дакийских племен. Проживали здесь и славяне, расселение которых в этом регионе в III–IV веках документировано Певтингеровой картой, и германцы, в частности готы. К сожалению, выявляемая археологически материальная культура V века земель, расположенных к северу от нижнего течения Дуная, не дает каких-либо маркеров для выяснения этнической структуры населения. На поселениях была распространена керамика, вырабатываемая на гончарном круге и явно продолжавшая местные провинциальноримские традиции. Немногочисленные бронзовые украшения являются византийско-дунайскими изделиями".

Итак, нам опять встретилась некая невообразимая смесь дако-гото-сармато-венедов, очень похожая на ту, с которой мы столкнулись в северно-восточном Прикарпатье, в районе так называемой "германской пробки". Вы можете смеяться, но и в данном случае археологи почти сразу заговорили о славянизации обитателей здешних мест. И снова при помощи всё тех же пресловутых двух миграционных потоков. Только на этот раз, по мнению Валентина Седова, людская река с Востока намного превосходила по мощности ручеёк с Севера. Вот, как об этом пишет сам академик: "Около рубежа V и VI столетий в левобережные области Нижнего Подунавья устремились славяне-анты. Об этом говорят находки лепных сосудов, сопоставимых с керамикой пеньковской культуры. Антская посуда встречена на поселениях Тэбэлэешть в восточных предгорьях Карпат в долине Сирета и его притоков – Бэлэбэнешть, Пожорэнь-Васлуй, Чортешть-Яссы и Сучава-Шипот, Руши-Мэнэстиоара, Будень, Кукорэнь, Ботошань, Давидень и других; Стрэулешть и Милитарь в предместьях Бухареста. Известна она и в Северной Добрудже – Диногеция, Миригиол, Пьятра-Фрэкэцей, Тулча и Хистрия. Некоторое пополнение славянского этнического компонента этого региона шло и из пражско-корчакского ареала". Как видим, по мнению учёного, с одной стороны шёл широкий поток, а с другой – лишь "некоторое пополнение".

Фрагмент карты распространения славянской керамики по В. Седову. Треугольниками отмечены поселения с находками праго-корчакских горшков, кружками - пеньковских. Очевидно, что в междуречье Олта и Прута вторые почти в два раза превосходят первых.

Маститый исследователь мелочиться не стал и с готовностью признал вновь образованный народ результатом воздействия на прикарпатских аборигенов сразу двух племён: днепровских антов и припятских склавинов, пусть и с некоторым преобладанием первого компонента: "Судя по археологическим данным, в VI–VII веках в междуречье нижнего Дуная и Прута доминировали анты. Культура Дунайско-Прутского междуречья VI–VII веков формировалась в результате встречи двух миграционных потоков славян с местным населением, в составе которого уже были славяне – потомки носителей Черняховской культуры. Она несколько отличалась от собственно пеньковской и получила название ипотешти-кындештской. На памятниках последней, помимо пеньковских и пражско-корчакских компонентов, в той или иной мере наличествуют местные элементы, как продолжавшие провинциальноримские традиции, так и своеобразно воспринявшие пришлые элементы. Провинциальноримское наследие проявляется прежде всего в керамическом материале – глиняной посуде, изготовленной на гончарном круге". Проще говоря, ипотештинцев Нижнего Дуная Валентин Седов предлагал считать разновидностью антов, разумеется, не без присутствия аборигенов и некоторого проникновения людей с Севера, из праго-корчакского ареала. А существенную разницу в облике посуды он списывает на гончарный круг. Дескать, это же граница с Империей, рядом, в крепостях Лимеса, находилось немало гончарных дел мастеров, вот их изделия и проникали к варварам на другую сторону реки. Оттого обитатели низовьев Дуная в археологическом плане и не похожи на своих днепро-припятских собратьев.

Эту идею, в смысле объяснения всех различий близостью византийских рубежей, с готовностью поддержали многие видные исследователи. Им во что бы то ни стало хотелось лицезреть у имперской Стены тех, кого они уже заранее наметили в свои предки. Марк Щукин, виднейший российский историк, заявил так: "Что касается раннеславянских памятников территории Румынии, типа Ипотешть-Кындешть-Чурел, которые, казалось бы, могли быть эталонными, поскольку именно с этих территорий к северу от Дуная должны были бы совершать свои набеги на Империю склавины и анты, то их, при наличии структурного сходства и отдельных форм горшков, трудно причислить к той или иной из раннеславянских культур, что не снимает, однако, возможности славянской атрибуции этих памятников Румынии. Дело в том, что на этих территориях достаточно устойчивыми оказались традиции позднеримского-ранневизантийского времени, в частности, продолжалось, хотя и в сильно сокращенных масштабах, производство кружальной кухонной посуды. Формы ее зачастую воспроизводились и в сосудах, сделанных от руки. Этническая специфика форм горшков здесь оказалась в результате утраченной". Вот так. Специфику, получается, утратили, но славянами от этого быть не перестали. А как же иначе?! Ведь летописи именно здесь наблюдают склавинов.

Есть в этом деле одна маленькая деталь, в которую впоследствии грубо ткнул носом отечественных специалистов американский археолог Флорин Курта. Оказалось, что хотя гончарный круг использовался от Дуная и к Югу, и к Северу, но формы сосудов, состав глины, технологии производства и особенности обжига у византийцев, включая обитателей Лимеса, существенно отличались от способов изготовления керамики населением, проживавшим по другую сторону реки. Ипотештинцы скорее продолжали традиции времён римской Дакии, чем греческие, широко распространившиеся по Балканскому полуострову в эпоху Юстиниана. Даже по цвету посуда очень различалась. К Югу от Дуная она была серопесчаная, к Северу – красноватая. Выходило, что прикарпатские варвары отнюдь не слепо подражали имперцам, как полагали многие отечественные археологи, а, скорее, просто сберегли свои прежние навыки.

Но это означает, что никакие они не "испорченные" византийским влиянием северные пришельцы, а обычные прикарпатские аборигены, уцелевшие в урагане Великого переселения народов. "Несомненно, что проживали в этом регионе в основном потомки местного населения, которое в этническом отношении было неоднородным" – с этим заявлением Валентина Седова трудно спорить. В таком случае открытым остаётся вопрос: а сколько же среди них оказалось выходцев с Днепра или Припяти? Ведь если судить по количеству соответствующей керамики, то не слишком много. Вот, например, что пишет российский академик о горшках из Сэрата Монтеору, "наиболее значительного могильника рассматриваемой культуры". Он просуществовал в Мунтении ни один век. Там погребали прах своих близких обитатели множества окрестных посёлков. "Памятник исследовался Йоном Нестором с 1937 по 1958 год. Раскопками вскрыто 1536 могил с захоронениями по обряду трупосожжения. Большую часть погребений составляли простые ямные могилы, содержавшие лишь кальцинированные кости. Выявлено и несколько десятков урновых захоронений, иногда часть сожженных костей находилась в урне, другая часть ссыпалась на дно могильной ямы рядом с урной. В некоторых могилах остатки кремации ссыпались в могильную яму, а рядом ставился глиняный сосуд. Среди урн и сопровождающих сосудов доминирует лепная керамика ипотешти-кындештских типов. Только отдельные горшки могут быть сопоставлены с пражско-корчакскими или пеньковскими". Обратите внимание, речь вовсе не о посуде, созданной при помощи гончарного круга. Такую в могилы почти не ставили. Но даже среди лепных сосудов – сделанные в северных традициях оказались большой редкостью. А местные – абсолютно преобладали. Выводы делайте сами.

Йон Нестор, виднейший румынский археолог, вообще полагал, что на территории его родины "чисто славянских" поселений никогда в природе не существовало, а пеньковское или корчакское влияние ощутимо только на отдельных посёлках, и то по большей части на Севере, в районе Молдовы, и в довольно поздний период времени – не ранее середины VI века. Самим худшим обстоятельством для славистов было то, что этот пришлый компонент никак не получалось вычленить из ипотешти-кындешской культуры, которая смотрится вполне целостно и органично. Последняя и вызревает исключительно из местных элементов, причём ещё в тот период, когда о влиянии с берегов Днепра или Припяти говорить не приходится, да и затем плавно и непринуждённо перерастает в культуры румыно-молдавского круга. При таком раскладе ипотештинцы выходят прямыми предками румын и молдаван, и практически никакого отношения к славянам не имеют. Хотя в целом картина вырисовывается довольно странная. Если верить румынским историкам, то по северным берегам Дуная жили вовсе не жестокие склавины с агрессивными антами, как показалось перепуганным византийским писателям, а тихое и совсем неприметное для постороннего глаза романизированное население. Исключительно миролюбивые дако-гото-сармато-венеды, разумеется, ничуть не беспокоили своих южных соседей. Поэтому те о них ничего и не писали. Зато задиры и забияки с берегов Припяти и Днепра через головы данных людей отправлялись, окаянные, в сверхдальние экспедиции, чтобы пограбить провинции, лежащие от них за тысячи километров. Впоследствии, пройдя транзитом через владения этих же людей, в конец обнаглевшие пеньковцы и праго-корчакцы форсировали Дунай и оказались на Балканах, а предки румын и молдаван, вздохнув свободно после ухода этих налётчиков, вернулись к привычной мирной жизни.

По крайней мере так выглядит этническая ситуация в представлениях румынских археологов. Вот, к примеру, что пишет Иоан Болован: "Свидетельства о начале расселения славян на территории сегодняшней Румынии и Бессарабии соответствуют первым материальным элементам раннеславянской культуры Ипотешти–Чурел–Кындешти (к югу от Карпат) или Костиша–Ботошана–Ханска (к востоку от Карпат). Румынские специалисты говорят о тесном родстве между этими культурными комплексами и культурой Братей–Цага–Бихаря в Трансильвании. При их анализе обнаруживается этап, предшествовавший контактам со славянами (археологические пласты культуры Ипотешти–Чурел–Кындешти/Чирешану–Ипотешти–Кындешти и соответственно Костиша–Ботошана–Ханска), датируемый второй половиной V века и первой половиной VI века. На основе в целом идентичного содержания этих пластов (керамика, сделанная на быстром гончарном круге, керамика, изготовленная от руки "в дакийской традиции", или другие артефакты, связанные с римско-византийской культурой) можно предположить, что данные культурные группы представляли собой коренное романизированное население, в которое позднее влились славяне. Возникла гипотеза, что после перемещения части славян на южный берег Дуная эти культуры продолжили свое развитие, в результате чего к концу VII века возникла культура Хлинча I в Молдове, а к началу VIII века культура Дриду в Мунтении". В общих чертах версия румынских учёных такова: до середины VI столетия здесь благополучно проживали предки румын и молдаван, затем сюда временно "влились" славяне, которые сначала немного побуянили на Юге, а после и вовсе перебрались жить на Балканы, оставив в покое здешних обитателей. Ипотештинцы, таким образом, оказывались преимущественно местным романизированным населением и к славянскому этногенезу никакого отношения не имели.

Но если северные варвары пришли сюда так поздно, через чьи же владения тогда проходили герулы в 512 году, возвращаясь на родной остров Фуле? Кто же тогда разбил отряд настоящего Хильбудия в 534 году? И каким образом в начале 40-х годов VI столетия анты могли воевать со склавинами за здешний город Туррис, если и тех и других, как выясняется, тут ещё и в помине не было? Более того, находятся и такие специалисты, которые относят появление северных и восточных пришельцев к ещё более позднему времени. Вот что думает по поводу этнической ситуации по ту сторону Дуная видный болгарский археолог Крсто Миатев: "Увеличение численности славян произошло, вероятно, после 562 года (толчком стало нашествие авар, но теоретически процесс мог начаться и раньше), однако, этапы данной миграции пока не поддаются уточнению при помощи археологических исследований. Вероятно, было несколько волн миграции. Большая часть пришлого населения перешла Дунай после 613-614 года, поэтому максимальная концентрация славян на румынской равнине относится к концу VI века (в промежуток 590 - 613 годов нашей эры)". Таким образом, племена "археологических" славян, если и появлялись на Дунае, то как-то подозрительно поздно. А эпохой раньше, в то время, когда склавинов и антов здесь уже вовсю наблюдают византийцы, они упорно не хотят показываться учёным.

[ZHAN]

Осознав, что "происки" румынских исследователей оставляют их у разбитого корыта, по сути, отнимают у предков Дунай, российские историки бросились "отбивать" у своих южных коллег таких нужных всем ипотештинцев. Развернулось настоящее научное сражение, которое смело можно окрестить "битвой при Ипотешти". Правда, поначалу отечественные археологи тянули эту культуру в разные стороны. Валентин Седов, как помним, объявил эти племена разновидностью антов, отписав к пеньковцам. Более молодых учёных такие полумеры уже не устроили. Справедливо рассудив, что анты и так жили рядом с Дунаем, а вот "склавины", они же праго-корчакцы остались от великой реки вдалеке, они замыслили доказать родство обитателей Юго-восточного Прикарпатья с выходцами из припятских трясин. Согласитесь, задача не из лёгких. Как сделать жителей болот горцами? Или, наоборот, горцев переселить в болота? В добавок провернуть эту комбинацию необходимо, не производя новых раскопок, на всё том же старом материале, который, к тому же, почти весь сосредоточен в руках румынских археологов. Ведь это их страна, они здесь и копают. Меж тем, времена Варшавского блока и дружбы Москвы с Бухарестом давно канули в Лету. И ныне румынские учёные отнюдь не собираются заискивать перед коллегами из России. Они упорно гнут собственную линию – отдавать "предков" славянам вовсе не намерены.

Однако, нет на свете непреодолимых преград, когда есть огромное желание. А его многим российским специалистам не занимать. Посмотрите, как виртуозно, на уровне циркового фокуса доказывает пражский характер ипотештинцев Игорь Гавритухин. Для начала он сеет вокруг массу сомнений: "Памятники на территории Валахии (а иногда и более широко) выделяют в "культуру" Ипотешть-Кындешть-Чурел (ИКЧ) и датируют в рамках V-VII веков. Следует заметить, что не смотря на большое количество хронологических реперов, пока нет ни одной находки, свидетельствующей о существовании ИКЧ в V и конце VII веков. Сами памятники ИКЧ гетерогенны, и новые исследования не столько уточняют картину, сколько ставят новые вопросы". Слово "культура" российский исследователь вообще взял в кавычки. Дескать, эту группу памятников, пусть даже по величине она немногим уступает своим собратьям, не следует выделять в отдельное сообщество. Затем Гавритухин попытался лишить этих людей корней и верхних побегов, безжалостно отсекая периоды V и VII веков, оставляя только тот этап, что его интересует. Действительно, разве можно допустить, чтобы ипотештинцы существовали уже тогда, когда будущие пражане ещё сидели в изоляции на своём Острове среди припятских болот? Ведь это ломает принятую схему. Меж тем, американский археолог румынского происхождения Флорин Курта, напротив, полагает, что прикарпатское сообщество возникает ещё ранее, фактически с приходом гуннов. Он пишет: "Некоторые могилы на знаменитом кладбище Сэрату-Монтеору содержат фибулы и пряжки конца IV - начала V века". Иначе говоря, если западные учёные довольно ясно видят глубокие корни сообщества, то отечественный специалист вообще никаких истоков, особенно – местных, в упор замечать не желает. А главное, каков уровень аргументации подобной "слепоты" – "новые исследования не столько уточняют картину, сколько ставят новые вопросы". Самое смешное, что данную фразу можно адресовать абсолютно любой археологической культуре того времени с Востока Европы, без единого исключения. Повсюду ситуация довольно сложная и запутанная. Но никто никогда на этом основании обрезание корней никому не производил. Кроме, разумеется, этого конкретного случая.

Между тем, вычленив из ипотештинской "культуры в кавычках" тот временной ствол, что был связан с присутствием славян на румынской территории, Гавритухин объявляет её в целом "гетерогенной". Проще говоря – разнородной. С этим не поспоришь. Ибо разнородной она была ещё до появления северных пришельцев, сложившись из самых разных элементов: дакийских, готских, сарматских, венедских. Но как это доказывает родство обитателей южных Карпат с жителями берегов Припяти? Следите за полётом мысли российского археолога: "Присутствие в ИКЧ пражского (славянского) компонента, как в керамике, так и в домостроительстве может вызвать сомнения только с позиций гиперкритицизма. Многочисленны и свидетельства связей с Империей. "Остаток", если убрать отмеченные компоненты, неясен. Присутствие "местного" населения многократно декларировано, но не имеет бесспорных доказательств, приемлемых с точки зрения современных методик". Гениальный пассаж! Действительно, что такое присутствие? Один человек на сотню – это присутствие? Присутствие. А один на тысячу? Вроде бы тоже... "Вы, что – грозно спрашивает археолог своих невидимых читателей-оппонентов – сомневаетесь, в том что здесь в принципе появлялся хоть один пражанин? Тогда вы гиперкритицисты". Не знаю, что это ругательство означает но, наверняка, нечто нехорошее. Становиться "гипер-как-их-там" никто не желает и поэтому мы дружно киваем головами – были здесь пражане, были.
"Их я вижу ясно, выходцев из Империи – тоже, а вот всё остальное внушает мне сомнения".
"Но как же так, – пытаемся робко возражать мы, – ведь это остальное как раз и составляет основную массу местных жителей? Процентов на 90 потянет..."
"Остаток мне неясен" – категорически отрезает археолог, – а раз он не имеет бесспорных доказательств, приемлемых с точки зрения современных методик, то и говорить больше не о чем". Наверняка, никто из читателей понятия не имеет, что такое эти самые "современные методики" и какие у них бывают "приемлемые доказательства". Поэтому все испуганно смолкают. В самом деле, чёрт его знает, чем там румынские археологи работают, может всё ещё по старинке, при помощи кирки и лопаты артефакты из-под земли извлекают? Йон Нестор вообще в послевоенные годы копал, куда ему до современных методик!
"То-то же – торжествует автор – будем считать, что кроме пражан и византийцев здесь никого и не было".
Все в растерянности, никто не осмеливается спросить даже о том, куда испарились пришельцы из антского ареала, которых, по мнению академика Седова, здесь было намного больше, чем корчакцев.

Меж тем упорный Гавритухин продолжает гнуть свою линию: "В целом же облик Ипотешти-Чурел-Кындешти удивительно соответствует ситуации к северу от Нижнего Дуная в VI веке, обрисованной в письменных источниках. Основной военно-политической силой здесь были славяне". Вроде бы, и придраться не к чему. Разве лишь к тому, что ни о каких славянах, разумеется, византийцы никогда не слышали, а своих северных соседей называли "склавинами" или даже "склавами". Но это так, мелочь, на которую видный учёный не хочет даже отвлекаться. Что ж, быть может, Игорь Гавритухин желает нас убедить в том, что ипотештинцы – это и есть летописные склавины, раз уж облик их культуры так удачно совпадает со сведениями древних авторов? Но нет, речь, оказывается, вовсе не об этом. Поэтому не торопимся и продолжаем следить за манипуляциями учёного-фокусника. Он тем временем продолжает тщательно тасовать карточную колоду: "Несомненно присутствие за Дунаем тысяч пленных с Балкан, значительная часть которых отпускалась за выкуп, но многие включались в славянские (здесь, понятно, склавинские) общины. Сами славяне (опять таки – склавины) не составляли военно-политическое или гомогенное этносоциальное единство, дополняясь новыми группами сородичей, включали группы иноэтнических соседей и легко впитывали их культуру". Короче говоря: пленные за Дунаем были? Были? Ипотештинцы представляли собой весьма разношёрстное сообщество? Представляли. Они подчас включали в свой состав соседей? Включали. А далее следует поистине гениальный трюк, делающий честь любому цирковому магу и чародею: "Чем дальше от Лимеса, – пишет Гавритухин, – тем трансформации традиционной культуры славян (Пражской) были менее существенны, при том, что влияние, явно связанное с ИЧК прослеживается далеко на Север. Соответственно, провести жёсткую границу между ИЧК и Пражской культурой невозможно в принципе. Любая "точка" сложного процесса трансформации, протекавшего во времени и пространстве, условна и скорее объединяет, чем разъединяет столь же условные "соседние точки".
Вы что-нибудь поняли в данном почти философском пассаже?
А ведь именно в этом отрывке заключена вся мощь гавритухинской идеи. Признав ипотештинское общество разнородным, он без тени сомнения включает его в ареал пражской культуры. Смотрите, как бы говорит нам российский исследователь, влияние ипотештинцев прослеживается далеко на Север. Так? Так. Чёткую границу между разнородным обществом на берегах Дуная и праго-корчакскими древностями провести сложно? Сложно. Это тем более справедливо, что по факту между ними находится та самая "германская пробка" – в верховьях Прута и Днестра тоже проживали смешанные дако-гото-сармато-венедские племена, которые чуть ранее Игорь Гавритухин волевым способом уже привязал к пражанам. А раз чёткой границы нет – "любая "точка" во времени и пространстве скорее объединяет, чем разъединяет", то отчего бы тогда ипотештинцев тоже не присоединить к корчаковцам, объявив их продолжением всё той же пресловутой пражской культуры?

[ZHAN]

Приблизительные ареалы археологических культур 5-6 веков на Востоке Европы: I - колочинская; II - пеньковская; III - праго-корчакская; IV - ипотештинская; V - район т.н. "германской пробки".

Если в мелькании слов вы не уловили подмены понятий, повторю тот же самый фокус в замедленном варианте. Имя "славяне" похоже на этноним "склавины"? Похоже. Византийцы называли "склавинами" людей, живших на левом берегу Дуная? Называли. В этих местах расположена ипотешти-чурело-кындешская культура (ИЧК)? Расположена. Она состоит из множества элементов? Состоит. Пражане там встречаются? Встречаются. Чем дальше к северу, тем их больше? Больше. Вывод: пражане – это и есть склавины в чистом виде. Отсюда – ядром славянского племени нужно считать обитателей Припяти. Что и требовалось доказать. Точка.

Именно так, совершенно непринуждённо, при помощи одной лишь софистики, что называется – лёгким взмахом пера, отечественные историки ухитрились перебросить древний народ из одного региона в другой, переселить его за многие сотни километров, сменив ему и климат, и привычную среду обитания, спустив этих людей с гористой местности на болотистую равнину. Так, волей учёных, склавины попали в дебри Полесья.

[ZHAN]

Других доказательств широкомасштабной миграции у автора нет. И других трудов об этом – тоже. Именно таким хитрым способом ведущий российский археолог привязывает прикарпатских обитателей к миру праго-корчакцев. Более того, замечу, что среди своих коллег он вообще оказался единственным, кто отважился вступить в "битву при Ипотешти", оспаривая мнение румынских исследователей о местных истоках этого сообщества. Насколько он в том преуспел – судите сами. Однако, ныне прочие слависты смело ссылаются на выводы Гавритухина, как истину в последней инстанции, не раздумывая над тем, какую систему доказательств применил данный специалист. Для них всё уже просто и ясно: обитатели Нижнего Дуная пришли с берегов Припяти.

Это же полная чушь, высосанная из пальца, вы уж простите меня за прямоту. Такого рода аргументация не стоит выеденного яйца. Даже мне известно, что археологические культуры зачастую не имели между собой жёстких границ. Они как бы плавно перетекают одна в другую. Но это вовсе не означает, что все они – единое целое и принадлежали одному народу. Причём тому, который больше других понравился тем или иным исследователям. Так вообще можно доказать всё, что угодно!

Добавлю, что для Востока Европы проницаемость границ различных сообществ – весьма распространённое явление. Действительно, если мы двинемся по стране ипотештинцев на Север, то незаметно для самих себя можем попасть на Припять, к корчаковцам, так и не обнаружив заветных рубежей. Впрочем, если пойдём на Восток, то будем наблюдать точно такую же картину в отношении пеньковцев. Вот почему один российский учёный пытается объявить дунайское сообщество антским, а другой тащит его в болота Припяти. Однако, с равным успехом прикарпатских горцев можно дотянуть и до берегов Десны. Ведь ни один из археологов не скажет точно, где кончаются владения пеньковцев-антов и начинаются земли их собратьев-колочинцев. Настолько они неприметно перетекают друг в друга. Послушайте, к примеру, что пишет об этом историк Сергей Алексеев, который колочинцев вообще полагает даже не венедами, а балтами: "На северо-западе в антскую среду проникали балты (колочинцы). Следы их присутствия достигают селения Луг I к югу от Тясмина. В свою очередь анты ещё на рубеже V-VI веков проникали вверх по Днепру, в ареал колочинской культуры. Характер этого взаимопроникновения оценить сложно. Речь могла идти как о следствии добрососедских связей, так и о приёме изгоев из враждебного племени или натурализации рабов-пленников. Так, появление колочинской керамики на антских поселениях легко объяснить наличием здесь пленниц – жён или рабынь. Как бы то ни было, присутствие колочинцев ощущается и на весьма удалённых от днепровского порубежья приднестровских землях". Как видите, горшки разных типов частенько попадали в пределы соседских земель. Возможно, за этим явлением не стоит ничего другого, кроме банальных брачных союзов. Смешно строить версии о массовой колонизации Нижнего Подунавья северянами лишь на основании найденной здесь горстки черепков довольно позднего времени.

Проникновение корчакской керамики на Дунай вполне сопоставимо с попаданием колочинских горшков в земли антов.

На самом деле, ситуация для желающих во все стороны растянуть пражскую культуру ещё сложнее. Колочинская керамика, пусть и в небольшом количестве, встречается уже на самых ранних пеньковских поселениях. У ипотештинцев ничего подобного нет. На первом этапе они вполне свободны от влияния соседей. Затем, с середины VI века таковое начинает ощущаться. Но приходит сразу с двух сторон: с Севера и с Востока. И всё равно, как показывают находки из знаменитого Сэрата-Монтеору, речь идёт о буквально единичных случаях бытования инородных горшков среди моря местной посуды. И лишь в последней четверти этого столетия – практически одновременно с гибелью ипотештинского сообщества, когда заброшенным оказалось большинство здешних поселений – присутствие чужаков на румынских землях становится куда более весомым. Эти-то очень поздние следы, довольно временные, поскольку после 614 года миграционный поток хлынет ещё южнее, за Дунай, некоторые слависты и пытаются упорно выдать за массированную славянскую колонизацию данных мест. Но даже при подобной манипуляции не обходится без откровенных подтасовок: на присутствие антов учёным приходится закрывать глаза, а все инородные отметины приписывать одним пражанам. Только таким сложным способом исследователям удаётся обеспечить хотя бы некую видимость пришествия людей с Севера на Нижний Дунай. Между тем, в пеньковских и корчакских слоях с территории Румынии, вместе с осколками их керамики часто находят трёхперые наконечники стрел аварского типа. А данные кочевники появились в Европе не ранее 558 года. Следы-то довольно поздние, вот в чём проблема.

Выходит, что славян на берегах Дуная в первой половине VI века ещё практически не было. Кто же тогда отправлялся походами на византийские земли? Кто пытался сорвать экспедицию Германа в Италию? Кто брал Топер в 549 году? Кто громил имперскую армию под Адрианополем? Неужто пришельцы с берегов Припяти и Днепра?

Богатства, награбленные склавинами в Иллирии и Фракии, не могли совершенно бесследно испариться. Учитывая, что эти люди, по свидетельству византийских авторов, "жили, как воры", и все свои ценности прятали в землю, надо найти область на Востоке Европы, где чаще всего в кладах встречаются деньги, отпечатанные Юстинианом Великим. Ведь именно на его время пришлись основные экспедиции склавинов. Давайте взглянем на то, как распределяются находки византийских монет в данной части нашего континента, и, я думаю, нам многое станет ясным. Для затравки посмотрим картУ археолога Флорина Курты.

Он тщательно отразил на карте все находки византийских монет Анастасия I, правившего 27 лет – с 491 по 518 годы, и Юстина I, дяди Юстиниана, последний уступил трон своему племяннику в 527 году, следовательно, царствовал он всего лишь 9 лет. При первом из этих императоров началось восстановление византийского Лимеса, варвары были полностью оттеснены на другую сторону Дуная. При втором – эта политика продолжилась. Фактически, перед нами картина кладов в эпоху накануне появления славян на Дунае. Обращайте внимание, в первую очередь на золотые монеты. Как считают историки, именно они являются метками военной добычи или платой за службу в имперской армии, в то время как медные деньги чаще выступают показателем обычных торговых отношений между соседями. Что же мы видим?

Картина получается следующая. Золото Анастасия оседало, в основном, во владениях остготов: четыре клада обнаружились в Далмации, у верховьев Савы, и ещё один в окрестностях города Сирмий, во Второй Паннонии. Пара находок имеется в землях гепидов: в бассейне Тисы и в Олтении, то есть, в области к Западу от реки Олт, между Дунаем и южными отрогами Карпат. Что касается территорий, интересующих нас в первую очередь, то ни в Мунтении – в валашских пределах к Востоку от Олта; ни в Молдове; ни на Днестре, ни где-нибудь севернее, золото ни разу не блеснуло. Здесь есть лишь медные монеты.

Эпоха императора Юстина была так скоротечна, что оставила слишком мало отметин. Один клад в Олтении, другой – в царстве гепидов на Тисе и ещё одна находка на Среднем Дунае, в землях то ли герулов, то ли свевов, то ли скиров. Удивительно, как пустуют в этом плане степи Северного Причерноморья. Здесь не найдено ни единой золотой монеты. Значит, булгары были не так страшны византийцам, по крайней мере до самой смерти Юстина.
А теперь рассмотрим вот об эту карту. На ней всё тот же неугомонный Флорин Курта отметил места кладов с монетами уже Юстиниана. Напомню, что именно с началом его правления анты, а затем и склавины стали отправляться в свои знаменитые походы.


Что прежде всего бросается в глаза?

Во-первых, золота у варваров действительно оказывается почти в три раза больше, чем за два предыдущих царствования. Должно быть, Прокопий был отчасти прав, когда критиковал своего царя за расточительство в отношении иноплеменников.

Во-вторых, поражает, как много кладов с монетами великого василевса оказалось в землях Гепидского царства. Я насчитал одиннадцать находок. А вот на территории соседней Лангобардии, напротив, ни одной. На самом деле, византийского золота у них было не меньше, чем у соседей, а может и больше. Тут всего лишь сказалась разница в судьбах двух германских государств на Дунае. Лангобарды ушли из этих мест в Италию добровольно, в качестве победителей. Естественно, они прихватили с собой все свои богатства. А Гепидия оказалась разгромлена врагами, вот тамошние ценности и выпали в землю в виде кладов. Всё это, конечно, существенные обстоятельства, но нас в первую очередь интересует зона, где могли проживать ранние славяне.

На Восток от Карпатских гор картина такова. По количеству золотых монет здесь с большим отрывом лидирует область ипотештинцев: территория Пруто-Дунайско-Олтского междуречья. Я насчитал шесть подобных находок. В этом плане юго-восточное Прикарпатье уступает только Гепидскому царству. Немало тут и меди, но мы ведь уговорились её в расчёт не брать. Что интересно, так это сама природа подобных богатств. В германские земли солиды Юстиниана могли попадать в качестве выплат федератам. Это те деньги, которые василевсы платили варварским королям за то, что их отряды воевали на стороне Империи. Гепиды, кроме того, получали свою долю награбленного у всех налётчиков, которых они переправляли через Истр в своих владениях. Племена к Востоку от Карпат подобных источников дохода были лишены. Поэтому здешние клады целиком являются результатом разбоя в византийских провинциях или получения выкупов за пленных. И то и другое – последствия походов в имперские владения. И в этом смысле просто поразительно, как много здесь попадается золотых монет! Два клада обнаружены также в низовьях Днепра, на левом его берегу. Это владения кочевников, по всей вероятности, кутригуров. И выходит, что страшные булгары награбили в три раза меньше, чем обитатели Карпатских предгорий!

По поводу двух странных скоплений в местах, где, по всей видимости, практически никто не жил в данную эпоху: в верховьях Савы и на стыке Западных и Восточных Карпат, к Северу от Гепидского царства. Возможно, что клады в Далмации – это результат преследования византийской армией тех грабителей, что возвращались с её территории. Спасаясь от погони налётчики могли часть ценностей закопать здесь в землю. Что касается сгустка находок на Север от державы гепидов, то в тех местах располагались основные перевалы, через которые можно было как проникнуть внутрь Карпатской котловины, так и, соответственно, выбраться из неё. Может статься, что какая-то часть гепидов, после гибели их царства пыталась бежать в северном направлении, но была застигнута врагами. Возможно также, что некие разбойники нападали в здешних местах на тех северных скандинавских воинов, что служили в армии Юстиниана, а затем возвращались с накопленными богатствами в родные края? Характерно, что значительная часть здешних кладов зарыта либо на самих перевалах, либо в непосредственной от них близости.

Весь фокус в том, что места где слависты определили поселения предков девственно чисты. Здесь нет ни одной золотой монетки. Особенно поразительна обстановка в стране праго-корчакцев. Ни в бассейне Припяти – на берегах Стыри и Горыни, ни на соседнем Тетереве, где расположены основные скопления посёлков ранних пражан, никаких кладов нет и в помине. Да что там золото! Здесь даже медных денег не нашлось. То есть, судя по полному отсутствию кладов, тамошнее население вообще никаких отношений с византийцами не поддерживало. Ни торговых, ни военных! Даже на территории так называемой "германской пробки" зияет пугающая пустота. Одна находка с серебром есть далеко на Севере в пространстве между Вислой и Западным Бугом, но это вполне может быть клад, оставленный незадачливым купцом или даже викингом, направлявшимся в Прибалтику или на остров Готланд. Нет золота и в землях антов. Зато на Днепре попадаются медные монетки, одна такая находка обнаружилась на Южном Буге. Чуть веселее дела с медяками на берегах Днестра. Но это и понятно – чем ближе к границам империи, тем чаще местное население вступало с византийцами в торговые отношения. Но фактом остаётся то, что многочисленные пеньковцы, если и совершали набеги в Византию, то не слишком удачно. В их землях днём с огнём не сыщешь золотой монеты.

[ZHAN]

Других доказательств широкомасштабной миграции у автора нет. И других трудов об этом – тоже. Именно таким хитрым способом ведущий российский археолог привязывает прикарпатских обитателей к миру праго-корчакцев. Более того, замечу, что среди своих коллег он вообще оказался единственным, кто отважился вступить в "битву при Ипотешти", оспаривая мнение румынских исследователей о местных истоках этого сообщества. Насколько он в том преуспел – судите сами. Однако, ныне прочие слависты смело ссылаются на выводы Гавритухина, как истину в последней инстанции, не раздумывая над тем, какую систему доказательств применил данный специалист. Для них всё уже просто и ясно: обитатели Нижнего Дуная пришли с берегов Припяти.

Это же полная чушь, высосанная из пальца, вы уж простите меня за прямоту. Такого рода аргументация не стоит выеденного яйца. Даже мне известно, что археологические культуры зачастую не имели между собой жёстких границ. Они как бы плавно перетекают одна в другую. Но это вовсе не означает, что все они – единое целое и принадлежали одному народу. Причём тому, который больше других понравился тем или иным исследователям. Так вообще можно доказать всё, что угодно!

Добавлю, что для Востока Европы проницаемость границ различных сообществ – весьма распространённое явление. Действительно, если мы двинемся по стране ипотештинцев на Север, то незаметно для самих себя можем попасть на Припять, к корчаковцам, так и не обнаружив заветных рубежей. Впрочем, если пойдём на Восток, то будем наблюдать точно такую же картину в отношении пеньковцев. Вот почему один российский учёный пытается объявить дунайское сообщество антским, а другой тащит его в болота Припяти. Однако, с равным успехом прикарпатских горцев можно дотянуть и до берегов Десны. Ведь ни один из археологов не скажет точно, где кончаются владения пеньковцев-антов и начинаются земли их собратьев-колочинцев. Настолько они неприметно перетекают друг в друга. Послушайте, к примеру, что пишет об этом историк Сергей Алексеев, который колочинцев вообще полагает даже не венедами, а балтами: "На северо-западе в антскую среду проникали балты (колочинцы). Следы их присутствия достигают селения Луг I к югу от Тясмина. В свою очередь анты ещё на рубеже V-VI веков проникали вверх по Днепру, в ареал колочинской культуры. Характер этого взаимопроникновения оценить сложно. Речь могла идти как о следствии добрососедских связей, так и о приёме изгоев из враждебного племени или натурализации рабов-пленников. Так, появление колочинской керамики на антских поселениях легко объяснить наличием здесь пленниц – жён или рабынь. Как бы то ни было, присутствие колочинцев ощущается и на весьма удалённых от днепровского порубежья приднестровских землях". Как видите, горшки разных типов частенько попадали в пределы соседских земель. Возможно, за этим явлением не стоит ничего другого, кроме банальных брачных союзов. Смешно строить версии о массовой колонизации Нижнего Подунавья северянами лишь на основании найденной здесь горстки черепков довольно позднего времени.

Проникновение корчакской керамики на Дунай вполне сопоставимо с попаданием колочинских горшков в земли антов.

На самом деле, ситуация для желающих во все стороны растянуть пражскую культуру ещё сложнее. Колочинская керамика, пусть и в небольшом количестве, встречается уже на самых ранних пеньковских поселениях. У ипотештинцев ничего подобного нет. На первом этапе они вполне свободны от влияния соседей. Затем, с середины VI века таковое начинает ощущаться. Но приходит сразу с двух сторон: с Севера и с Востока. И всё равно, как показывают находки из знаменитого Сэрата-Монтеору, речь идёт о буквально единичных случаях бытования инородных горшков среди моря местной посуды. И лишь в последней четверти этого столетия – практически одновременно с гибелью ипотештинского сообщества, когда заброшенным оказалось большинство здешних поселений – присутствие чужаков на румынских землях становится куда более весомым. Эти-то очень поздние следы, довольно временные, поскольку после 614 года миграционный поток хлынет ещё южнее, за Дунай, некоторые слависты и пытаются упорно выдать за массированную славянскую колонизацию данных мест. Но даже при подобной манипуляции не обходится без откровенных подтасовок: на присутствие антов учёным приходится закрывать глаза, а все инородные отметины приписывать одним пражанам. Только таким сложным способом исследователям удаётся обеспечить хотя бы некую видимость пришествия людей с Севера на Нижний Дунай. Между тем, в пеньковских и корчакских слоях с территории Румынии, вместе с осколками их керамики часто находят трёхперые наконечники стрел аварского типа. А данные кочевники появились в Европе не ранее 558 года. Следы-то довольно поздние, вот в чём проблема.

Выходит, что славян на берегах Дуная в первой половине VI века ещё практически не было. Кто же тогда отправлялся походами на византийские земли? Кто пытался сорвать экспедицию Германа в Италию? Кто брал Топер в 549 году? Кто громил имперскую армию под Адрианополем? Неужто пришельцы с берегов Припяти и Днепра?

Богатства, награбленные склавинами в Иллирии и Фракии, не могли совершенно бесследно испариться. Учитывая, что эти люди, по свидетельству византийских авторов, "жили, как воры", и все свои ценности прятали в землю, надо найти область на Востоке Европы, где чаще всего в кладах встречаются деньги, отпечатанные Юстинианом Великим. Ведь именно на его время пришлись основные экспедиции склавинов. Давайте взглянем на то, как распределяются находки византийских монет в данной части нашего континента, и, я думаю, нам многое станет ясным. Для затравки посмотрим картУ археолога Флорина Курты.

Он тщательно отразил на карте все находки византийских монет Анастасия I, правившего 27 лет – с 491 по 518 годы, и Юстина I, дяди Юстиниана, последний уступил трон своему племяннику в 527 году, следовательно, царствовал он всего лишь 9 лет. При первом из этих императоров началось восстановление византийского Лимеса, варвары были полностью оттеснены на другую сторону Дуная. При втором – эта политика продолжилась. Фактически, перед нами картина кладов в эпоху накануне появления славян на Дунае. Обращайте внимание, в первую очередь на золотые монеты. Как считают историки, именно они являются метками военной добычи или платой за службу в имперской армии, в то время как медные деньги чаще выступают показателем обычных торговых отношений между соседями. Что же мы видим?

Картина получается следующая. Золото Анастасия оседало, в основном, во владениях остготов: четыре клада обнаружились в Далмации, у верховьев Савы, и ещё один в окрестностях города Сирмий, во Второй Паннонии. Пара находок имеется в землях гепидов: в бассейне Тисы и в Олтении, то есть, в области к Западу от реки Олт, между Дунаем и южными отрогами Карпат. Что касается территорий, интересующих нас в первую очередь, то ни в Мунтении – в валашских пределах к Востоку от Олта; ни в Молдове; ни на Днестре, ни где-нибудь севернее, золото ни разу не блеснуло. Здесь есть лишь медные монеты.

Эпоха императора Юстина была так скоротечна, что оставила слишком мало отметин. Один клад в Олтении, другой – в царстве гепидов на Тисе и ещё одна находка на Среднем Дунае, в землях то ли герулов, то ли свевов, то ли скиров. Удивительно, как пустуют в этом плане степи Северного Причерноморья. Здесь не найдено ни единой золотой монеты. Значит, булгары были не так страшны византийцам, по крайней мере до самой смерти Юстина.
А теперь рассмотрим вот об эту карту. На ней всё тот же неугомонный Флорин Курта отметил места кладов с монетами уже Юстиниана. Напомню, что именно с началом его правления анты, а затем и склавины стали отправляться в свои знаменитые походы.


Что прежде всего бросается в глаза?

Во-первых, золота у варваров действительно оказывается почти в три раза больше, чем за два предыдущих царствования. Должно быть, Прокопий был отчасти прав, когда критиковал своего царя за расточительство в отношении иноплеменников.

Во-вторых, поражает, как много кладов с монетами великого василевса оказалось в землях Гепидского царства. Я насчитал одиннадцать находок. А вот на территории соседней Лангобардии, напротив, ни одной. На самом деле, византийского золота у них было не меньше, чем у соседей, а может и больше. Тут всего лишь сказалась разница в судьбах двух германских государств на Дунае. Лангобарды ушли из этих мест в Италию добровольно, в качестве победителей. Естественно, они прихватили с собой все свои богатства. А Гепидия оказалась разгромлена врагами, вот тамошние ценности и выпали в землю в виде кладов. Всё это, конечно, существенные обстоятельства, но нас в первую очередь интересует зона, где могли проживать ранние славяне.

На Восток от Карпатских гор картина такова. По количеству золотых монет здесь с большим отрывом лидирует область ипотештинцев: территория Пруто-Дунайско-Олтского междуречья. Я насчитал шесть подобных находок. В этом плане юго-восточное Прикарпатье уступает только Гепидскому царству. Немало тут и меди, но мы ведь уговорились её в расчёт не брать. Что интересно, так это сама природа подобных богатств. В германские земли солиды Юстиниана могли попадать в качестве выплат федератам. Это те деньги, которые василевсы платили варварским королям за то, что их отряды воевали на стороне Империи. Гепиды, кроме того, получали свою долю награбленного у всех налётчиков, которых они переправляли через Истр в своих владениях. Племена к Востоку от Карпат подобных источников дохода были лишены. Поэтому здешние клады целиком являются результатом разбоя в византийских провинциях или получения выкупов за пленных. И то и другое – последствия походов в имперские владения. И в этом смысле просто поразительно, как много здесь попадается золотых монет! Два клада обнаружены также в низовьях Днепра, на левом его берегу. Это владения кочевников, по всей вероятности, кутригуров. И выходит, что страшные булгары награбили в три раза меньше, чем обитатели Карпатских предгорий!

По поводу двух странных скоплений в местах, где, по всей видимости, практически никто не жил в данную эпоху: в верховьях Савы и на стыке Западных и Восточных Карпат, к Северу от Гепидского царства. Возможно, что клады в Далмации – это результат преследования византийской армией тех грабителей, что возвращались с её территории. Спасаясь от погони налётчики могли часть ценностей закопать здесь в землю. Что касается сгустка находок на Север от державы гепидов, то в тех местах располагались основные перевалы, через которые можно было как проникнуть внутрь Карпатской котловины, так и, соответственно, выбраться из неё. Может статься, что какая-то часть гепидов, после гибели их царства пыталась бежать в северном направлении, но была застигнута врагами. Возможно также, что некие разбойники нападали в здешних местах на тех северных скандинавских воинов, что служили в армии Юстиниана, а затем возвращались с накопленными богатствами в родные края? Характерно, что значительная часть здешних кладов зарыта либо на самих перевалах, либо в непосредственной от них близости.

Весь фокус в том, что места где слависты определили поселения предков девственно чисты. Здесь нет ни одной золотой монетки. Особенно поразительна обстановка в стране праго-корчакцев. Ни в бассейне Припяти – на берегах Стыри и Горыни, ни на соседнем Тетереве, где расположены основные скопления посёлков ранних пражан, никаких кладов нет и в помине. Да что там золото! Здесь даже медных денег не нашлось. То есть, судя по полному отсутствию кладов, тамошнее население вообще никаких отношений с византийцами не поддерживало. Ни торговых, ни военных! Даже на территории так называемой "германской пробки" зияет пугающая пустота. Одна находка с серебром есть далеко на Севере в пространстве между Вислой и Западным Бугом, но это вполне может быть клад, оставленный незадачливым купцом или даже викингом, направлявшимся в Прибалтику или на остров Готланд. Нет золота и в землях антов. Зато на Днепре попадаются медные монетки, одна такая находка обнаружилась на Южном Буге. Чуть веселее дела с медяками на берегах Днестра. Но это и понятно – чем ближе к границам империи, тем чаще местное население вступало с византийцами в торговые отношения. Но фактом остаётся то, что многочисленные пеньковцы, если и совершали набеги в Византию, то не слишком удачно. В их землях днём с огнём не сыщешь золотой монеты.

[ZHAN]

Итак, обитатели Припяти византийцев не знали и походами к ним не ходили. Обитатели Днепра и Южного Буга, если и отправлялись в экспедиции, то не приносили с Юга богатой добычи. Те же, кто успешно грабил земли Империи, проживали в регионе между Олтом и Прутом. В этих землях жили те, кого археологи называют культурой Ипотешти-Кындешти-Чурел. И я уверен, что именно их византийцы именовали склавинами.

Это переворачивает с ног на голову всю современную славистику. Ведь тогда выходит, что склавины – это вовсе не то "ядро" славянства, что обнаружено было археологами посреди Припятских болот, а некая невообразимая смесь гото-дако-сармато-венедов, словом, остатки населения Готского царства, которые переживали гуннское нашествие здесь же в Карпатских предгорьях, а вовсе не явились сюда из полесских трясин после исчезновения свирепых кочевников.

Вот вам выдержка из статьи советского археолога Исака Рафаловича из города Кишинёва: "По мере удаления славянских поселений от Дуная количество находок византийского происхождения, а следовательно и культурное воздействие Византии, резко падает. Так, из 33 картографированных пунктов находок византийской монеты VI—VII веков 16, или 45%, расположены в районе, непосредственно примыкающем к Нижнему Дунаю, и в зоне Придунайских озер и лиманов Днестровско-Прутского междуречья, иначе говоря, в зоне непосредственного контакта славян с культурой византийских городов. Далее к северу, вплоть до границы степи и лесостепи, византийская монета VI—VII веков и изделия византийского импорта встречаются крайне неравномерно: если в Буджакской степи, вплоть до реки Ботна, такие находки почти неизвестны, то к западу от реки Прут, в междуречье Прута и Сирета, картографировано не менее пяти таких пунктов. В лесостепной полосе количество мест находок монет и импортных изделий постепенно падает. Если единичные находки византийской монеты еще встречаются в верховьях Днестра, Прута и Сирета, то изделия византийского импорта практически исчезают".

Картина в трудах восточноевропейских археологов всё та же: сокровища, награбленные в знаменитых склавинских походах, обнаруживаются только в пространстве между Олтом и Прутом. Их нет ни к Северу, ни к Востоку от данной области. Вывод вполне очевиден: склавины – это ипотештинцы, и никем другими они быть не могут.

Зачем учёным-славистам понадобились все эти странные фокусы? Почему они, зная о сведениях летописей и местоположении кладов с византийскими монетами, упорно тащили склавинов в окрестности Припяти?
Со стороны это выглядит буквально как ситуация из старого анекдота: "Где вы потеряли свой кошелёк, сэр?" "В той дальней аллее". "А почему ищите здесь, под фонарём?" "Так тут же светлее!"

Искатели предков ведут свои расследования сразу в трёх измерениях: археологическом, летописном и лингвистическом. Да, конечно, имеются сведения античных писателей об антах и склавинах на берегах Дуная. То есть, письменные источники как бы направляют поиски в южную сторону, к границам Империи.
Но есть и прямо противоположный вектор. В качестве такового в первую очередь выступают наработки языковедов. А что нам сообщают лингвисты? Они относят славянский язык к индоевропейской семье, но утверждают, что занимает он там уникальное положение. Ближе всего расположен к балтским наречиям, поскольку половина лексики и большая часть языковых конструкций у балтов и славян является общей. При этом обе эти ветви очень архаичны. Они как будто оказались заморожены – тысячу лет находились в изолированном состоянии, не общаясь и не обмениваясь новинками со своими прочими собратьями. Лингвисты уверяют нас: славяне вышли из балтской зоны. Значит, их надо искать в некой замкнутой области, куда не доходило влияние иных европейских народов. То есть в лесах Восточной Европы. Причём даже в этой оторванной от всех стране в какой-то период времени между балтами и славянами возникла непреодолимая преграда. После чего их языки стали развиваться уже параллельно, не пересекаясь друг с другом. Выражаясь иначе, лингвисты рекомендовали археологам отыскать некую окраину балтской языковой зоны, причём такую, которая в какой-то момент могла оторваться от общего массива балтов, но с другими народами при этом не воссоединиться. Как тут не вспомнить про болота Припяти! Послушайте, что писал об этом месте видный московский археолог Юрий Кухаренко, первооткрыватель корчаковцев: "Почти все исследователи, занимающиеся вопросами этногенеза славян, в своих теоретических построениях и предположениях придают большое значение Полесью – этой обширной и весьма своеобразной области, находящейся в центре славянского мира. Особый интерес к Полесью проявляли и проявляют лингвисты, которым в решении этногенетических проблем принадлежит решающее слово. Напомню, что в своё время они рассматривали Полесье как прародину индоевропейцев (Т.Пеше), затем появилась теория о полесской прародине славян (Я.Ростафинский, Я.Пейскер, М.Фасмер, Г.Улашин), о так называемом полесском озере – непроходимом болотистом барьере, разделившем в древности славян и балтов и тем самым нарушившем их первоначальное единство (Я. Розвадовский, А. Сенн, В. Кипарский, отчасти С.Бернштейн и Б.Горнунг)".

Остров Припять идеально укладывался в схему образования славянского языка, предложенную лингвистами. А юго-восточное Прикарпатье никак нельзя в неё втиснуть, хоть одним боком.

Шансов на то, что славянский язык мог возникнуть в пространстве между Карпатами и Дунаем, даже в теории нет никаких. Давайте вспомним хотя бы в общих чертах историю этого региона. С незапамятных времён здесь жили фракийцы: агафирсы, геты, даки. Их пребывание в данных краях отмечают не только древнегреческие писатели, но и мощный слой фракийской топонимики в окрестностях Карпатских гор. Позже сюда пришли и представители иных народов. В III веке до нашей эры в Трансильвании и на Нижнем Дунае появились кельты. Кстати, город Новиетун в низовьях Дуная, возле нынешнего озера Исакча, который Иордан указывает в качестве одного из пределов страны склавинов, основало кельтское племя бритолагов. Чуть позже на Днестре, а также в дунайской дельте появятся германские пришельцы – знаменитые бастарны. А степи Валахии и Молдовы тогда же занимает сарматское племя роксаланов.

Тут мы имеем целый букет этносов!

Стало быть, здешнее население должно было общаться на безумной смеси фракийских, германских, кельтских и иранских наречий. Но далее на арене появляются римляне. Они в упорных и кровопролитных войнах уничтожают государство даков и присоединяют Трансильванию и Олтению к своей и без того обширной империи. Население новой провинции Дакия быстро перешло на латинский язык и уже вскоре стало считать себя полноценными римлянами. Те, кто не смирился с победой Вечного города, поселились по другую сторону Карпатских гор. Летописи замечают здесь так называемых "свободных даков", кроме того, иные фракийские племена – карпов и костобоков. Наряду с ними на Днестре продолжают жить бастарны, а на Нижнем Дунае – роксаланы.


Карта балканских провинций Римской империи

Латинский язык в это время должен стать средством межнациональных контактов. На него в общении с соседями могли перейти даже племена, Риму не покорившиеся.
Но это ещё не окончание здешней языковой эпопеи. В III веке нашей эры сюда приходят готы. По окончанию Скифских войн между Римом и северными варварами император Аврелиан решает перенести границу на Дунай и уступить германцам Дакию. Всех римских колонистов, то есть людей, считавших себя римлянами, перевезли на правый берег Истра и поселили напротив их бывшей родины, в новой провинции, которую назвали Дакия Аврелиана. Чуть позже её разделили на Прибрежную и Внутреннею Дакии. Впрочем, часть населения никуда не переселилась, и осталась под властью готов. В регионе, потеснив латынь, в качестве языка межнационального общения зазвучала готская речь. Возможно, впрочем, что многие тут продолжали говорить по-римски. Иначе откуда бы у нас взялись румыны и молдаване с их романскими языками, наследниками грубой варварской латыни?
Тот регион, где жили ипотештинцы – юго-восточное Прикарпатье – был неким подобием маленького Вавилона, здесь наблюдалась безумная смесь языков и народов. А через сто лет после прихода готов сюда ещё и гунны нагрянули. Значительная часть населения бывшего Готского царства под натиском кочевников хлынула на другую сторону Дуная, под защиту римских легионов. Но многие и остались. Гунны, не устранив предыдущего разнообразия языков, привнесли в регион собственную речь. Вспомните, что пишет о сложившейся здесь обстановке византийский посол Приск Панийский: "Скифы, – именно так он именует сложный конгломерат задунайских племён, – будучи сборищем разных народов, сверх своего языка варварского, охотно употребляют язык гуннов или готов или авсониев (латынь) в сношениях с римлянами".

Из этой невообразимой смеси наречий могло родиться всё, что угодно, но только не славянский язык. Тут негде взяться мощному балтскому началу. И напротив, латинского и готского влияния здесь было хоть отбавляй. В славянском языке германские заимствования, конечно, есть, в том числе восточногерманские. Но их не так много. А вот воздействия латыни не чувствуется совсем. Лингвисты убеждены – славянский язык формировался где-то далеко от границ Римской империи.

Надеюсь, вы поняли отчего слависты так упорно держатся за болота Припяти?

Тогда выходит, что летописные склавины, зверствовавшие на византийской территории – вовсе не какие-то далёкие северные пришельцы, явившиеся из мрачных глубин днепровских дебрей, а потомки тех народов, что традиционно жили на границах Римской империи.
Более того, среди них было немало тех, чьи деды и прадеды являлись добропорядочными римскими гражданами. Ведь на ту сторону Дуная в гуннскую эпоху были угнаны сотни тысяч жителей Балканского полуострова. Свирепые кочевники часто использовали несчастных, как подневольных ремесленников, или даже в качестве домашних рабов. Многие из них обслуживали ставку Аттилы, так красочно описанную Приском Панийским. Это они издалека привозили сюда строительный камень и лес, возводили в чистом поле столицу Гуннского царства с её огромными дворцами и роскошными банями. Далеко не все из этих пленников вернулись на родину, когда сыновья Аттилы потерпели поражение от германцев и сарматов. Большинство осталось жить среди варваров.
И вот теперь поставьте себя, на место византийцев. В начале VI столетия они, после долгого перерыва, вновь выходят на южные берега Дуная – прежние рубежи своей Империи. И застают на другом берегу весьма сложный конгломерат народов, оставшийся от прежней гуннской эпохи. Новички сами не знают, как их теперь следует именовать. Их предки были даками, кельтами, сарматами, бастарнами и венедами. Затем большая часть их стала римлянами, меньшая – "свободными даками". После пришли германцы и все они стали визиготами. Затем сюда вторглись гунны. И здешние народы тоже на время стали "гуннами" в глазах прочих европейцев. Впрочем, уже тогда самые наблюдательные из византийцев различали кочевую верхушку и основную массу подданных, называя покорённые народы "скифами". Термин "скифы" в отношении задунайских варваров продержался буквально несколько десятилетий, но он, видимо, был слишком общим, часто использовался ранее, как синоним абсолютно любого варвара. А византийцам очень хотелось как-то выделить своих разномастных задунайских соседей. И тогда появляется этноним "склавинос" со всеми его вариантами. Скорее всего, он возник от греческого корня "skyleuo", что значило "добывать военные трофеи", "грабить", дословно – "снимать доспех с убитого врага". Производное от него "склавинос" могло носить целых три оттенка смысла: "потомки военнопленных", "грабители" и "варвары, лишённые доспехов". И все эти определения идеально точно подходили к тем безоружным племенам, внукам угнанных в полон римлян и любителям разбоя, что жили по другую сторону Дуная. От того же корня у византийцев возникло и слово "склавос". Оно уже без какого-то этнического подтекста значило просто – "невольник, раб". Надо сказать, что греки вообще очень часто слова "раб" и "варвар" считали синонимами. Так что использовать один и тот же термин и в качестве этнической характеристики разношёрстной толпы по ту сторону Дуная и для обозначения любого невольника – это вполне в эллинских традициях. Характерно, что такие авторы, как Агафий Миринейский, Иоанн Малала и даже император Маврикий, не мудрствуя лукаво, звали северных варваров просто "склавами", то есть, для них связь между этнонимом задунайских варваров и термином "раб" была вполне очевидной.

Однако, большинство славистов упорно держится за собственную версию: склавины – это испорченное в устах византийцев самоназвание их предков. Правда, они слегка путаются в деталях – от какого корня "слава" или "слово" произошло это имя.

Запутаться немудрено. Но версия проистекания данного термина от "людей славных" вообще не выдерживает никакой критики. Слово "славяне", в транскрипции через "а", появится не ранее XV столетия, если не того позже. Первые летописи этого народа такого этнонима не знают в принципе. Там употреблена форма "словене". А значит, дистанция от неё до "склавинос" становится ещё больше. Но если переход "о" в "а" ещё как-то можно объяснить, то откуда в этом корне появляется якобы вставная "ка" совершенно непонятно. А между тем именно с ней данное слово проникает во многие языки мира. В латынь – "склавус", а оттуда практически во все западноевропейские наречия. В арабский – "сакалиба", "саклаб", "саклаби". У хазар – "цаклабим". И что показательно – и Западе, и на Востоке оно, как правило, имеет два значения – "северный варвар", проще говоря, славянин; и второе – "раб, невольник".

Языковеды и историки из стран Восточной Европы утверждают, что вставной "ка" –результат того, что византийцам было сложно произносить непривычное их уху сочетание звуков "эс"-"эль".

Тогда им придётся доказывать, что пол-Европы страдало подобным косноязычием. Ведь кроме сочинений Прокопия, где в форме "склавинос", данный этноним передавался по-гречески, есть ещё труды гота по происхождению Иордана. А он писал по-латыни: "sclaueni". Выходит, что римлянам тоже никак не удавалось правильно выговорить довольно простое слово "словене"? Версия о том, что два автора друг у друга списали термин с ошибкой не состоятельна хотя бы потому, что оба историка создавали свои труды одновременно, и с творчеством друг друга знакомы не были. Более того, всё в том же подозрительном виде восприняли данный этноним и самые ближние соседи славян по Балканскому полуострову. Албанцы называют славян "shka", а румыны – "schei", "sceian". А ведь и те и другие – потомки людей, которые много веков прожили с пришельцами бок о бок, порой в одних селениях. Неужели они не слышали, как это племя само себя называло? Меж тем, ничего похожего на корень "слово" в прозвищах, данных им балканскими соседями, обнаружить не удаётся. Но самая неразрешимая проблема для тех, кто привязывает греческий термин "склавины" к более позднему самоназванию "словене", заключена в ином. Они никак не могут внятно объяснить: когда, где и от какого народа могли услышать византийцы столь непривычное их слуху имя. Кто именно в начале VI столетия мог говорить по-славянски на берегах Дуная? Пеньковцы, которые проникали к устью этой реки? Но они называли себя антами. Ипотештинцы? Но мы уже знаем, из каких этнических элементов те сложились. Вероятность того, что они изъяснялись на славянском языке равна нулю. Теоретически "словенами" могли именовать себя жители берегов Припяти и Тетерева. Однако, как раз они никаких отношений с византийцами и не поддерживали. В их землях нет ни военной добычи – золотых монет, ни следов торговли в виде банальной меди. Каким же волшебным образом имперцы могли, презрев тех, кто действительно жил у их границ, распространить на последних имя племени, обитавшего тогда в медвежьем углу Ойкумены, о существовании которого южане, видимо, даже не догадывались? Таких чудес в истории не бывает. А значит, склавины – это слово греческого происхождения и называли им византийцы отнюдь не обитателей далеких от них болот Припяти, а весьма разношерстное сообщество народов, скопившееся, после ухода гуннов, на их северных дунайских рубежах.

[ZHAN]

Каково тем, кто чуть ли не с молоком матери, уж, по крайней мере, со школьной скамьи впитал в себя набор простых истин: склавины – это исковерканное в устах греков самоназвание наших предков – "славяне", и явились пращуры на свет божий из глухих днепровских лесов и сумрачных полесских болот? Теперь же мы предлагаем, забудьте все те глупости, которым вас учили полжизни. Склавины всегда обитали на Нижнем Дунае и в окрестностях юго-восточных Карпат. Это остатки прежнего дако-гото-сармато-венедского населения данных мест. Их, скорее, следует считать предками румын и молдаван, чем нынешних славянских народов. А само своё знаменитое имя они не придумали самостоятельно, а получили от соседей-византийцев. И на среднегреческом этноним "склавины" происходит от того же корня, что и термин "склавы" – "рабы".

С таким разворотом в умах смириться не просто. Поэтому я предлагаю вам попробовать самостоятельно перепроверить эти парадоксальные и шокирующие выводы. Давайте мы поступим следующим образом: сначала чётко определим границы двух вероятных "прародин", а затем пропустим все имеющиеся в летописях сведения о склавинском племени через призму его потенциальных мест жительства. И, таким образом, вместе разберёмся – могли ли склавины быть обитателями бассейна Припяти, или всё же искать этот народ надлежит на границах Империи.

Стало быть, если под склавинами византийцы разумели ипотештинцев, то обретались эти люди прежде всего в пространстве между Дунаем и Карпатами, и по восточным склонам этих гор в промежутке меж ними и рекой Прут, вплоть до её верховий. Если правы отечественные археологи, и склавинами являлось население пражской культуры, то располагалось оно в первую очередь в бассейне Припяти и по берегам реки Тетерев. Именно там, поместил древнейшие поселения пражан Игорь Гавритухин. Итак, у нас есть два основных потенциальных очага происхождения склавинов. Проверим же сведения летописей по принципу, к какому региону они больше подходят.

Приблизительные ареалы археологических культур 5-6 веков на Востоке Европы:
I - колочинская; II - пеньковская; III - праго-корчакская; IV - ипотештинская; V - район т.н. "германской пробки".

Давайте каждый фрагмент исторической хроники, каждый эпизод, связанный с областью обитания склавинов или образом жизни этих варваров, считать за один голос, который нам предстоит подать в пользу одного из вариантов размещения страны Склавинии. Как камушек, будем класть его на ту или иную чашу весов. И, таким образом, все мы становимся арбитрами в необычном соревновании: битва ипотештинцев против пражан за право считаться склавинами.

Свидетель номер один, Прокопий Кесарийский, сообщая о племенах своего знаменитого рефрена "гунны, склавины и анты", заканчивает фразу так: "которые имеют жилища по ту сторону реки Дуная, недалеко от его берега". Он же, рассказывая уже только о склавинах и антах, уточняет относительно их привычек и мест пребывания: "именно поэтому они и занимают неимоверно обширную землю: ведь они обретаются на большей части другого берега Истра". Пражане, даже с приписанной им "готской пробкой", по любому находились за многие сотни километров от "другого берега Истра", они никак не могли иметь жилища, "недалеко от его берега". Владения антов-пеньковцев тоже нигде не выходят к побережью данной реки, хотя в низовьях подступают к ним довольно близко. Значит, впечатление о пребывании в здешних местах данного союза племён у Прокопия могло возникнуть только благодаря ипотештинцам. Тем более, что речь идёт о "большей части другого берега". Без тени сомнений мы просто обязаны положить прокопиевский камешек на чашу весов с надписью "ипотешти".

Теперь заслушаем показания Иордана. Хотя этот автор изъясняется куда более витиевато, он пробует, в рамках своих возможностей, уточнить для нас границы страны склавинов. Вот отрывок из его знаменитого сочинения "Гетика": "Ведь Скифия погранична земле Германии до того места, где начинается река Истер и ширится Морсианское болото, простираясь вплоть до реки Тиры, Данастра и великого Данапра... В этой Скифии первым с запада пребывает народ гепидов, который окружен великими и славнейшими реками. Ведь по северу и по его области растекается Тисия (Тиса), с юга же (его) отсекает сам великий Данувий, с востока – Флутавсий (Олт), который, будучи стремительным и изобилующим водоворотами, неистовствуя, катится в воды Истра. В их, (то есть рек), окружении лежит Дакия, укрепленная (расположенными) наподобие венца крутыми Альпами (Карпатами). У их левой стороны, которая склоняется к северу, от истока реки Вистулы на огромных пространствах обитает многочисленное племя венетов. Хотя теперь их названия меняются в зависимости от различных родов и мест обитания, преимущественно они все же называются склавинами и антами. Склавины живут от города Новиетуна и озера, которое называется Мурсианским, вплоть до Данастра и на севере до Висклы; болота и леса заменяют им города".

Иордан, конечно, тот ещё путаник. Особенно по части передачи географических названий. Тира и Данастр у него – две разные реки, хотя речь идёт об одном и том же Днестре. Дунай у него то Данувий, то Истр, то Истер. При этом последний начинается на границе "Германии" и "Скифии", то есть не у своих реальных истоков, а где-то после впадения в него Дравы, Тисы или Савы, то есть уже в нижнем своём течении. Точно также Висла в одном и том же небольшом фрагменте названа то Вистулой, то Висклой; а Морсианское болото тут же становится Мурсианским озером. Тем не менее, даже сквозь все эти передряги попробуем добраться до смысла того, что хотел рассказать нам готский историк. А поможет нам в этом Гепидия, точнее – наше знание её точных пределов. Не даром мы уделили столько внимания археологическим памятникам данных восточных германцев. Обычно Королевство гепидов на картах изображают приблизительно так:

Но мы помним, что Второй Паннонией с городом Сирмий варвары овладели только в период византийско-остготской войны. Примерно в это же время ими были захвачены окрестности Сингидума и Прибрежная Дакия – земли по другую сторону Дуная. Вряд ли Иордан признавал право германцев хозяйничать на этих территориях. Кроме того, междуречье Дуная и Тисы, как прекрасно известно, не было заселено, оно являло собой "полосу страха" между двумя враждебными народами. Неудивительно, что Иордан ограничивает место пребывания гепидов одной лишь Дакией, страной между Тисой, Дунаем и Олтом. И эта область у него выступает пределом Скифии, поскольку сказано: "в этой Скифии первым с запада пребывает народ гепидов". А значит, здесь же "начинается река Истер и ширится Морсианское болото". Из сего пассажа следует, что у Мурсианского озера (оно же болото) есть лишь два варианта локализации. И оба они способны ввергнуть в шок учёных-славистов. Знаменитое место, одна из точек, откуда начинаются владения склавинов, могло быть либо в устье реки Тисы, либо ещё далее к Западу, напротив впадения в Дунай Дравы. Неподалёку от последней точки находился и крупный римский город Мурса, одноимённый загадочному водоёму.

В любом из двух случаев получается, что значительная часть владений склавинов оказалась на территории Гепидской державы – ведь все земли к Западу от Олта контролировали восточные германцы. Что только не выдумывали отечественные историки, куда только не переносили сие злосчастное для них озеро: и к Северу – на Балатон, и к устью Дуная – в район Исакчи, лишь для того, чтобы не признавать очевидного. А всё потому, что специалисты прекрасно знают – в пространстве от Олта до Тисы, не говоря уже о более западных землях нет ни одного раннего славянского поселения. Да что там поселения, нет ни одного черепка в пражской или пеньковской традиции, который бы можно было датировать временем ранее начала VII столетия. Получается, что Иордан чётко видел склавинов там, где "археологические славяне" появятся лишь спустя полвека, если того не позже. Зато керамика в "дакийской традиции", та самая, что составляет основу ранней ипотештинской культуры, здесь встречается в изобилии. Само сообщество Ипотешти-Кындешти-Чурел, как мы знаем, продолжалась и в землях Олтении, и в Трансильвании, да и на берегах Тисы подчас находят схожую посуду. Правда, позже в этих пределах повсеместно утверждается культура гепидов, местные черты сглаживаются и они уже не столь заметны. Население, оказавшееся на территории восточногерманской державы начинает во всём подражать своим германским господам, от последних его уже отличить не так легко. Значительная часть людей, первоначально называемых "склавинами", уже вскоре на землях к Западу от Карпат и Олта становится "гепидами". Поверить в такое превращение отечественные археологи никак не могли. Вот почему они предпочитали "не находить" Мурсианское озеро в принципе.

[ZHAN]

Из текста готского историка следует, что владения склавинов начинались именно там, где заканчивалась страна гепидов – Дакия. Между этими областями не указано никакого промежутка, не поселён ни один иной народ. Стало быть, германцы обитали внутри Карпатской котловины, а склавинов следует замечать по другую сторону этого горного хребта. Для наглядности нанесем на карту карпатского региона те точки, которые определил в качестве ориентиров склавинских границ Иордан: озеро Мурсианское (два варианта локализации), город Новиетун, Данастр и истоки Вистулы в том плане, как их понимали римляне. Вот, что получилось.

Где бы не располагалось загадочное Мурсианское озеро – у впадения Дравы или же рядом с устьем Тисы – в любом случае владения склавинов по Иордану тянулись вдоль значительной части Нижнего Дуная, что как нельзя лучше отвечает словам Прокопия о том, что "они обретаются на большей части другого берега Истра". Некоторые слависты пытались истолковать слова готского историка таким образом, будто бы тот писал, что владения венедов находились на "безмерных просторах" к Северу от истоков Вислы. Но прочтите ещё раз отрывок из Иордана целиком – ничего подобного у древнего автора нет и в помине. Вислу, а точнее, место её рождения, он упоминает лишь как крайнюю северную точку распространения склавинов, не более того. А если мы соединим все четыре указанные готским писателем ориентира, то получим гигантскую подкову, обнявшую по внешнему периметру изгиб Карпатских гор. Склавинов, стало быть, следует искать между их отрогами, Дунаем, Днестром и истоками Вислы.

Какая же археологическая культура в наибольшей степени отвечает этому описанию? Даже, если мы присоединим к пражанам территорию "готской пробки", область их распространения лишь частично, на крайнем северо-востоке, перекроет описанную Иорданом страну. Зато ипотештинцы при помощи той же самой "пробки" практически идеально втискиваются в исполинское полукольцо готского историка. Можно, конечно, по примеру многих видных славистов, делать вид, что мы так и не поняли, о чём повествует автор "Гетики", и не ведаем, где проходит западная граница Гепидии, рождается Истр, и находится Морсианское болото, оно же озеро. И продолжить утверждать, что склавины на Дунае не жили постоянно, а лишь ходили сюда дальними походами. Но разумней просто вспомнить, что даже по Гавритухину, "влияние явно связанное с Ипотешть-Чурел-Кындешть прослеживается далеко на Север. Соответственно, провести жесткую границу между ИЧК и Пражской культурой невозможно в принципе." То есть даже главный апологет пражан признаёт, что материальная культура людей, обитавших на северо-восточных склонах Карпатских гор, с равным успехом может быть приписана не только аборигенам Припяти, но и обитателям дунайских низовий. Несомненно, земли ипотештинцев, особенно, если добавить к ним территорию "германской пробки", в наилучшей степени отвечают словам Иордана о местоположении страны склавинов. Второй камешек падает в ту же чашу.

Если Прокопий описывал своих склавинов и антов, находясь в Италии, по рассказам варваров, служивших в византийской армии; если готский епископ Иордан часто путался в географических названиях; то третьего свидетеля, на сведения которого стоит обратить внимание, сложно упрекнуть в подобных недостатках. Кто бы не написал трактат "Стратегикон" – византийский император Маврикий или кто-то иной – этот человек явно разбирался в военном деле и готовил крупную военную кампанию против северных варваров. А значит, склавины его интересовали с чисто прагматической точки зрения, в плане того, как наилучшим способом вести против них боевые действия. И вот, что пишет данный стратег по интересующему нас вопросу: "Владение склавов и антов расположены по рекам и соприкасаются между собой, так, что между ними нет резкой границы". С равным успехом этот отрывок можно истолковать как в пользу жителей Припяти, так и в поддержку обитателей дунайских низовий. Действительно, все три восточноевропейские культуры – ипотештинцы, корчаковцы и пеньковцы – чётких рубежей меж собой не имеют и плавно перетекают друг в друга. Однако, дальше начинаются уточнения: "Так как реки их впадают в Дунай, то всё это легко сплавить на кораблях" – пишет автор "Стратегикона" относительно воинских запасов, полагая, что в данном случае армии вовсе не обязательно их таскать за собой – лучше эту миссию поручить дунайской флотилии. Но в Дунай впадают только реки страны ипотештинцев: Олт, Арджеш, Яломица, Сирет и Прут. Даже главная артерия северо-восточного Прикарпатья – Днестр свои воды несёт уже напрямую в Чёрное море. Что уж тут говорить о Припяти, Тетереве или Днепре? Очевидно, что воевать, имея поддержку со стороны речной флотилии, можно только на Нижнем Дунае с обитателями Валахии. Уже в Молдове делать это будет проблематично, ибо такие горные реки, как Сирет, Прут или Днестр чуть выше от устья становятся несудоходны из-за множества порогов, отмелей и перекатов. Между тем, Маврикий убеждён, что войну со "склавами и антами" можно вести, не отходя далеко от берегов Истра. Стратегические резервы он рекомендует сосредоточить в византийских пределах "на расстоянии одного дня пути от Данувия". Любому разумному человеку понятно, что вершить боевую кампанию, оставив ресурсы на южном берегу, а запасы оружия и продовольствия сложив на кораблях речной флотилии, можно только против племён Нижнего Дуная. Таким образом, в разряд маврикиевых "склавов" никак не могут попасть ни обитатели бассейна Припяти, ни даже жители северо-восточного Прикарпатья – пресловутой "пробки". Ещё один камушек с громким стуком падает в ипотештинскую чашу весов.

Движемся дальше. У нас есть занятный эпизод с возращением герулов на остров Фуле. Эта эпопея, которую большинство исследователей относит к 512 году, является самым ранним упоминанием народа "склавинов" в анналах мировой истории. Дело было так. Герулы внезапно потерпели нежданное поражение от лангобардов. И, вот что пишет Прокопий о дальнейших злоключениях этого племени после военной катастрофы: "Поэтому жить так, как жили их отцы, они уже не могли, но, снявшись оттуда возможно скорее, они все время двигались вперед и вперед, блуждая с детьми и женами по всей той стране, которая лежит за рекою Истром. Прибыв наконец в страну, где в древности жили руги, которые, соединившись с войском готов, вместе с ними ушли в Италию, эрулы обосновались тут. Но под давлением голода, так как страна была пустынной, немного времени спустя они поднялись оттуда и подошли близко к пределам гепидов. И сначала гепиды на их просьбу позволить им поселиться и быть их соседями дали им разрешение, но затем без всякого повода они начали проявлять против них всякие незаконные действия: они насиловали их женщин, угоняли их быков и грабили их достояние. Они не останавливались ни перед какой несправедливостью и, наконец, беззаконно начали с ними войну. Не имея возможности дольше терпеть это, эрулы, перейдя реку Петр, решили поселиться там вместе с римлянами; императорский престол занимал тогда Анастасий, он принял их с большой охотой и дал им разрешение устроиться здесь". Первоначальная область жительства герулов располагалась, видимо, в долине Моравы и в Западной Словакии, в тех самых местах, куда Пётр Шувалов затем стремился отправить принца Ильдигиса и гостеприимных склавинов. После своего поражения несчастные германцы перешли на другую сторону Дуная и пытались осесть в Нижней Австрии (район нынешней Вены) – "в стране, где в древности жили руги". Затем герулы оказались в пределах Гепидского королевства. Вероятно, где-то поблизости от устья Тисы. В дальнейшем и летописи, и находки археологов замечают это племя в окрестностях Сингидума – нынешнего Белграда. Видимо, это те самые земли, что предоставили скитальцам византийские василевсы.
Однако, нас сейчас интересует та часть племени, что не пожелали становиться федератами Империи. И вот что о ней известно: "Когда эрулы были побеждены в бою лангобардами и должны были уйти, покинув места жительства отцов, то одни из них, как я выше рассказывал, поселились в странах Иллирии, остальные же не пожелали нигде переходить через реку Истр, но обосновались на самом краю обитаемой земли. Предводительствуемые многими вождями царской крови, они прежде всего последовательно прошли через все склавинские племена, а затем, пройдя через огромную пустынную область, достигли страны так называемых варнов. После них они прошли через племена данов, причем живущие здесь варвары не оказывали им никакого противодействия. Отсюда они прибыли к океану, сели на корабли, пристали к острову Фуле и там остались".

Теоретически из Нижнего Подунавья (района устья Тисы) герулы могли направиться на Север тремя маршрутами – либо через прежние свои владения, рискуя снова вступить в схватку со своими обидчиками-лангобардами, занявшими покинутую ими страну; либо через могущественную Гепидию, негостеприимно встретившую чужаков; либо – отправиться в обход Карпатских гор. Большинство исследователей считают, что они избрали последний путь, как более для них безопасный. Действительно, даже если слепо поверить в версию о раннем присутствии славян в Западной Словакии, всё равно тамошние жалкие поселения никак не могут претендовать на звание "всех склавинских племён", через которые "последовательно", то есть одно за другим, как сквозь целую вереницу, прошли изгнанники-герулы.


Карта расселения народов в начале-середине 6 века по В. Носевичу (с изменениями автора). Звёздочками обозначены пределы склавинских владений по Иордану (Мурсианское озеро - два варианта размещения).

Вероятнее всего разбитые германцы уходили из Карпатской котловины, обходя главный горный хребет с Востока. В таком случае, откуда бы они не стартовали, герулы должны были пройти, в первую очередь, сквозь владения ипотештинцев – миновать Валахию и Молдову, и лишь в верховьях Прута и Днестра они также пересекали земли, где археологи расположили "готскую пробку". Судя по описанию Прокопия, никакой разницы между племенами Нижнего Дуная и северо-восточного Прикарпатья гонимые судьбой странники не обнаружили – и те, и другие в рассказе об острове Фуле именуются "склавинами".
Не кажется ли вам, что пришла пора исправить несправедливость, допущенную археологами по отношению к ипотештинцам? Им надлежит вернуть те области, которые отечественные историки у них отняли в пользу пражан. Ведь только признав, что склавинами наряду с обитателями Валахии и Молдовы считались жители Среднего и Верхнего Поднестровья, мы в полном объёме восстановим тот этнический расклад, на котором настаивают и Иордан, и Прокопий.

Что касается праго-корчакцев, то в их земли изгнанники могли попасть только заблудившись и серьёзно отклонившись от намеченного маршрута. Но поскольку про блуждания герулов в дебрях Днепра у древних авторов не сказано ни слова, отдадим очередной камешек ипотештинцам и перейдём к разбору следующего спорного момента. Общий счёт тем временем в нашем соревновании стал уже "четыре-ноль".

[ZHAN]

Из текста готского историка следует, что владения склавинов начинались именно там, где заканчивалась страна гепидов – Дакия. Между этими областями не указано никакого промежутка, не поселён ни один иной народ. Стало быть, германцы обитали внутри Карпатской котловины, а склавинов следует замечать по другую сторону этого горного хребта. Для наглядности нанесем на карту карпатского региона те точки, которые определил в качестве ориентиров склавинских границ Иордан: озеро Мурсианское (два варианта локализации), город Новиетун, Данастр и истоки Вистулы в том плане, как их понимали римляне. Вот, что получилось.

Где бы не располагалось загадочное Мурсианское озеро – у впадения Дравы или же рядом с устьем Тисы – в любом случае владения склавинов по Иордану тянулись вдоль значительной части Нижнего Дуная, что как нельзя лучше отвечает словам Прокопия о том, что "они обретаются на большей части другого берега Истра". Некоторые слависты пытались истолковать слова готского историка таким образом, будто бы тот писал, что владения венедов находились на "безмерных просторах" к Северу от истоков Вислы. Но прочтите ещё раз отрывок из Иордана целиком – ничего подобного у древнего автора нет и в помине. Вислу, а точнее, место её рождения, он упоминает лишь как крайнюю северную точку распространения склавинов, не более того. А если мы соединим все четыре указанные готским писателем ориентира, то получим гигантскую подкову, обнявшую по внешнему периметру изгиб Карпатских гор. Склавинов, стало быть, следует искать между их отрогами, Дунаем, Днестром и истоками Вислы.

Какая же археологическая культура в наибольшей степени отвечает этому описанию? Даже, если мы присоединим к пражанам территорию "готской пробки", область их распространения лишь частично, на крайнем северо-востоке, перекроет описанную Иорданом страну. Зато ипотештинцы при помощи той же самой "пробки" практически идеально втискиваются в исполинское полукольцо готского историка. Можно, конечно, по примеру многих видных славистов, делать вид, что мы так и не поняли, о чём повествует автор "Гетики", и не ведаем, где проходит западная граница Гепидии, рождается Истр, и находится Морсианское болото, оно же озеро. И продолжить утверждать, что склавины на Дунае не жили постоянно, а лишь ходили сюда дальними походами. Но разумней просто вспомнить, что даже по Гавритухину, "влияние явно связанное с Ипотешть-Чурел-Кындешть прослеживается далеко на Север. Соответственно, провести жесткую границу между ИЧК и Пражской культурой невозможно в принципе." То есть даже главный апологет пражан признаёт, что материальная культура людей, обитавших на северо-восточных склонах Карпатских гор, с равным успехом может быть приписана не только аборигенам Припяти, но и обитателям дунайских низовий. Несомненно, земли ипотештинцев, особенно, если добавить к ним территорию "германской пробки", в наилучшей степени отвечают словам Иордана о местоположении страны склавинов. Второй камешек падает в ту же чашу.

Если Прокопий описывал своих склавинов и антов, находясь в Италии, по рассказам варваров, служивших в византийской армии; если готский епископ Иордан часто путался в географических названиях; то третьего свидетеля, на сведения которого стоит обратить внимание, сложно упрекнуть в подобных недостатках. Кто бы не написал трактат "Стратегикон" – византийский император Маврикий или кто-то иной – этот человек явно разбирался в военном деле и готовил крупную военную кампанию против северных варваров. А значит, склавины его интересовали с чисто прагматической точки зрения, в плане того, как наилучшим способом вести против них боевые действия. И вот, что пишет данный стратег по интересующему нас вопросу: "Владение склавов и антов расположены по рекам и соприкасаются между собой, так, что между ними нет резкой границы". С равным успехом этот отрывок можно истолковать как в пользу жителей Припяти, так и в поддержку обитателей дунайских низовий. Действительно, все три восточноевропейские культуры – ипотештинцы, корчаковцы и пеньковцы – чётких рубежей меж собой не имеют и плавно перетекают друг в друга. Однако, дальше начинаются уточнения: "Так как реки их впадают в Дунай, то всё это легко сплавить на кораблях" – пишет автор "Стратегикона" относительно воинских запасов, полагая, что в данном случае армии вовсе не обязательно их таскать за собой – лучше эту миссию поручить дунайской флотилии. Но в Дунай впадают только реки страны ипотештинцев: Олт, Арджеш, Яломица, Сирет и Прут. Даже главная артерия северо-восточного Прикарпатья – Днестр свои воды несёт уже напрямую в Чёрное море. Что уж тут говорить о Припяти, Тетереве или Днепре? Очевидно, что воевать, имея поддержку со стороны речной флотилии, можно только на Нижнем Дунае с обитателями Валахии. Уже в Молдове делать это будет проблематично, ибо такие горные реки, как Сирет, Прут или Днестр чуть выше от устья становятся несудоходны из-за множества порогов, отмелей и перекатов. Между тем, Маврикий убеждён, что войну со "склавами и антами" можно вести, не отходя далеко от берегов Истра. Стратегические резервы он рекомендует сосредоточить в византийских пределах "на расстоянии одного дня пути от Данувия". Любому разумному человеку понятно, что вершить боевую кампанию, оставив ресурсы на южном берегу, а запасы оружия и продовольствия сложив на кораблях речной флотилии, можно только против племён Нижнего Дуная. Таким образом, в разряд маврикиевых "склавов" никак не могут попасть ни обитатели бассейна Припяти, ни даже жители северо-восточного Прикарпатья – пресловутой "пробки". Ещё один камушек с громким стуком падает в ипотештинскую чашу весов.

Движемся дальше. У нас есть занятный эпизод с возращением герулов на остров Фуле. Эта эпопея, которую большинство исследователей относит к 512 году, является самым ранним упоминанием народа "склавинов" в анналах мировой истории. Дело было так. Герулы внезапно потерпели нежданное поражение от лангобардов. И, вот что пишет Прокопий о дальнейших злоключениях этого племени после военной катастрофы: "Поэтому жить так, как жили их отцы, они уже не могли, но, снявшись оттуда возможно скорее, они все время двигались вперед и вперед, блуждая с детьми и женами по всей той стране, которая лежит за рекою Истром. Прибыв наконец в страну, где в древности жили руги, которые, соединившись с войском готов, вместе с ними ушли в Италию, эрулы обосновались тут. Но под давлением голода, так как страна была пустынной, немного времени спустя они поднялись оттуда и подошли близко к пределам гепидов. И сначала гепиды на их просьбу позволить им поселиться и быть их соседями дали им разрешение, но затем без всякого повода они начали проявлять против них всякие незаконные действия: они насиловали их женщин, угоняли их быков и грабили их достояние. Они не останавливались ни перед какой несправедливостью и, наконец, беззаконно начали с ними войну. Не имея возможности дольше терпеть это, эрулы, перейдя реку Петр, решили поселиться там вместе с римлянами; императорский престол занимал тогда Анастасий, он принял их с большой охотой и дал им разрешение устроиться здесь". Первоначальная область жительства герулов располагалась, видимо, в долине Моравы и в Западной Словакии, в тех самых местах, куда Пётр Шувалов затем стремился отправить принца Ильдигиса и гостеприимных склавинов. После своего поражения несчастные германцы перешли на другую сторону Дуная и пытались осесть в Нижней Австрии (район нынешней Вены) – "в стране, где в древности жили руги". Затем герулы оказались в пределах Гепидского королевства. Вероятно, где-то поблизости от устья Тисы. В дальнейшем и летописи, и находки археологов замечают это племя в окрестностях Сингидума – нынешнего Белграда. Видимо, это те самые земли, что предоставили скитальцам византийские василевсы.
Однако, нас сейчас интересует та часть племени, что не пожелали становиться федератами Империи. И вот что о ней известно: "Когда эрулы были побеждены в бою лангобардами и должны были уйти, покинув места жительства отцов, то одни из них, как я выше рассказывал, поселились в странах Иллирии, остальные же не пожелали нигде переходить через реку Истр, но обосновались на самом краю обитаемой земли. Предводительствуемые многими вождями царской крови, они прежде всего последовательно прошли через все склавинские племена, а затем, пройдя через огромную пустынную область, достигли страны так называемых варнов. После них они прошли через племена данов, причем живущие здесь варвары не оказывали им никакого противодействия. Отсюда они прибыли к океану, сели на корабли, пристали к острову Фуле и там остались".

Теоретически из Нижнего Подунавья (района устья Тисы) герулы могли направиться на Север тремя маршрутами – либо через прежние свои владения, рискуя снова вступить в схватку со своими обидчиками-лангобардами, занявшими покинутую ими страну; либо через могущественную Гепидию, негостеприимно встретившую чужаков; либо – отправиться в обход Карпатских гор. Большинство исследователей считают, что они избрали последний путь, как более для них безопасный. Действительно, даже если слепо поверить в версию о раннем присутствии славян в Западной Словакии, всё равно тамошние жалкие поселения никак не могут претендовать на звание "всех склавинских племён", через которые "последовательно", то есть одно за другим, как сквозь целую вереницу, прошли изгнанники-герулы.


Карта расселения народов в начале-середине 6 века по В. Носевичу (с изменениями автора). Звёздочками обозначены пределы склавинских владений по Иордану (Мурсианское озеро - два варианта размещения).

Вероятнее всего разбитые германцы уходили из Карпатской котловины, обходя главный горный хребет с Востока. В таком случае, откуда бы они не стартовали, герулы должны были пройти, в первую очередь, сквозь владения ипотештинцев – миновать Валахию и Молдову, и лишь в верховьях Прута и Днестра они также пересекали земли, где археологи расположили "готскую пробку". Судя по описанию Прокопия, никакой разницы между племенами Нижнего Дуная и северо-восточного Прикарпатья гонимые судьбой странники не обнаружили – и те, и другие в рассказе об острове Фуле именуются "склавинами".
Не кажется ли вам, что пришла пора исправить несправедливость, допущенную археологами по отношению к ипотештинцам? Им надлежит вернуть те области, которые отечественные историки у них отняли в пользу пражан. Ведь только признав, что склавинами наряду с обитателями Валахии и Молдовы считались жители Среднего и Верхнего Поднестровья, мы в полном объёме восстановим тот этнический расклад, на котором настаивают и Иордан, и Прокопий.

Что касается праго-корчакцев, то в их земли изгнанники могли попасть только заблудившись и серьёзно отклонившись от намеченного маршрута. Но поскольку про блуждания герулов в дебрях Днепра у древних авторов не сказано ни слова, отдадим очередной камешек ипотештинцам и перейдём к разбору следующего спорного момента. Общий счёт тем временем в нашем соревновании стал уже "четыре-ноль".

[ZHAN]

Последнее обстоятельство, которое хотелось бы рассмотреть – это среда обитания склавинов, какой она вырисовывается в описаниях древних авторов. Ещё готский историк мимоходом заметил, что города этим людям заменяют "болота и леса". Данное обстоятельство отечественные историки много раз пытались истолковать в пользу пражан, дескать, именно в бассейне Припяти и Днепра мы имеем самые густые лесные дебри и самые болотистые края во всей Восточной Европе. Впрочем, болот и озёр всегда хватало и в Низовьях Дуная. Что касается лесов, то их в районе Карпатских гор и сегодня не меньше, чем в Полесье.

Полесье. Вид в наши дни

Само по себе упоминание "болот и лесов" не может быть установкой как в пользу Припяти, так и голосом в поддержку дунайских низовий. Попробуем извлечь побольше информации о природно-климатических условиях страны склавинов со страниц древних летописей. Вот, что пишет об этом племени Маврикий: "Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озёр... Ведя разбойную жизнь, они любят совершать нападения на своих врагов в местах лесистых, узких и обрывистых". Уже интересно! Где, собственно говоря, на равнинной Припяти могло быть такое изобилие обрывов и теснин, чтобы склавины научились биться среди них? Тем более, что византийский император буквально настаивает на горном характере той местности, в которой обитали его враги: "умеют сражаться подобающим образом в теснинах". Он же пишет и о "речных ущельях", которые как-то сложно представить себе на границе Беларуси и Украины.


Румынская Валахия. Вид в наши дни

О навыках склавинов воевать в краях гористых, и об их неумении вести бой на равнине сообщает также Прокопий. Во время экспедиции 549 года, он с удивлением подметил, что это был первый случай, когда склавины покинули любимые ими предгорья и спустились в долины. Византийцы постоянно изображают склавинов эдакими горцами, любящими и умеющими сражаться в теснинах, ущельях, на поросших лесом склонах и, одновременно, освоивших озёра, болота, и вообще, места, залитые водой и заросшие тростником. И такое уникальное сочетание гор и болот в одной области мы обнаруживаем только в стране, зажатой между Карпатами и Нижним Дунаем. Поэтому, по здравому размышлению, и последний камешек, несомненно, должен упасть на ту же самую чашу весов, что и предыдущие. Пора заканчивать наше научное соревнование. Даже оставив в стороне местоположение кладов с монетами Юстиниана, мы должны признать, что склавины, судя по тому, что о них написали византийцы, жили в первую очередь по восточным склонам Карпатского хребта, а не в бассейне Припяти. В переводе на язык археологов, они – ипотештинцы, а не праго-корчакцы.

[ZHAN]

Было у искателей славян всего два племени, на которых они твёрдо рассчитывали в качестве предков: склавины и анты. Причём главную ставку исследователи всегда делали на первых. Именно их полагали основным стволом славянского древа. И в самом деле, безжалостные грабители, досаждавшие византийцам в середине VI столетия, как нельзя лучше подходили на место пращуров. Особенно, если признать их выходцами с Припяти. Ведь, с одной стороны, имя "склавины" почти совпало с самоназванием данного народа. Да и видят этих агрессоров древние писатели не где-нибудь, а на Балканах – именно там, где вскорости расселятся потомки наших героев. С другой, характерные черты древних обитателей Полесья – землянки, печки, примитивные горшки, захоронения с остатками кремации в те же горшках или просто в ямках, почти без сопроводительных вещей, отсутствие оружия и украшений – с теми или иными дополнениями отмечаются археологами по всей славянской зоне. Что касается сосудов в виде безголовых матрёшек, которые стали своеобразным символом пражской культуры, то их обнаруживают почти повсеместно: от Днепра до Одера и Эльбы, в небольшом количестве их нашли даже на северных берегах Дуная. Разумеется, учёные тут же поспешили объединить археологических пражан с летописными склавинами. В совокупности из тех и других выходили идеальные пращуры.

Но склавины оборачиваются сложным конгломератом прикарпатских аборигенов. Хуже всего то, что в их стране никак не могла звучать славянская речь! А праго-корчакцев, как выясняется, византийцы вообще не знали, поскольку походами на Балканы те не ходили. Получается, что и одних нельзя считать полноценными предками, и других – тоже. Отныне вся надежда на их собратьев – антов! Остаётся верить, что именно эти племена являли собой тот чистый родник, из которого язык, традиции и обычаи славянства распространились повсюду.

Но слово "чистый" не очень подходит к оценке пеньковской культуры. Если загадочных праго-корчакцев, выходцев с "Острова Припять", действительно почти все учёные полагали славянами в рафинированном, несмешанном виде, за что, собственно, и провозглашали "склавинами", то на их южных собратьев с берегов Днестра и Днепра, напротив, исследователи в этом плане всегда посматривали с плохо скрываемой настороженностью. Уж больно подозрительными казались им корни данного племени.
Во-первых, смущало то обстоятельство, что самоназвание "анты" оказалось явно не славянским.
Во-вторых, проживали эти люди на открытых просторах днепро-днестровского междуречья, фактически наполовину в Степи, которая воспринималась как постоянная угроза для мирной жизни земледельцев. Вспомните, что рассказывал Игорь Гавритухин о трудностях продвижения пражан в сторону Дуная: "По степи идти было опасно, потому что там были воинственные и достаточно многочисленные кочевники". Анты же, выходит, открытых просторов не боялись и охотно там селились. Спрашивается – почему грозные степняки, которых опасались все прочие племена, совсем не пугали антов?
Вероятно, они были сильнее своих собратьев и могли отбиться от степных агрессоров. Или сами были таковыми.
По крайней мере, наполовину. Дело в том, что очень многие историки сразу заподозрили в антах не земледельцев в чистом виде, а некий симбиоз пахарей и кочевников. Хотя большинство современных специалистов выводят пеньковцев из недр киевской культуры, считая их потомками лояльных германцам венедских племён, находятся и такие учёные, которые видят в них остатки смешанного населения Готского царства, а то и неких степняков-алан или даже булгар. Академик Валентин Седов писал об истоках данной общности буквально следующее: "Её создателями были потомки черняховского населения, сохранившегося в Подольско-Днепровском регионе после гуннского разорения северо-причерноморских земель". Другой известный российский учёный, академик Михаил Артамонов вообще признавал пеньковцев болгарскими кочевниками. И доказывал полное тождество жителей Днестро-Днепровского междуречья с кутригурами византийских летописей. Выдающийся археолог-славист Ирина Русанова заняла более осторожную позицию, она полагала пеньковцев "полиэтничным сообществом", то есть смешением славян с остатками готов и пришлыми кочевниками. Известный венгерский археолог Чанад Балинт тоже думал, что пеньковская культура "не столько связана со славянами, сколько с какими-то степными элементами кочевников".

Что же такого инородного, а уж тем более степного, обнаружили эти исследователи у антов?
В целом облик пеньковской культуры не слишком отличался от тех древностей, что оставили их собратья, включая праго-корчакские племена: те же тесные землянки, похожие по технике изготовления горшки, пусть и чуть-чуть другой формы, то же отсутствие оружия, примитивные орудия труда. Однако, имелись и различия. Древние славяне, как известно, сжигали тела своих покойников на стороне, а прах помещали в ямку или внутрь горшка, который в те же ямки закапывали. А у антов всё оказалось сложнее. Рядом с аналогичными могильниками в их землях встречаются кладбища, где людей хоронили в обычных грунтовых могилах, не сжигая останки. И такая картина: живут вместе, а погребают усопших в двух разных традициях, наблюдалась на всём протяжении существования пеньковского сообщества – от первых до самых поздних поселений.

Люди, жившие вместе с пеньковцами, но погребавшие своих мёртвых в грунтовых могилах, оказались весьма различны: на ранней стадии они были похожи на готов и гуннов, затем напоминали кутригуров, после были неотличимы от аваров, в конце существования культуры уподобились хазарам. Но всегда их могильники были намного богаче традиционных славянских кремаций. Здесь встречались и украшения, и оружие, вместе с всадниками порой предавали земле их боевых спутников-коней. Эти люди как будто пришли из другого мира, но покоились тут же, среди скромных и непритязательных земледельцев. Вот почему учёные и заговорили о симбиозе. Правда, обычно под этим явлением разумеют такое сожительство непохожих друг на друга элементов, в результате которого все части сливаются в одно целое. А в данном случае всё было по-другому. Как будто в земли антов приходили сначала одни племена, затем вторые, третьи – и все они бесследно исчезали, почти не отразившись на облике аборигенов. Если это и было сожительство, то какое-то странное. Тем не менее, инородные черты проявлялись повсюду в ареале антов – среди типично славянских землянок в пеньковских посёлках попадались странные юртообразные жилища, встречалась здесь привозная посуда, тут же найдены были богатые клады, содержавшие именно то оружие и те украшения, что сопровождали в последний путь людей, похороненных в грунтовых могилах.

Значительную часть тех, кто оставил грунтовые могилы с разнообразным инвентарём, "чужестранцами" тут считать никак не получается. Скорее, наоборот, это именно они в днепровской лесостепи были аборигенами. Поскольку перед нами – осколки могущественного Готского царства. Здешние места – их давние владения. Пеньковские племена, оказавшись в бывшей стране остготов, вероятно, застали здесь какую-то часть прежнего населения и с ней смешались. Вот почему, даже те исследователи, кто видит в антах преимущественно славянское племя, отмечают их особое положение в мире собратьев. К примеру, историки Владимир Петрухин и Дмитрий Раевский полагают: "Очевидно, в антах византийских источников следует видеть обозначение каких-то маргинальных, пограничных групп славян, предполагаемая этимология имени анты связывает этот этникон с древнеиндийскими и другими словами, обозначающими "край, конец". Известный питерский археолог Глеб Лебедев называет их ответвлением в сторону от основного ствола славянского древа. Он пишет буквально следующее: "Таким же "боковым побегом" стала в лесостепной и степной зоне, от Днепровского Левобережья до Нижнего Дуная, пеньковская культура, отождествляемая с антами. В ней отчётливо прослеживается связь как с северными культурами и более ранними (киевским типом), так и в определённой мере – с черняховской. Пеньковские памятники, видимо, оставлены населением, которое продвинулось в черняховский ареал из лесной зоны и продолжало традицию черняховской оседлости в условиях гуно-аварского владычества в степях на протяжении V-VI веков, то противоборствуя кочевникам, то сотрудничая с ними (сравни тюрское - ант – клятва)".

Как же найти "ядро" славянского племени, если все известные летописцам племена: и склавины, и анты оказываются у нас так или иначе завязаны на выходцев из Готского царства?!

Здесь, на Востоке Европы до вторжения гуннов существовала процветающая держава Германариха. Под десницей этого монарха сплотились остготы и вестготы, вандалы и сарматы, бораны и герулы, гепиды и венеды. Это была своего рода Римская империя в миниатюре. И количество здешнего населения исчислялось миллионами.

Карта археологических культур, оставленных народами, входящими в состав Готского царства

Затем сюда вторглись орды свирепых кочевников. Большинство населения под их натиском вместе со своими вождями бежало в римские пределы. Но кое-кто и остался. Не было такого случая, чтобы какое-то племя переселилось всё целиком, чтобы при дальней миграции от него не отпала определённая часть. Вспомните, историю многих германских народов на Дунае. Остготы под руководством Теодориха уходят в Италию. Туда же в скорости перемещаются руги и скиры. Тем не менее, остатки всех этих племён долгое время обнаруживаются и в Подунавье. Другой яркий пример – герулы. Разбитые лангобардами, они бежали из родной страны. Часть их осела на византийской территории, часть отправилась на загадочный остров Фуле. Тем не менее, лангобардский король Вахо через некоторое время женится на герульской принцессе и большинство исследователей справедливо полагают, что он сделал это дабы сплотить вокруг своей династии остатки покорённых германцев, которые, видимо, продолжали обитать по соседству с лангобардами, в местах жительства предков. Вероятно, и после прихода гуннов значительная часть населения Готской державы не покинула те края, предпочтя верность родной земле лояльности своему племени.

Остатки черняховского населения неизбежно должны были влиться в сообщества антов и склавинов.
По мнению современных учёных, царство Германариха было своеобразным филиалом Римской державы. Конечно, оно уступало Империи и по занятым площадям, и по количеству подданных, но не на порядок, а всего лишь в разы. Готия располагалось на землях половины современной Германии, всей Польши, Прибалтики, Украины, Молдовы, Румынии, части Венгрии и Западной России. Это была колоссальная страна. Послушайте, что пишет о населении этих мест Марк Щукин в книге "Готский путь": "Не возникает особых сомнений, что рассматриваемый нами период – приблизительно от 280-х до 350-380-х годов, с пиком в 330-360-е годы, был эпохой наивысшего расцвета Черняховской культуры. Именно к этому времени обширная территория, от Восточной Трансильвании до верховьев рек Псела и Сейма в Курской области России, на площади, немногим уступающей всей Западной и Центральной Европе, оказалась покрытой густой сетью поселений и могильников, удивительно однообразных по своему культурному облику. Эти памятники занимают и всю территорию Молдовы, и практически почти всю Украину. Каждый, кому доводилось проходить археологической разведкой хотя бы один из участков этого пространства, знает, что черепки блестящей серой Черняховской керамики, которую ни с какой другой не спутаешь, можно найти чуть ли не на каждом вспаханном поле украинско-молдавских черноземов. Следы Черняховских поселений иногда тянутся на несколько километров. Похоже, мы имеем дело с неким, весьма многочисленным населением, и плотность заселенности в IV века немногим уступала современной. Никто еще не подсчитал с точностью общее число Черняховских памятников в целом, к I960 году только на Украине их насчитывалось 716, на сегодня число их по всем территориям значительно возросло и может колебаться от 2 до 5 тысяч, если не больше. Борис Магомедов говорит о трех с половиной тысячах. У нас нет пока и надежных расчетов фактической численности носителей Черняховской культуры, все имеющиеся методики подсчетов далеки от совершенства, но ясно, что "черняховцев" было достаточно много".

Карта могильников черняховской культуры по Г. Никитиной

Даже если на столь гигантских пространствах плотность заселения была ниже, чем на Юге, всё равно, сравнивая с современными им обитателями имперских пределов, мы выходим на цифру минимум в 10 миллионов человек. Столько людей проживало на Востоке Европы до прихода гуннов. Мыслимо ли чтобы все они покинули родные края? Пусть всего лишь пятая часть аборигенов осталась жить под властью гуннов, всё равно этого с лихвой хватит, чтобы многократно перекрыть число любых пришельцев, что очутились в данных краях в результате нашествия кочевников.

Я в принципе не верю в то, что массив населения порядка десяти миллионов человек можно в краткий промежуток времени полностью переместить в иные края, так чтобы здешние места превратились в пустыню. С моей точки зрения, племена, обнаруженные византийцами на рубежах их державы, даже в теории не могут быть никем иным, как остатками прежнего населения Восточной Европы, взметённого и сорванного со своих мест нашествием свирепых кочевников. Вот только сводить всех жителей державы Германариха к одним лишь восточным германцам, пожалуй, не стоит. Последние представляли собой господствующий слой данного государства, а он всегда уступает в численности основной массе населения, складывающейся из покорённых народов. При этом в разных краях Готского царства подданные германцев представляли собой весьма различные этносы. На Днепре жили по большей части венеды, в Карпатских предгорьях – даки, кельты, сарматы и бастарны. На Висле – кельты и потомки лужицких венедов. В Прибалтике – западные балты. В Крыму и Северном Причерноморье – внуки "скифов-пахарей" и греческих колонистов. А вот господствующий слой повсюду представляли восточные германцы: остготы, визиготы, вандалы, гепиды, герулы и так далее. Именно они цементировали собою огромную державу на Востоке Европы, как слой раствора скрепляя кирпичи различных этносов. Поскольку культура элиты по всей территории царства Германариха была относительно едина – именно её археологи именуют черняховской – она и сглаживала имеющиеся региональные отличия. Допустим, проживало в Готии десять миллионов человек. Из них два миллиона – восточных германцев, остальные – подчинённые тем местные племена. Чьё присутствие в первую очередь обнаружат археологи при раскопках?

На самом видном месте даже после смерти окажется элита. Могилы вождей и знатных воинов всегда богаче других, содержат больше ценных вещей, эти захоронения прежде всего и привлекают внимание специалистов.

[ZHAN]

Однако, есть ещё один важный момент, который не всегда до конца сознаётся исследователями. Речь идёт о подражании. В любом древнем царстве, сотканном из множества этнических элементов, низы всегда стараются походить на верхи, копируют их образ жизни, учат государственный язык, одевают такую же одежду, носят схожие украшения. Они даже именуют себя в честь господствующего слоя. Быть похожим на представителя элиты – престижно. Если хотите, это модно. А мода – такая капризная дама, которая заставляет людей меняться до неузнаваемости.
Римская империя сложилась вокруг небольшого италийского городка, воинственные жители которого смогли завоевать множество ближних и дальних соседей. При этом тамошнее гражданство постепенно получили не только потомки сподвижников Ромула и Рема, но и представители тех народов, которые некогда были насильственно включёны в состав Империи. Италийцы, галлы и фракийцы стали звать себя "ромеями", то есть римлянами, заговорили на латыни, принялись носить туники и тоги, пользовались фибулами, расплачивались сестерциями и солидами, служили в легионах, ходили в бани и на гладиаторские поединки. Археологи раскапывают один римский город, к примеру, в нынешней Франции, а другой – в Румынии и видят и там и там одинаковую архитектуру, здания одного и того же назначения, схожие вещи, абсолютно аналогичные украшения, деньги и оружие. Означает ли это, что галлы и даки полностью исчезли, а их место заняли уроженцы Вечного города? Вовсе нет. На самом деле многие новоявленные граждане Империи ещё помнили своё прошлое. Будучи потомками кельтов, иллирийцев, фракийцев, греков, македонян, армян и так далее, они в своих семьях, а также на бытовом уровне, продолжали общаться на тех же наречиях, что и их деды и прадеды, почитать прежних богов.

Точно такая же картина наблюдалась и в Готском царстве.
С той лишь разницей, что держава Германариха в сравнении с Империей наследников Ромула являлась более молодой, и влияние готов на всё тамошнее население было намного слабее римского. Хотя бывшие венеды, даки, сарматы, бастарны и "скифы-пахари" искренне считали себя настоящими "готами" и свободно изъяснялись на одном языке со своими завоевателями, но с момента их покорения восточными германцами прошло меньше столетия и никто из них не забыл ни речь, ни обычаи предков. А затем случилась катастрофа 375 года – поражение Германариха от гуннов, его самоубийство, гибель могучей державы. Господствующий слой этого царства предпочёл покинуть пределы своей страны и отправиться в долгие странствия по чужбине. Разумеется, примеру вождей и знатных воинов последовали и многие новоявленные "готы". Отток мигрантов из Восточной Европы был настолько значителен, что многие её области, особенно на Севере, в бассейнах Одера и Вислы, почти обезлюдели. Однако, далеко не всё население Готского царства последовало за своими лидерами. Оставшиеся, а в большей степени ими оказались низы прежнего сообщества, быстро утратили черняховский блеск, стали жить много проще и постепенно сложились в новые народы – склавинов и антов.

Отчего здесь не возник один народ? Почему появилось целых два племени, пусть и схожих друг с другом?
Произошло это, в первую очередь, оттого, что формировались они в разных местах бывшей Готии, а значит, и сложились из различных этнических элементов. Кроме того, немаловажны и причины, ввиду которых эти люди оказались в местах их дальнейшего обитания. А они, тоже не совпадали.

Взгляните на карту Восточной Европы, в разрезе того, какой регион оказался родиной антов, а какой – склавинов. Что такое область жительства пеньковских племён? Это открытая равнина между Днестром и Доном, идеальное место для господства кочевников. Страна антов – это древняя Скифия. На этих просторах степняки всегда угнетали земледельцев. Некогда царские скифы построили тут свои гигантские городища и поместили туда зависимых от них ремесленников и земледельцев, так называемых "скифов-пахарей". Затем по тому же пути пошли сарматы-спалы, властвовшие в здешних местах до появления готов. После их примеру последовали новые пришельцы – свирепые гунны. Поэтому анты – это прежде всего потомки гуннских невольников. Никем другим они даже в принципе быть не могут. Данное племя сформировались, в первую очередь, из низов готского сообщества, тех людей, которые отказались уходить из этой страны вместе со своими германскими господами. Они предпочли сменить одних хозяев на других, но не менять страну обитания. Поскольку по берегам Среднего Днепра в готскую эпоху жили преимущественно венеды, они и стали основой нового народа. Хотя, конечно, среди них оказались также остатки этнических готов, сарматов, бывших "скифов-пахарей" и множества иных обитателей прежней Готии. Само своё имя "анты" эти люди, по всей видимости, получили от гуннов. Вероятно, кочевники так звали невольников, живших на окраинах их Империи, которые плавили для них железо, растили хлеб и пасли скот.

Страна же склавинов лежала у подножия Карпатских гор. Фактически она вся являла собой вытянутую вдоль этого хребта неширокую полосу, изгибавшуюся вслед за подковой горного массива. Местность такого рода сама по себе является идеальным убежищем, областью, где можно спрятаться от любого агрессора и насильника. В мировой истории горы вообще, как правило, играют роль эдаких отстойников, приютов для беглецов и прибежищ для потерпевших поражения. Здесь каждая складка рельефа, каждая долина – как отдельная страна, где может поселиться народ, никому не подчиняющийся и не признающий над собой ничьей власти. Горы – это оплот свободы. Таковыми они остаются даже в наше время, при всех достижениях технического оснащения современных армий. А уж в эпоху античности и Средневековья – и подавно. Римская армия завоевала Дакию. Но в Карпаты прославленные в битвах легионы даже не сунулись, те остались территорией так называемых "свободных даков". Победоносная конница гуннов, сметающая всё на равнинах, была беспомощна на горных склонах и в укромных ущельях. Вряд ли эти грозные завоеватели стремились туда ворваться – им хватало подданных и подвластных земель и без тамошних теснин.

Карпатские горы стали прибежищем для населения Готского царства, которое, с одной стороны, не пожелало или просто не успело податься за Дунай, с другой – не подчинилось гуннам. На Юг, поближе к границам Империи хлынули все, кто был напуган слухами о безжалостных кочевниках: остатки разбитых гуннами германских войск, готы, вандалы, гепиды, "свободные даки", не смирившиеся с новыми хозяевами роксаланы и венеды, словом, множество осколков некогда блистательной державы Германариха. Далеко не все из них смогли перебраться на другую сторону реки. Римляне не слишком охотно принимали беженцев. Поэтому многим из тех, кто не успел переправиться с первой волной мигрантов, пришлось уходить от агрессоров в горы. Но это ещё не всё. В правление Аттилы столица его кочевой империи располагалась внутри Карпатской котловины. Римляне и византийцы были отброшены от Дуная на десятки километров. Все города и посёлки в широкой полосе к Югу от этой великой реки на расстоянии пяти дней пути были разрушены до основания. Здесь возникла "зона взаимной боязни". Меж тем, гунны угоняли на свою сторону Истра сотни тысяч, а может быть даже миллионы римских граждан. Кто-то из них пытался бежать из плена. Но путь на Юг по понятным причинам был для них закрыт. Поэтому смельчаки могли рассчитывать лишь на близлежащие отроги Карпат. Обитатели горных ущелий пополняли свои ряды за счёт беглого населения Гуннской империи. Затем власть кочевников пала. Осторожно и понемногу беглецы стали спускаться с горных склонов и долинами рек двинулись к берегам Дуная. С другой стороны к нему же, преодолевая прежний страх перед свирепыми всадниками, подступали возрождающиеся византийцы. Но когда оба потока встретились, ни те, ни другие не узнали друг друга. Одни уже порядком одичали и забыли, кем считали себя их предки, другие – видели на противоположной стороне лишь толпы опасных оборванцев и грабителей, и думали прежде всего о сохранности своих земель и собственного имущества. Так Дунай разделил "ромеев", то есть благонадёжных граждан великой державы, ведущих свою родословную от легендарного основателя Вечного города, и "склавинов", то есть потомков военнопленных, беглых рабов и прочих весьма подозрительных элементов, обосновавшихся на противоположном берегу Истра.

Вся разница между двумя племенами заключалась в том, что анты – это потомки покорных гуннских рабов, названные так своими кочевыми господами, а склавины – прежде всего мятежники, бунтари и беглые невольники, скрывавшиеся в Карпатах. После ухода гуннов они спустились на равнины, оказались на северных берегах Дуная, где и получили от византийцев новое имя, в переводе означающее нечто среднее между "грабителями", "людьми без доспехов" и "полонянами".
Конечно, в реальности картина была ещё сложнее. И среди склавинов оказалось немалое число лояльных гуннам рабов, обслуживавших их кочевые ставки и брошенных своими господами после поражения в битве при реке Недао, когда сыновья Аттилы были наголову разбиты коалицией племён во главе с гепидами. Да и среди антов, наверняка, были те, кто скрывался в лесах Поднепровья в эпоху господства всесильных кочевников. Возможно, именно этим обстоятельством – притоком более северного населения – можно объяснить присутствие колочинской керамики на пеньковских поселениях. Замечу, что анты, были более монолитны. Их ядром явились те венедские племена, что были покорены Германарихом. У склавинов же вообще бесполезно искать некий один общий стержень. Это самая что ни на есть невообразимая смесь языков и народов. Эти люди сложились в Карпатах, а здесь каждая долина, каждое ущелье имеет свою отдельную историю. Население горных массивов почти всегда разнородно. Если б не то имя, что им дали византийцы, они бы вообще не знали, как их следует теперь называть.

[ZHAN]

Но Прокопий утверждал, что у склавинов и антов "один и то же язык". Мы же пришли к выводу, что у обитателей карпатских предгорий не могло быть общего наречия. Это прокопьевское свидетельство разбивает в пух и прах всю нашу теорию?

В VII-VIII веках на этом славянских наречиях изъяснялось пол-Европы. Этот факт невозможно отрицать.
Но значит ли это, что склавины и анты V-VI веков говорили по-славянски?

Прокопий прямо свидетельствует, что два этих народа говорят на одном языке. Прокопий всего лишь пишет о схожести склавинов и антов: "У тех и других один и тот же язык, достаточно варварский". Разве слово "варварский" синоним понятию "славянский"?
Господа историки! Приведите хоть один достоверно славянский термин, упомянутый византийским летописцем при описании этих двух племён. Молчите?
Смотрите: Прокопий пытается извлечь из глубины веков древнее имя, которое, якобы, носили оба народа. Но звучит оно явно не по-славянски: "спорос"-споры. А давайте вспомним прозвища антских и склавинских вождей, что сохранили для нас античные авторы: Боз, Идариз, Мезамер, Келагаст, Усигард, Пейрогаст, Мусок, Ардагаст, Хильбудий, Даврит, Сваруна, Дабрагаст. Разве вы бы признали в этих людях славян, если бы вам заранее не было известно, представителями каких племён они являются? Будь эти имена по природе своей славянские, историкам из стран Восточной Европы не пришлось бы пускаться во все тяжкие, дабы хоть как то их приблизить к языкам предков. Усигарда усердные слависты переименовывают во Всегорда, Дабрагаста – в Доброгостя, Даврита – в Добряту, Мезамера – в Межамира, Хильбудия – в Хвалибуда и так далее. Хотя всем известно, что корни -гард ("защита"), -гаст ("чужестранец, гость"), -мер ("слава") встречались в именах многих восточногерманский князей и знатных воинов. Частица "дабра", по мнению такого авторитетного лингвиста как Макс Фасмер, скорее происходит от готского слова "dapra", что значило "крепкий, воинственный". Имя Хильбудий переводится с германского, как "вестник битвы". Что касается прозвищ Боза, Идариза и Мусока, то их полные аналогии встречаются у кочевников Великой степи. Получается удивительная картина. Современные историки считают склавинов славянами, опираясь только на созвучие их названий. Антов плюсуют к склавинам, отталкиваясь от фразы Прокопия про общность языка этих племён. Но когда у учёных просят предъявить хотя бы одно достоверно славянское слово или даже имя, имевшее хождение в сообществе данных северо-восточных варваров, оказывается, что кроме указанных натяжек, представить им по сути нечего.

В запасе у славистов есть один козырь. У Агафия Миринейского в книге "Царствование Юстиниана" упоминается "некто, по имени Сваруна, родом склав", то есть склавин. А корень "свар" в значении "ссора, раздор, порицание" встречается во всех славянских языках. Вот и выходит, что хоть одно достоверно славянское имя у прикарпатских обитателей имелось. А значит, есть вроде бы непреложное доказательство того, что ипотештинские племена всё же говорили по-славянски.

Эта версия, как бы помягче выразиться, слегка притянута за уши. Для начала замечу, что вообще достоверно неизвестно в каковом качестве Агафий использовал в данном отрывке слово "склавос". С равным успехом он мог считать этого героя просто рабом по происхождению, а вовсе не северным задунайским варваром. Затем само имя Σουαρούνας в буквальном переводе звучит как "Соуароунас". Сваруной этого человека исследователи посчитали только лишь потому, что так звали одного баварского славянина, жившего несколькими веками позже. Одно имя просто взяли и подогнали под другое. Однако, даже баварское прозвище может быть выведено как из славянского корня, так и из германских наречий. Например, в готском языке "swaran" означало "клясться". В целом корни "sua-" и "-runa" ("тайна") часто встречались в в именах восточных германцев. Таким образом, живший в Баварии Сваруна-Суаруна с одинаковой вероятностью мог быть как славянином, так и прирождённым германцем. А его предшественник – Соуароунас – носил ещё более странное имя, происхождение которого вряд ли кому удастся точно установить. Так куда же испарились все "непреложные доказательства" господ славистов?

То что прозвища склавинов и антов часто оказывались не славянскими, а готскими или гуннскими, само по себе ещё ни о чём не говорит. Помнится, Иордан замечал по данному поводу: "Ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае у племён перенимать по большей части имена: у римлян – македонские; у греков – римские; у сарматов – германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские". Поэтому нет ничего удивительного в том, что вожди ипотештинцев и пеньковцев именовались также, как знаменитые германские воители или грозные степные цари. Подобно другим молодым народам, склавины и анты ориентировались в этом плане на своих прославленных предшественников. Тем более, что, как выясняется, в сложении и тех и других, активно участвовали выходцы из царства Германариха. Да и кочевники сказали ни последнее слово при формировании этих племён. Влияние готов и гуннов на них отрицать не приходится. Поэтому сами по себе "чужие имена" двух родственных народов отнюдь не доказывают, что у склавинов или антов в ходу был какой-то другой язык, отличный от славянского.

Но кажется в целом странной ситуация, когда буквально ни единого прозвища ни одного из вождей данных племён не удаётся вывести из корней славянской речи. Все они, как на подбор, звались на иностранный манер.
Главная трудность для славистов состоит отнюдь не в том, что склавины и анты носили "чужие имена", а в другом весьма интересном обстоятельстве: некоторые из них были чрезвычайно сложны для произношения славянам, а, значит, никак не могли быть в ходу у славяноговорящих народов. Послушайте, что пишут по данному поводу авторитетные комментаторы "Свода древнейших письменных известий о славянах": "Представляется, однако, чрезвычайно показательным, что ни одно из четырех или пяти антских имен не получило пока достоверной славянской этимологии. Это еще можно было бы объяснить тем, что антропонимы вообще нередко заимствуются, и особенно верхушкой общества; для эпохи Великого переселения народов, в которое славяне, несомненно, были так или иначе втянуты, такое предположение оправдано и исторически. Но вероятность его существенно ослабляется тем, что сочетания γε и κε в Δαβραγέζας (Дабрагаст) и Κελαγαστ- (Келагаст) труднообъяснимы с точки зрения традиционной славянской исторической фонетики. Вместе с тем произвольным было бы и допущение, что все эти имена подверглись сильным до неузнаваемости искажениям на каком-то этапе традиции".
Верить в то, что византийцы ошибались буквально в написании каждого из антских имён эти историки отказываются, но некоторые сочетания звуков в них являются для славян просто непроизносимыми. Поэтому данные исследователи ставят под сомнение славяноязычие антов. Они, правда, надеялись, что у склавинов в этом отношении будет всё в порядке, но надежд на то, что обитатели Прикарпатья, в отличие от их днепровских собратьев, говорили по-славянски нет вообще никаких. Сам регион, где они сложились не позволяет на это рассчитывать. Вот и получается, что и одни не могли быть славянами, а другие – и подавно.

Известно, что склавины и анты прекрасно понимали друг друга, поскольку говорили на одном языке. Если это была не славянская речь, то какая? Вариантов не так уж мало, как поначалу может показаться. Обитатели Прикарпатья наверняка знали следующие языки: латынь, готский и другие восточногерманские наречия, а также гуннский. Их днепровские соседи и товарищи по несчастьям могли говорить по-гуннски, по-готски, по-вандальски и по-балтски. Так что совпадений не так уж мало. Языком межнационального общения этих двух племён вполне могла выступить гуннская речь. На это намекает сама логика отрывка из рассказа Прокопия, где тот повествует об общности этих народов: "Есть у тех и других единый язык, совершенно варварский. Да и внешностью друг от друга они ничем не отличаются, ибо все и высоки и сильны, телом же и волосами не слишком светлые и не блондины, отнюдь не склоняются и к черноте, но все они тёмно-красные. Образ жизни (их) грубый и неприхотливый, как у массагетов (то есть кочевников), и, как и те, они постоянно покрыты грязью, – впрочем, они менее всего коварны и злокозненны, но в простоте (своей) они сохраняют гуннский нрав". Вполне возможно, летописец прямо подразумевал, что общее наречие осталось у склавинов и антов, как наследство той эпохи, от которой они сохраняют и прежние нравы – то есть, от времени Гуннской империи. Впрочем, сейчас важно не то, на каком языке могли изъясняться меж собой два этих народа, а совсем иное: полное отсутствие каких-либо доказательств того, что хоть один из них даже в принципе мог говорить по-славянски. Понимаете? Ни единого аргумента "за"! Напротив, всё что нам об этих племенах известно, противоречит данной версии.

Явных свидетельств в пользу славянского языка нет. Взглянем на то, что представляла собой Европа накануне широчайшей колонизации славян VII-VIII веков. Южнее Савы и Дуная находились владения византийцев, там звучала греческая речь, в крайнем случае – латынь. Среднее Подунавье и внутреннюю котловину Карпатских гор занимали два могущественных германских народа: лангобарды и гепиды. Славянская речь никак не могла появиться в тех краях. На берегах Эльбы жили тогда германцы-варны, те самые, что позже станут саксами. Их тоже сложно заподозрить в склонности к славянскому наречию. А долины Одера и Вислы представляли собой огромную пустыню, где вообще не было населения. Что же у нас остаётся в качестве области формирования речи несчастных славян? Только земли к Востоку от Карпатских гор. А здесь археологи наблюдают следующие культуры: ипотештинцев в междуречье Олта и Прута; пеньковцев в пространстве от Днестра до Дона; так называемую "готскую пробку" на Среднем Днестре; праго-корчаковцев на Припяти и Тетереве; колочинцев на Десне. И всё. Северо-восточнее уже расположены лесные сообщества, тесно связанные с финно-угорским миром. Искать там славян – бессмысленная трата сил и времени. Круг претендентов на право считаться древнейшими славянами замкнулся. И он оказался чрезвычайно узок.
Но разве из этого следует, что те пять "претендентов" уже владели славянским языком в середине VI века?

Из пятерых указанных восточноевропейских сообществ, как минимум три, по мнению учёных, вышли из недр одной, а именно – киевской – культуры. Таковы праго-корчакцы, колочинцы и пеньковцы. Сравнив всех претендентов меж собой, оценив их местоположение и родственные связи, учёные без сомнения выделяют данную троицу, как наиболее вероятных носителей славянского языка. Обитатели прикарпатских районов, как ипотештинцы, так и население пресловутой "готской пробки", имели столь сложное происхождение, что невозможно себе представить, будто славяне сложились из данной этнической окрошки. Следовательно, несложным логическим путём мы приходим к непреложному выводу – славянская речь возникла у племён киевской культуры. Тех самых, что мы с подачи Иордана, стали звать днепровскими венедами. Выходцы из киевского сообщества, а именно: корчакцы с Припяти, колочинцы с Десны и пеньковцы с берегов Среднего Днепра в дальнейшем повлияли на своих прикарпатских соседей. Те тоже переняли новое наречие, а затем все вместе эти пять культур распространили его по всему континенту.

Действительно, маловероятно, чтобы славянский язык, считающийся архаичным и довольно изолированным, мог возникнуть на границах Римской империи, в тех же Карпатах, например, где звучало множество иных наречий: германских, кельтских, сарматских, фракийских, и где долгое время почти безраздельно царствовала латынь. Как уверяют нас лингвисты, диалект наших пращуров формировался в стороне от прочих индоевропейцев, практически в изоляции. Так латинское влияние на славянский язык было минимальным, если вообще можно говорить о каком-либо воздействии с этой стороны. Аналогично обстоят дела в отношении контактов с кельтами и фракийцами, которых почти не было. Стало быть, искать область зарождения славянской речи надлежит где-то подальше от рубежей Империи и поближе к миру балтов. Ведь последние – единственные неоспоримые родственники славян по языку. Возможно даже, что именно от балтов славяне некогда и отпочковались. Всё это однозначно уводит нас в сторону лесных массивов Поднепровья. Именно там в начале нашей эры обитали племена киевской культуры – днепровские венеды. Как ни крути, но со всех сторон теория представляется очень складной, округлой, гладкой, почти безупречной.
Но отсутствует хоть одно реальное доказательство того, что племена киевского сообщества в принципе могли говорить по-славянски.

Разумеется, по мнению историков, племена киевской культуры должны были говорить по-славянски. Или хотя бы на неком праславянском наречии, промежуточном между славянскими и балтскими языками. В противном случае откуда бы взялся данный язык у их прямых наследников?

Давайте рассуждать здраво. Любое племя, даже не владеющее письменностью, оставляет в стране своего пребывания отметины в виде наименований рек, ручьёв, озёр и других объектов. И по ним всегда можно определить язык, на котором народ разговаривал. Сама по себе киевская культура, без учёта её ещё более глубоких корней, появляется в Верхнем Поднепровье во II веке нашей эры и существует, по крайней мере, до V столетия. Более того, и дальше в здешних краях продолжают жить выходцы из киевского сообщества: корчакцы и колочинцы. До конца VII века, а в отдельных местах до IX-X столетий, эпохи древней Руси, бассейны Припяти, Десны и верховья Днепра почти безраздельно принадлежали киевлянам и их прямым потомкам. За полтыщи лет должны были появиться в этих краях следы пребывания народа, говорившего на праславянском наречии, или пусть даже на языке, промежуточном между славянским и балтским?

[ZHAN]

Дело в том, что до тех пор, пока российский историк Марк Щукин, по совету Йоахима Вернера, не принялся выводить славян из днепровских дебрей, эти места всё учёные безоговорочно отводили балтам. Тому причиной – мощный слой балтских гидронимов в здешних краях. Верхнее Поднепровье, где проживали венеды киевской культуры, судя по названиям рек, озёр и ручьёв – тысячелетнее царство балтов. Посмотрите, как выглядит эта территория на карте Марии Гимбутас из книги "Балты: люди Янтарного моря".

Обратите внимание: и берега Припяти, и всё Подесенье, и верховья Днепра с Березиной попадают в зону сплошной балтской топонимики. Спрашивается – как из мира балтов могли выйти племена, говорящие по-славянски?

Изысканиям мадам Гимбутас не следует слепо доверять. Будучи урождённой литовкой, она могла невольно симпатизировать своим предкам и преувеличивать их влияние на Востоке Европы. Проверить сведения американской исследовательницы взялись российские учёные, которых трудно заподозрить в преклонении перед балтами. Скорее, наоборот. Они хотели найти следы собственных пращуров – славян. Но, увы, натыкались повсюду на отметины соседей. Послушайте, что пишут по этому поводу известные языковеды Олег Трубачёв и Владимир Топоров: "Стало очевидным, что отчётливый слой балтской гидронимии лежит не только по всему Верхнему Поднепровью, охватывая на юге поречье Припяти, Нижней Десны и Сейма, но и по северной периферии днепровского бассейна. Граница поселений древних балтов, отделявшая их от прибалтийских и поволжских финно-угров, судя по этим данным, шла от Рижского залива на восток вдоль водораздела Западной Двины и рек, впадающих в озёра Чудское и Ильмень. От верховьев Волги она круто поворачивала к юго-востоку, по западной части Волго-Окского междуречья и пересекала Оку где-то вблизи устья Москва-реки. Отсюда граница балтов шла на юг, несколько восточнее Верхней Оки, к верховьям Сейма. Круто поворачивая далее на запад по линии Сейм-Припять, она отделяла балтов сначала от западных иранцев-скифов или сарматов, а затем, на Правобережье Днепра от славян. Плотность и отчётливость балтской гидронимии в очерченных пределах свидетельствует о том, что днепровские балты некогда являлись единственными хозяевами этой обширной области".

Посмотрите, как это изобилие балтских названий выглядит на карте из книги академиков Топорова и Трубачёва "Лингвистический анализ гидронимов Верхнего Поднепровья". Чёрными точками здесь отмечены балтские названия, треугольниками – иранские. Зелёной линией очерчены границы безбрежного мира балтских племён, а также указаны, для ориентира, местоположения нескольких современных городов.
Столь густой балтской сети многие не ожидали здесь увидеть. А что же славяне?
Они тоже отметились. Только их топонимы довольно позднего происхождения, поскольку производны уже не из праславянского, или даже общеславянского, а всего лишь из восточнославянских языков. Проще говоря, славяне появились здесь поздно, после того, как их речь распалась на диалектные зоны. Вероятно, произошло это в эпоху древней Руси или в канун её образования. Поэтому чаще всего в Верхнем Поднепровье учёные наблюдают следующую картину: корень гидронима – древний балтский, а суффикс и окончание – более поздние славянские.

Такая конструкция означает, что славяне появились здесь позже балтов и значительный промежуток времени жили с последними бок о бок, перенимая названия последних. Всё это позволило Владимиру Топорову и Олегу Трубачёву сделать важный вывод относительно поднепровских балтов: "Они не отступили на северо-запад в период расселения славян, как думали раньше некоторые исследователи. Оставаясь на старых местах, они долго жили в славянском окружении, пока не растворились в славянской среде. Если бы балты в своё время покинули Верхнее Поднепровье, славяне не смогли бы наследовать их гидронимию. Следовательно, восточные балты послужили некогда существенным компонентом днепровских славянских группировок". Иначе говоря, академики-языковеды считают, что лесные балты благополучно дожили в Поднепровье до периода формирования Руси, и только тогда растворились в среде славянских колонистов. С тем, что Верхнее Поднепровье – тысячелетнее царство балтов не решается спорить даже Марк Щукин, тот самый учёный, что выводит славян из этих мест. Он говорит об этом обстоятельстве, как о досадной помехе на пути его теории, "балтском барьере", о который споткнулись многие его предшественники, начиная с Йоахима Вернера: "Дело в том, что это – зона широкого распространения и преобладания балтской топонимики, а специальное исследование Топорова и Трубачева показало: во всяком случае, в Верхнем Поднепровье балтские гидронимы зачастую оформлены славянскими суффиксам. Это означает, что славяне появились в этом регионе позже балтов".

Щукин выходит из данного неудобного положения просто и оригинально. Он закрывает на неё глаза. Историк в принципе не стал слишком заморачиваться на вопросы топонимики, да и лингвистики в целом, предположив, что в Поднепровье жили не просто балты, а балто-славяне, и в некий момент времени они неожиданно и без особого повода вдруг превратились в славян. После чего в виде пражских и пеньковских племён новый этнос уже распространяется повсюду.

Лингвисты не согласились с подобной трактовкой. Полемизируя с данной точкой зрения, академик Олег Трубачёв пишет: "Эпоха развитого балтского языкового типа застаёт балтов, по-видимому, уже в местах, близких к их современному ареалу, то есть в районе Верхнего Поднепровья. В начале I тысячелетия нашей эры там во всяком случае преобладал балтийский элемент. Считать, что верхнеднепровские гидронимы допускают более широкую – балто-славянскую характеристику, нет достаточных оснований, равно как и искать ареал славян к северу от Припяти".

Языковеды рекомендуют искать этот самый "ареал славян", несколько западнее и южнее. Академик Олег Трубачёв предпринял поистине титанические усилия, чтобы обнаружить на территории Советского Союза гидронимы, хоть отдалённо смахивающие на общеславянские. Всё что он нашёл, можете наблюдать на данной карте. Это довольно жидкая цепочка следов в южной части бассейна Припяти, по Среднему Днепру, в основном, на его Левобережье, и небольшая россыпь названий в верховьях Днестра. Вот собственно и всё.


Не густо, если сравнивать с частотой балтских гидронимов в Верхнем Поднепровье. Однако, если верить Олегу Трубачёву, славянская речь зародилась в трёх небольших анклавах: к Югу от Припяти; у истоков Днестра; и в узкой полосе по левому берегу Среднего Днепра. Интересно, что архаичные славянские наименования отсутствуют там, где по идее они должны находиться. Например, совсем пустуют окрестности Южного Буга и Северского Донца, подозрительно мало топонимов на Среднем Днестре. А ведь там располагались сгустки антских поселений.
На данной карте вы наблюдаете лишь восточный край довольно обширной зоны древнейших славянских названий. В целом она включает в себя, помимо уже увиденного, многие земли Центральной Европы: часть бассейнов Вислы и Одера, отдельными местами выходит на Эльбу, кроме того, занимает значительную часть Среднего Подунавья и внутренней Карпатской котловины, в том числе Трансильванию, а также располагается по восточным склонам Карпатских гор: в Валахии и в Молдове. Получается, что архаичные гидронимы славян, почти всюду перемешанные с инородными, встречаются на поистине огромной площади: от альпийских склонов до Днепра, и от Эльбы до Нижнего Дуная. Эти отметины довольно равномерно рассеяны по той колоссальной территории, которую славяне заняли в ходе своей колонизации VII-VIII веков.

Выходит, припятско-днестровско-днепровские славянские гидронимы тоже могут относиться к этому довольно позднему времени. А нельзя ли как-то сузить данный обширный ареал? Вдруг внутри него удастся выделить первичную область обитания самых ранних славян?

Подобные попытки предпринимались неоднократно. Но приводили они, как правило, к результатам, которые шокировали историков и археологов. Тот же Олег Трубачёв, к примеру, полагал, что прародина славянского языка находится преимущественно в районе Паннонии, в том числе, на правом берегу Дуная.

Но ведь эти земли входили в состав Римской империи! Сложилась почти анекдотическая ситуация. Археологи нашли, как им кажется, весьма подходящую для ранних славян культуру в дебрях Верхнего Днепра. И просят языковедов – добудьте нам по своей линии обоснование того, что ранние славяне могли обитать в этих краях. А лингвисты им в ответ – это никак не возможно, там жили балты. Ранних славян же надо искать на берегах Среднего Дуная. Найдите нам там подходящую культуру. На что уже археологи разводят руки в стороны, они прекрасно понимают, что искать славян в тех краях ранее VII века – занятие бесперспективное. Так и сошлись в клинче представители двух смежных наук. В результате мы имеем как бы два племени вместо одного – "славян археологических" и "славян лингвистических". Первые – народ молодой. Они зародились на Днепре в V столетии нашей эры и двумя веками позже пришли на Дунай. Вторые, напротив, чрезвычайно древний этнос, возникший где-то в середине II тысячелетия до нашей эры. И судя по данным топонимики, народ этот путешествовал в прямо противоположном направлении, с Дуная на Днепр.

У лингвистов свои методы. Они, например, заметили, что в той обширной зоне, где расселились славяне, существует большое количество так называемых гидрономических повторов. Одно и то же название реки может встречаться в разных местах, за сотни километров друг от друга. Посмотрите, какую карту дуплетов и триплетов представил российский этнограф Вениамин Кобычев в книге "В поисках прародины славян".

Не все эти повторяющиеся названия оставили именно славяне. Многие гидронимы они восприняли от народов, живших в этих местах ещё до них. Но к старым корням славяне часто добавляли собственные суффиксы и уже в таком виде "разносили" новые названия по просторам Центральной и Восточной Европы. А значит, возникла возможность определить направления миграций. К примеру, одну реку именуют Дунай, другую – Дунаевец. Понятно, что вторая названа в честь первой, а не наоборот. И вот какую тенденцию подмечает Вениамин Кобычев: "В пределах отмеченного ареала отчетливо прослеживается "движение" гидронимов в направлении с запада на восток и с юга на север, определяемое по уменьшительному характеру названий и архаичности образующих суффиксов, что подчеркивали Александр Погодин, а позже Тадеуш Лер-Сплавинский. В числе таких дублей можно указать на названия рек Одр и Одрова в Польше и притока Днепра – Одров, болота Одрино в Полесье; рек Тысмен в Венгрии и Тысменица на Украине; Лопушна бассейна Серета и Лопушнянка Тиссы Черной; Коломыя в Мазовии и Коломыйка – приток Днестра; Осна в Польше и Осница в Беларуси; Олт в Румынии и Ольmа украинская (приток Трубежа); Лом бассейна Дуная, Ломна бассейна Одера и Ломница – притоки Днепра, Попрада и Топли; Тисса и Тиссовец Днепра, наконец, Дунай и Дунаец бассейна Вислы, Днепра; Дунаец и ряд других, однокорневых с этим названий рек, разбросанных по широкому пространству от Прикарпатья до Южной Прибалтики".

[ZHAN]

Движение гидронимов с Верхнего и Среднего Подунавья и Прикарпатья на северо-восток по В. Кобычеву

Это служит надёжным указателем того направления, в котором двигались славяне, так считают сами лингвисты. Послушайте, что пишет Кобычев, ссылаясь на мнение своего коллеги: "Движение с запада на восток прослеживается и по распространению таких старых славянских гидронимических суффиксов, как -ец, -ац, которых чрезвычайно много (местами почти до трети всех названий населенных пунктов) в топонимии Южной Польши, Чехословакии, Сербии и Хорватии. В нашей стране, – по словам Владимира Никонова, – названия с суффиксом -ец тем гуще, чем древней славянское заселение. Так, в западных областях Украины Ивано-Франковской, Тернопольской и Черновицкой – названия с этим суффиксом составляют более 3 %. В Винницкой и Хмельницкой – 1,5%, тогда как в южных областях – Днепропетровской, Кировоградской, Одесской, Николаевской – лишь какие-то доли процента. В Херсонской подобных названий совсем нет. Та же закономерность наблюдается и среди гидронимов. В верховьях Прута и Серета насчитывается 12% названий рек с суффиксом -ец, в бассейне верхнего Днестра уже только 5%, в бассейне Северного Донца – 2,5%, в Приазовье – меньше 1 %. Ту же картину дает распространение форманта -ица. В Словении этим суффиксом образована почти четверть всех гидронимов, на Украине в бассейнах Прута, Серета и в верховьях Донца – меньше 2%. Южнее острова Хортицы по Днепру они отсутствуют совершенно".

Получается, что и Западная Украина, и Припять, и берега Днепра – это лишь восточная оконечность славянского мира, глубокая его периферия, с точки зрения лингвистов. Именно на это обстоятельство и пытаются обратить внимание археологов языковеды. Как пишет всё тот же Кобычев: "Топонимия западной части славянских земель, включая сюда также и район Карпатских гор в пределах нынешней Румынии, дышит глубокой архаичностью, на что указывают такие древние ее формы, как Брда, Вда, Геда, Вкра, Скрва, Бльг, Попрад, Гор, со специфическим для славянских языков сочетанием нескольких согласных. Здесь мы встречаем также и подавляющую часть гидронимов и топонимов с уже известным нам формантом -ава, который в славянских языках некогда был достаточно продуктивным, на что указывают такие названия, как Шумава, Одрава, Острава, Дубрава, Планява (планина – по-болгарски "гора"), Житава, Плугава, Влодава, Сучава, Свежава, Морава. В восточнославянских землях подобных названий мы почти не находим... Особый интерес представляет наличие большого числа славянских географических названий архаического облика в Карпато-Дунайском бассейне на территории современных Венгрии и Румынии, и прежде всего в Трансильвании".

Ну и дела! Одни пытаются нас убедить, что славяне могли возникнуть только на Востоке Европы, в лесах Поднепровья. Другие не менее убедительно доказывают, что зону древнейших славянских названий надо искать на берегах Дуная, да ещё там, где проживали прославленные германцы: лангобарды и гепиды.

Кто же из спорщиков прав?

И те и другие! Просто каждый из исследователей видит лишь свой фрагмент общей картины, не будучи в состоянии охватить взглядом всю её целиком.

[ZHAN]

Поначалу большинство историков было уверено в том, что киевские древности оставили балтские племена. Слишком глубоко утопала область распространения данного сообщества в зоне соответствующей топонимики. Во многих местах, где располагались киевские поселения, особенно это касается бассейна Десны – сердца венедской страны – все названия рек, ручьёв и озёр были сплошь балтские. Других там просто не водилось. Поэтому и сомневаться в этнической принадлежности данной культурной группы исследователям как-то даже в голову не приходило. Спорили лишь о том, кто больше повлиял на формирование киевлян – восточные или западные балты, а также – какое имя носили эти племена у античных авторов. Вот что думал об этом сообществе один из самых авторитетных российских учёных академик Валентин Седов: "В левобережной части лесного и лесостепного Поднепровья, а также в Верхнеокском бассейне, то есть на всей территории расселения постзарубинецких племен (ареалы почепской, мощинской и киевской культур), среди доминирующих водных названий общебалтского и восточнобалтского облика встречаются гидронимы западнобалтских типов. Наличие на этой территории мощного слоя западнобалтского (прусско-ятвяжско-галиндского) происхождения, как замечает Владимир Топоров, не подлежит сомнению. Его появление здесь может быть объяснено только инфильтрацией в восточнобалтскую среду зарубинецкого населения, отдаленные предки которого вышли из окраины западнобалтского ареала. Носителей киевской культуры можно предположительно идентифицировать с голтескифами Иордана. Они были родственны голяди Верхнеокского региона и сохранили ее имя в своем этнониме, но обитали в землях Скифии (отсюда и этноним)".

Как видим, пришлые зарубинецкие племена, ставшие одной из генетических основ киевлян, исследователь считает, преимущественно, западными балтами. Самих же представителей киевской культуры, отталкиваясь от данных топонимики, он провозглашает смесью западных и восточных балтов, носившей у Иордана смешное прозвище "голтескифы". Учёного отнюдь не смутил тот факт, что значительная часть киевлян позже обернулась пеньковцами, которых все уже считали антами. Для него гораздо важнее было то, что львиная доля киевского населения осталась в местах своего прежнего пребывания, в бассейне Десны, превратившись в колочинцев. А в балтском характере последних академик нисколько не сомневался: "В начале средневековья племена киевской культуры, с одной стороны, приняли непосредственное участие в сложении колочинских древностей Верхнего Поднепровья, которые определяются как дославянские, балтские, с другой – стали одним из компонентов в становлении пеньковской культуры. Последнее никак не может быть основанием для предположения о славянстве рассматриваемых племен, поскольку хорошо известно, что средневековый славянский мир включил в себя множество иноэтничных образований". В целом, по мнению Валентина Седова, киевляне – такие же лесные балты, как и их более северные соседи, а если они и участвовали в этногенезе славян, то всего лишь как один из множества весьма разнообразных компонентов, что там встречаются.

Но такой подход по сути дела лишал будущих славян единого ядра. В отдельных краях Восточной Европы они складывались из очень разношерстных элементов, и не один из них не получалось представить в роли объединяющего всех стержня. Выходило, что анты днепровской лесостепи – это лесные балты, перемешанные с остготами, "скифами-пахарями", сарматами, возможно, даже с гуннами, булгарами и аварами. Корчакские племена Западной Украины – это смесь тех же балтов с готами, гепидами, вандалами и какими-то неопознанными кочевниками. О населении Прикарпатья даже заикаться было страшно – там количество исходных компонентов для формирования новых общностей вообще превосходило всякие разумные рамки. Как из этого калейдоскопа могли выкристаллизоваться славяне, с их удивительно чётким самосознанием и вполне целостной речью, отличной от других индоевропейских языков, было абсолютно не ясно.

Именно в этот критический момент всеобщей растерянности и глобальной путаницы взглядов на сцене отечественной исторической науки появился удивительный учёный, редкий талант и огромная умница – Марк Щукин.
Именно он выработал концепцию, которая с той поры стала главной магистральной линией в поисках славян. В принципе он предложил вот что: пересмотреть взгляд на родственные отношения славян и балтов. Считать первых производным от вторых: "Балтский барьер преодолеть не просто. Однако он становится проницаемым, если встать на позицию тех лингвистов, которые считают, что на определенном этапе глоттогенеза существовала балто-славянская общность и что балтские и славянские языки не являются "братьями", происходящими от одного индоевропейского предка, а скорее, выступают в отношении "отца" и "сына". Причем славянский сын родился у "отца"-балта сравнительно недавно, незадолго до появления древнерусских летописей. Подключение к балтской (или балто-славянской) среде некоего "кентумного" элемента превратило часть диалектов в балто-славянские (или славянские). Во время движения групп этого населения на юг и на запад оно окончательно стало славянским, а часть его, вернувшаяся обратно после "дунайского эпизода" славянской истории, и придала балтским гидронимам Поднепровья славянское оформление".

Загадочный "кентумный" элемент, столь стремительно разрушивший тысячелетнее балтское единство, по мнению Марка Борисовича, в леса Поднепровья принесли зарубинецкие племена, которых учёный предлагал считать "бастарнами", летописным германо-кельтским народом. Именно его присутствие в здешних краях позволило местным балтам стать тацитовыми "венедами" – зародышем будущих славян. Ускорило образование нового этноса и появление на просторах Скифии восточных германцев: "Затем в начале III века в связи с начавшимся вельбаркско-пшеворским движением к берегам Черного моря и набегами варваров на Империю складывается Черняховская культура, представляющая собой археологическое выражение многоплеменной полиэтничной "державы Германариха". В ходе движения носители вельбаркской культуры достигали и Посеймья. Сложившаяся обстановка, возможно, заставила консолидироваться жителей южной части лесной зоны – образовалась киевская культура. Киевская культура, включая предполагаемый ее правобережный вариант, и является, по всей вероятности, балто-славянским эмбрионом будущего славянства".

Так Восточная Европа оказалась беременна славянами, точнее в дебрях днепровских лесов возник "балто-славянский эмбрион" – киевская культура. Осталось, что называется, принять роды. В роли повитухи выступили свирепые кочевники-гунны. Они полоснули своим острым мечом по брюху Готской державы, и из глубин Верхнего Поднепровья на равнины бывшей Скифии вывалилась пара розовощёких младенцев: "В конце IV века в результате" "кесарева сечения", произведенного гуннами, разгромившими Германариха и взломавшими южную стенку "венедского" котла, славяне сдвинулись к югу, оторвались от родного балтского лона, пережили младенчество в темном V веке и к началу VI века появились на Дунае уже как носители раннеславянских культур – пражско-корчакской и пеньковской. Не участвовавшие в "дунайском эпизоде" носители культур колочинской и Тушемля-Банцеровщина еще достаточно долго сохраняли свое балто-славянское и балтское, праславянское состояние, а затем были поглощены в ходе славянской колонизации Севера в VIII-X веках".

Вот такая почти библейская история случилась: лесные балты породили славян, те сходили на Дунай, вернулись и поглотили своих прародителей. Чем не ветхозаветная классика? Сыновья, разрушающие тысячелетнее отцовское царство! Драма по всем канонам мировой мифологии. Нельзя сказать, что у данной концепции не было слабых мест. Но она хоть как-то всё же пыталась объяснить этногенез этих непостижимых славян, в отличие от того, что продвигали её оппоненты. В её рамках, по крайней мере, становилось понятно: откуда новый народ вышёл, из каких элементов, в основном, сложился, и почему его так долго не могли найти учёные. Надо ли говорить о том, что постепенно под знамёна новой теории перешли почти все отечественные историки и археологи. Ныне не принимать "днепровско-балтскую" версию славянского этногенеза, с точки зрения учёного сообщества – всё равно, что отрицать круглую форму Земли, подвергать сомнению законы Ньютона или пытаться опровергнуть теорему Пифагора. Безумство, отягощенное посягательством на основы современных знаний! Так недолго прослыть "еретиком", "шарлатаном", "псевдоучёным" или, как теперь принято выражаться, оказаться в числе "записных троллей" и "нерукопожатных фриков".

И всё же, памятуя о том, что Наука не может долго стоять на одном месте даже из уважения перед несомненными авторитетами, а Прогресс немыслим без опровержения прежних догм, позволю себе наглость усомниться в отдельных постулатах щукинской теории славянского этногенеза. Думается, самым уязвимым звеном здесь был и остаётся её краеугольный камень – идея рождения славянского "сына" от балтского "отца". Обнаружив тот неоспоримый факт, что славян не было на территории Восточной Европы в римское время, и наткнувшись на сплошную стену балтской топонимики в тех местах, откуда этот народ, по идее, должен был выйти – в районах севернее Припяти, Десны и Сейма – Марк Борисович поступил весьма оригинально. Он предложил: а давайте-ка мы представим, что жили там не обычные балтоговорящие народы, а некие промежуточные по языку племена, одинаково близкие и к славянам, и к балтам. В качестве первопричины возникновения подобного необычного гибрида учёный выдвигал факт попадания в леса Поднепровья зарубинцев-бастарнов, которые изъяснялись на неком кентумном наречии, то бишь родственном германским, кельтским и италийским говорам. Якобы, под влиянием пришельцев южная часть лесных балтов и изменила свою речь на балто-славянскую.

Трудно не заметить в теории Марка Щукина отзвуки идей замечательного белорусского языковеда Виктора Мартынова, который обнаружил удивительное явление. В славянских и в западнобалтских наречиях, а именно, в прусском, данный исследователь выявил влияния какого-то кентумного языка, "типа венедского". В тоже время латышский и литовский от такого воздействия оказались свободны. Мартынов пишет по этому поводу: "Мы не видим иной возможной интерпретации этого факта, как признания суперстратного воздействия языка италийского типа на западнобалтийский, при котором влияние вышло за пределы выделившегося славянского диалектного континуума и распространилось частично на западнобалтийский языковый ареал, сохранивший свой балтийский характер. Мы говорим здесь об италийско-кельтских фактах, а не италийских, учитывая особый характер наслоившегося языка, который необязательно состоял в родстве с италийскими языками, но мог входить с ними в языковой союз. Возможно, таким языком был венетский или близкий к нему диалект". Белорусский лингвист, таким образом, сделал весьма смелое предположение. Он допускал, что воздействие со стороны неизвестного наречия "типа венедского" как раз и стало той причиной, по которой некоторая часть западных балтов превратилась сначала в "балто-славян", а затем и в славян. Древние пруссы, которые тоже входили в сообщество западных балтов, и также испытали воздействие неустановленного кентумного языка, тем не менее, не смогли полностью оторваться от пуповины прежнего мира и остались в промежуточном положении между балтами и славянами.

Разумеется, Виктор Мартынов, вычисляя методами сравнительного языковедения вероятного "виновника" разрушения балтского единства, определял его довольно условно и приблизительно. Марк Щукин, напротив, был вполне конкретен. Единственными пришельцами в леса Верхнего Поднепровья за весьма внушительный промежуток времени являлись зарубинецкие племена. Их археолог и предлагал считать "бастарнами", о языковой принадлежности которых сообщал следующее: "Вопрос об этническом лице бастарнов остаётся открытым. Древние авторы называют их то галлами, то, с оговорками, германцами. Из пяти дошедших до нас слов языка бастарнов два могут быть объяснены из германского, а три не имеют параллелей ни в одном из известных языков. Не исключено, что бастарны были носителями тех индоевропейских диалектов, которые потом исчезли полностью". Поскольку родиной пришельцев оказалась Силезия – район на границе нынешних Польши, Чехии и Германии – не исключалась вероятность того, что эти племена были потомками загадочных венедов Центральной Европы, древнего племени, прославившегося ещё в Бронзовом веке.

В первом приближении всё вроде сходится: бастарны пришли к днепровским балтам, частично привили тем свой язык, подарили своё древнее имя, в результате чего южная часть этого сообщества стала балто-славянами. Возможно, это именно их Тацит в своей "Германике" называет венедами. Затем прискакали гунны, сделали "харакири" готам, и умчались в неизвестном направлении. Дитё, благодаря "разрезу" выпало, расправило руки-ноги, помчалось на Дунай, оттуда, сломя голову, обратно. В результате все вокруг оказались славянами. Если бы это была телепередача, в данном месте надо было пускать закадровые аплодисменты и шумные возгласы одобрения. Но как говорят: "дьявол кроется в деталях". А при более внимательном рассмотрении этой теории обнаруживается такое количество "нечистой силы", прячущейся в различных механизмах данной конструкции, что в пору всех святых выносить. Чертовщина скрывается практически за каждой подробностью щукинской версии.

Для начала простой вопрос: а где собственно следы праславянской лексики, пусть даже "балто-славянской", на территории пребывания киевских племён?
У современных славян почти половина словарного запаса несхожа с балтами. Согласно теории Щукина, значительную часть этих новшеств в леса Поднепровья принесли зарубинецкие племена – бастарны, говорившие на германо-венедском наречии. Появились они здесь во II веке до Рождества Христова. Уже во II веке эры нашей они, слившись с аборигенами, превращаются в "балто-славянский эмбрион" киевской культуры. И только в V столетии вываливаются из "утробы" в виде двух младенцев: праго-корчакцев, плюхнувшихся на Западную Украину, и пеньковцев, покатившихся ещё дальше – в днепровские степи. При этом их колочинские братья-близнецы, по словам того же Щукина, "сохраняющие своё балто-славянское или праславянское состояние", продолжают жить в прежних местах, образно говоря, сидят в материнском чреве, вплоть до X века нашей эры. Следовательно, в отдельных районах Верхнего Поднепровья, в частности – в бассейне Десны, щукинский зародыш с праславянскими (балто-славянскими) задатками без каких-либо перерывов пробыл более тысячелетия. Одиннадцать веков на одном месте! Почти рекорд. По любому – уникальный случай в мировой истории.

Неужели за столь колоссальный срок днепровские венеды умудрились ни одного мало-мальского ручья или даже болотца не назвать в своих краях, используя для этого слова новой лексики? Отчего здесь все гидронимы исключительно балтские, ни к мифическим балто-славянам, ни к реальным праславянам не имеющие ровно никакого отношения?
Олег Трубачёв был весьма категоричен по этому поводу: "Считать, что верхнеднепровские гидронимы допускают более широкую – балто-славянскую характеристику, нет достаточных оснований, равно как и искать ареал славян к северу от Припяти". Более того, за прошедшее тысячелетие выходцы из зарубинецко-киевского ареала оказывались в самых разных местах Восточной Европы, ближних и дальних. Венеды побывали на Волге, где нашлись их памятники Сиделкино и Именьково; они оставили древности типа Каширки и Чертовицкое-Замятино на Дону; дважды встречались на Южном Буге – как группа Марьяновки, и как пеньковцы; попадались археологам в низовьях Дуная под именем культуры Этулия. Да разве упомнишь все края, где учёные находили следы выходцев из данного сообщества!

[ZHAN]

Археологические культуры времени Готского царства по В. Носевичу (розовым отмечены некоторые выходцы из зарубинско-киевского ареала)

Если киевляне по языку были балто-славянами, карта Восточной Европы просто обязана пестреть названиями из лексики этого загадочного гибрида. Почему же их нет нигде? Равно как нет и праславянских гидронимов. Почему балтийских названий тут – разливанное море, они встречаются от Карпат до Волги, а оставленных их собратьями – с превеликим трудом находят на жидкую цепочку следов даже в тех местах, где достоверно располагались более поздние пражане и пеньковцы?

Кроме всего прочего, не выдерживает никакой критики и сама концепция образования славянского языка из балтских при помощи некого кентумного наречия, предположительно, венедского. Когда её выдвигали, многие лингвисты искренне полагали западных балтов, в частности – пруссов, неким промежуточным звеном между восточными балтами (литовцами и латышами) и славянами. Увы, испытания временем данная теория не прошла. Ныне ведущие языковеды полагают и западных, и восточных балтов равноудалёнными от славян. В целом влияние "кентумных элементов", обнаруженных у славян и пруссов, не следует преувеличивать, данное весьма ограниченное явление никак не могло стать тем первотолчком, что вырвал праславян из мира балтов.

Многим историкам, включая Марка Щукина, процесс образования нового языка видится весьма примитивно и прямолинейно. Дескать, пришёл в эти края новый народ, принёс другую лексику, вот часть балтов и стала славянами. Чего же боле? Одним словом, балтский "отец" породил славянского "сына", вероятно, при помощи бастарнской "матери". Последняя, знамо дело, доставила в днепровские леса свои лексические богатства, вот это "приданное", собственно говоря, и стало причиной появление нового этноса. На самом деле так не бывает. Процесс рождения принципиально иного языка намного сложнее. И к усвоению чужой лексики он прямого отношения не имеет. Последняя обычно перенимается очень легко и безболезненно, особенно когда заимствуется вместе с новыми понятиями и терминами, однако, это вовсе не значит, что при этом теряется прежняя речь и приобретается новая.

Проще объяснить так: любой язык вполне можно представить себе в виде дома, у которого есть стены, окна, двери, крыша, а внутри – мебель, техника, предметы обихода и украшение интерьера. Вот лексика подобна внутренней начинке помещений. Она может быть отечественной, а может быть импортной. Даже если вы сто процентов корней для русского языка возьмёте, допустим, из английского, хотя обычно так не бывает, он всё равно не перестанет быть типично славянским наречием. Поскольку существует архитектура дома со своим оригинальным проектом, который изначально создавался не по германо-романским, а по славянским лекалам. Как для риэлтора важны не ваш холодильник, ковёр и телевизор, а, прежде всего – из чего сделаны стены, какая форма крыши, какова планировка комнат; так и для лингвистов гораздо значимей сама структура языка, его правила, законы, особенности словообразования, порядок слов в предложении, фонетические отличия и многое другое, а не только банальный словарный запас. Хотя он, конечно, тоже имеет определённое значение.

Так вот, балтский и славянский дома по архитектуре, конечно, похожи. Но далеко не во всём. Скорее, эти здания построены по близким, но всё же разным проектам, где почти половина конструкций использована принципиально иная. А значит, данную разницу нельзя объяснить лишь тем обстоятельством, что часть балтов некогда проживала совместно с народом, говорящим на другом наречии. В истории вообще-то нередко возникают ситуации, когда один и тот же этнос оказывается в положении двуязычия. Например, византийцы, которые какое-то время говорили на латыни и на греческом; или болгары, в Османской империи вынуждено учившие и турецкий и родной язык; или жители Грузии в Советском Союзе, наряду с национальным, прекрасно знающие русский. Быть двуязычным, это всё равно, как жить на два дома. Вы при этом не можете находиться сразу в двух местах. Или – в одном здании, или – в другом. И сами конструкции от того, что у них единый владелец, отнюдь не становятся намного ближе друг другу. Точно также обстоит дело и с речью. Житель закавказской республики говорит либо на грузинском, либо по-русски. Но не на двух языках одновременно. И от того, что он знает оба наречия, не возникает некое третье, промежуточное между ними.

Ситуация двуязычия, как и жизнь на два дома, не слишком удобна, и любой этнос подсознательно или сознательно стремится от неё избавиться. Понятно, что, как в условиях нескольких жилищ у одного человека, какие-то вещи и предметы неизбежно будут перенесены из дома в дом, так и при двух языках речь поневоле обогащается новыми словами. Однако, сами структуры обоих наречий остаются практически неизменны. Вдобавок, рано или поздно любой хозяин пары обиталищ оказывается перед необходимостью сделать свой выбор, говоря образно, в пользу жилья матери или отца. Тогда одно здание заколачивают, а в другом поселяются уже на постоянное время. Точно также двуязычный народ возвращается к использованию одного наречия. Он просто забывает второе, сохраняя на память из прежней хижины пару-тройку наиболее дорогих его сердцу сувениров. Так, болгары после освобождения от турецкой власти заговорили вовсе не на смешанном тюрко-славянском языке, а на типично славянском наречии. Грузинский язык не стал подобным русскому, да и среднегреческая речь византийцев сохранила не слишком много латинских особенностей.

Поэтому, если в лесах Поднепровья оказался народ, говорящий сразу на двух наречиях: балтском и, условно говоря, венедском, то он должен был рано или поздно сделать свой выбор в пользу одного из них. Киевляне могли стать по речи либо полностью венедами, либо вернуться в лоно родного балтского мира. Меж тем, вся концепция Щукина строится на идее того, что под влиянием неких "кентумных элементов" балтский диалект превратился в принципиально новый язык, несхожий с исходными не только по лексике, но и по самой структуре. Образно выражаясь, вместо двух домов должен был возникнуть третий. Согласитесь, что такая ситуация выглядит почти абсурдной. У человека есть два готовых жилья. Ухоженные и благоустроенные многими поколениями "гнёздышки". Уютные и удобные. А он вдруг, упорно не желая жить ни в одном из них, начинает их рушить и из обломков каждого лепить новое строение. Теоретически такая возможность, наверное, не исключается. Но на практике – много ли мы знаем подобных чудаков? Нужны поистине веские причины, чтобы данный индивидуум отказался жить и в доме отца, и в материнской обители, и принялся за строительство собственной хижины из фрагментов жилья предков.

Это далеко не единственная проблема для тех, кто желает вывести славянский язык из балтской зоны методом почкования. Следующая загвоздка заключена в том, кто же на самом деле в этом случае мог выступить вторым родителем. С одной стороны, чем для этого хороши зарубинцы-бастарны? Никто толком не знает, на каком языке они говорили. А неизвестное наречие, понятное дело, как нельзя лучше подходит для того, чтобы списать на него все различия праславянского и прабалтского языков. С другой стороны, кое-что о летописных бастарнах нам всё же ведомо. Почти половина их лексики, по признанию того же Щукина, являлается германской. То есть, перед нами либо германское, либо германо-кельтское племя. Сомневаться в подобном характере зарубинецкого этноса, вроде бы, не приходится. Ведь он явился в Поднепровье, по данным археологов, из Силезии, а эта страна во II столетии до нашей эры уже входила в орбиту влияния воинственного скандинавско-германского мира. Стало быть, по версии Щукина, праславяне – это балты на которых повлияли древние германцы или германо-кельты. Даже если германский элемент был у бастарнов лишь одним из нескольких, согласитесь, что его в любом случае должно оказаться у славян больше, чем у балтских народов, разумеется, если мы принимаем концепцию известного российского археолога. Впрочем, в этой части теорию Щукина как раз очень легко проверить. Ведь специалисты прекрасно изучили как германские, так и балтские, а равно славянские языки, известна им и система их связей. Послушайте, к примеру, что об этом рассказывает выдающийся российский лингвист Юрий Кузьменко в замечательной книге "Ранние германцы и их соседи": "Распределение общих германо-балтийских и германо-славянских соответствий выглядит следующим образом. Есть пять исключительно германо-балто-славянских инноваций и две исключительно германо-балтийских инновации. Нет ни одной германо-славянской инновации, которой бы не было в балтийском".

Проще говоря, балты гораздо ближе к германцам, чем славяне. Последние ни в коем случае не могут быть представлены как "балты плюс германцы", скорее, в этой формуле знак следует поменять на прямо противоположный. К выводу о том, что в древности связи германцев с балтами были намного интенсивнее, чем со славянами, пришли практически все ведущие отечественные и зарубежные специалисты, занимавшиеся данной темой. Должно быть, Марк Щукин знал об этом. Вероятно, именно поэтому он стремится представить язык пришельцев в Поднепровье, не как германский, или даже германо-кельтский, а ещё более общо – в качестве весьма неопределённых "кентумных элементов". Но даже такой запредельно широкий подход, как выясняется, положение дел не спасает. В любом случае зарубинецкие племена пришли сюда из Центральной Европы. Они явно входили в группу народов, близких по речи италийцам и кельтам. А теперь взгляните на общую схему языковых инноваций, соединившую в сложную систему родства наречия обитателей нашего континента. Она взята из уже упомянутой книги Юрия Кузьменко.

В центре композиции, в лице германцев (Г), италийцев (Ит) и кельтов (К), располагается то самое "кентумное" или, если хотите, центральноевропейское сообщество, из недр которого явились в Поднепровье зарубинцы. Нетрудно убедиться, что балты ("Б") находятся к нему намного ближе, чем славяне (С). Последние на данной схеме по языковым связям тяготеют скорее к народам, некогда обитавшим на территории Великой степи: индоиранцам (Ии), грекам (Гр), хеттам (Х) или даже армянам (Арм). Проще говоря, если некогда какой-то народ и сумел вырвать славян из мира балтов, то "тащил" он их не на Запад, в Европу, как предполагал белорусский лингвист Виктор Мартынов, а вслед за ним и Марк Щукин, а в почти противоположном направлении – на Юго-восток.

В целом, конечно, идею известного российского историка о том, что "славянский "сын" родился у "отца"-балта", причём, случилось это "сравнительно недавно, незадолго до появления древнерусских летописей", следует признать поистине гениальной. Ведь что до этого предлагали историкам лингвисты? Языковеды, опираясь на собственные методы так называемой глоттохронологии: списки Сводеша, уточнение Старостина и так далее, пытались проследить, когда произошло расхождение балтских и славянских языков. И получали немыслимую глубину веков. От 1200 года до нашей эры по подсчётам выдающегося отечественного специалиста Сергея Старостина, до 1500 года до Рождества Христова по оценкам зарубежных языковедов (Грей и Аткинсон, Новотны и Блажек и другие). Получалось, что наши предки со своей специфичной речью должны были обитать в Европе с самых незапамятных времён – они обязывались топтать земли европейского континента ещё с периода до греческой колонизации, раньше экспансии кельтов, намного прежде подъёма Римской империи, и, уж тем более, до расцвета Готского царства. Но к концу прошлого века ведущие историки и археологи, наконец, сообразили, что славян здесь не удаётся найти вплоть до эпохи гуннов по той простой причине, что тогда их просто в природе не существовало. Выход из научного тупика виделся только в том, чтобы признать славян народом новым и молодым, окончательно сложившимся не ранее V века нашей эры. Именно на такой подвиг – разрубить одним махом "гордиев узел" нераспутываемой славянской проблемы и решился Марк Щукин. Честь ему за то и хвала! Его идея стала своего рода "кесаревым сечением" – неожиданным выходом из того тупика, в который попали все искатели славян из-за непреодолимых противоречий во взглядах на данный народ лингвистов и археологов.

Однако, в те времена, когда Марк Борисович писал свою знаменитую книгу "Рождение славян", лингвисты ещё в принципе отрицали любую возможность образования нового языка из двух старых. Поэтому тему о том, как балт-"отец" мог разродиться "сыном"-славянином, археолог развивать боится, опасаясь запутаться в подробностях. Эту ключевую идею своей концепции он обрисовывает в самых общих чертах, буквально двумя-тремя словами. Меж тем, с той поры утекло уже немало воды и языковеды, в конце концов, сменили гнев на милость. Сначала датский учёный Петер Баккер, а затем и замечательные отечественные специалисты Николай Вахтин и Евгений Головко заговорили о так называемых "смешанных языках" (mixed languages). Оказалось, что в довольно редких случаях на базе двух обычных языков действительно может возникнуть принципиально новое наречие. В этом случае речь идёт, уже не о банальном обмене лексикой, а перекройке всего языкового строя. Такой феномен возникает обязательно в условиях полного двуязычия, причём один из языков изначально воспринимается в качестве родного, но и вторым люди тоже владеют в совершенстве.

Получается, как в ситуации с человеком, у которого два дома, один – от отца, другой – от матери. Только этот странный субъект отчего-то или не может, или не хочет себя полностью отождествлять с кем-либо из родителей. Как блудный сын, он из деталей жилья предков строит свою самостоятельную хибару. При этом, как утверждают лингвисты: "Использование смешанных языков представляет собой попытку самоидентификации и означает для говорящих языковое самоутверждение". Данное обстоятельство представляется самым странным моментом. Получается, что творцы гибридного языка как бы "застревают" посередине, в пространстве между двумя разными народами. К одному, который изначально был им родным, они уже не хотят себя относить, а к другому по определённым обстоятельствам не могут, или не имеют права. В подобном положении оказались, например, полукровки – дети русских промышленников и женщин-алеуток с острова Медный, что из архипелага Командорских островов. Русские этих метисов полностью за "своих" не признают, но от алеутов они желают отличаться, поскольку полагают себя людьми более высокого социального статуса. Так и возник уникальный медновский язык. Подобных в мире сейчас насчитывается несколько десятков.

Некоторые лингвисты относят к смешанным языкам даже английскую речь, где германское начало столкнулось с англо-норманскими компонентами, но это довольно спорный вопрос и прямого отношения к нашему расследованию он не имеет. Как бы то не было, специалисты установили, что формирование "смешанных языков" обычно происходит довольно стремительно, в течение одного-двух поколений. Причём, если первое "изобретает" новую речь, чуть ли не играючи складывает новую конструкцию, при этом продолжая говорить на двух исходных, то их дети уже воспринимают гибрид как родной язык, а один из первоначальных, как правило, менее престижный, отбрасывают за ненадобностью и полностью о нём забывают. Так "медновцы" уже не знают настоящего алеутского. Постепенно может быть утрачен и другой, наиболее статусный. И тогда гибрид становится единственным и полноценным средством общения.

Надо признать, что хотя сама идея Марка Щукина представляется весьма перспективным выходом из славянского тупика, её конкретное приложение к племенам киевской культуры оказывается под большим вопросом. Во-первых, если балты вполне годятся на роль, впрочем, скорее, тогда уже славянской "матери", то бастарны, они же венеды, а равно любой другой народ из центральной части нашего континента, на роль "отца" наших героев решительно не подходят. Во-вторых, нет абсолютно никаких следов того, что племена, жившие севернее условной линии Припять-Десна-Сейм вплоть до эпохи древней Руси говорили на ещё каких-либо языках, кроме балтских. И в-третьих, любой исследователь, который желает доказать смешанное происхождение славянской речи, должен внятно объяснить, почему её носители предпочли "изобрести" данный гибрид, а не стали пользоваться готовыми исходными наречиями. Отсюда вполне логичный вывод: если часть балтов некогда и превратилась в славян, то случилось это в иное время и в другом месте. Киевской культуре роль данного "эмбриона" явно не по плечу.

[ZHAN]

Ещё одним довольно узким местом теории славянского этногенеза является эпизод, связанный с рождением племени праго-корчакцев. Памятники пражского типа, были открыты в широком пространстве от Днепра до Эльбы. На землях Украины и Беларуси они выделены в корчакскую культуру. Никто из археологов не сомневался в том, что эти древности принадлежат славянам. Большинство исследователей приписывали их летописным склавинам. Тем не менее, вопрос – откуда они появились – долгое время оставался открытым. Валентин Седов, Ирина Русанова и другие авторитетные слависты искали истоки этой традиции на берегах Вислы. В предшествующую эпоху там проживали германские племена лугиев или вандалов, как называли этих людей различные летописи. Они оставили после себя пшеворские памятники. В целом – явно германские. С наземными домами, фибулами, всевозможными украшениями, обилием оружия, которое по религиозным представлениям выходцев из скандинавского мира перед помещением в могилу воина ритуально "умервщлялось" – сгибалось специальным образом.

Однако, среди наземных домов столбовой постройки в бассейне Вислы порой встречались и полуземлянки, а среди разнообразия посуды – горшки, похожие на безголовых матрёшек. Благодаря этим фактам Седов и его единомышленники пытались произвести пражан от одного из локальных вариантов пшеворской культуры.

Ещё дальше в этом плане зашли украинские археологи во главе с Владимиром Бараном. Они разглядели славянских предков на стыке пшеворских и черняховских древностей в верховьях Днестра. Речь идёт о зубрицкой группе или памятниках типа Черепин-Теремцы, они же – типа Куропатники. Здешнее население времён державы Германариха несколько отличалось от своих германских соседей, как вандалов, так и готов, оно не только преимущественно проживало в тесных землянках славянского типа, но и не оставило после себя могильников. А значит, есть основания полагать, что применялись обряды, схожие с теми, что практиковали предки. Кроме того, местные жители отапливали своё неприхотливое жильё при помощи печей-каменок. И это, пожалуй, самое раннее применение того обогревательного приспособления, что станет отличительной особенностью пражских племён. Да и среди великолепной черняховской посуды, которую здесь находят, порой попадаются горшки с почти матрешковидными формами. По мнению украинских учёных, будущие славяне вполне могли мирно жить под властью готов на нынешней Львовщине и Ивано-Франковщине, до поры до времени не обращая на себя внимание летописцев.

В принципе претендентов на роль славянских предков хватало. Но у них всех, с точки зрения искателей пращуров, имелся ряд существенных недостатков.
Во-первых, как пшеворцы, так и зубричане оказывались народами весьма смешанного происхождения. Тут вам и готы, и вандалы, и ещё более древние венеды, и бастарны, и даки, и сарматы. Словом, в них много чего слилось. А исследователи мечтали получить источник чистый, как слеза ребёнка. Незамутнённый славянский родник. Тот самый, из которого всё и вся проистекало.
Во-вторых, ни на Висле, ни в верховьях Днестра не просматривалась прямая связь с киевской культурой, а в том, что именно последняя выступила прародительницей пеньковцев, к тому времени никто уже не сомневался. Получалось, анты происходили из одного корня, а склавины – из другого? Явный непорядок. Вместо одного славянского "ядра" учёные, таким образом, находили их два, а то и три. Это тот классический случай, когда перебор хуже недобора.

Вероятно, именно поэтому Марк Щукин все эти версии сложения пращуров из осколков сомнительных этнических элементов решительно отверг, и предложил археологам обернуться лицом в сторону "большого белого пятна" или "зоны археологической трудноуловимости". Речь, конечно же, идёт в первую очередь о бассейне Припяти, окрестности которой часто так заболачивались, что население вынуждено было почти полностью покидать эти края и, естественно, археологи не находили тут никаких древностей. Но в данном случае Марк Борисович скидок на климат данного региона делать не стал и фактически провозгласил библейский принцип "Ищите и обрящете!" То есть, предложил археологам найти то, чего на тот момент времени ещё не существовало в природе – "протопражские памятники Полесья", "некий правобережный вариант киевской культуры", который точно должен быть там, но пока "просто-напросто ещё не выявлен".

Карта археологических культур начала нашей эры по Р. Терпиловскому:
1 - основной ареал киевской культуры (ВЕНЕДЫ);
2 - анклав киевской культуры на Дону;
3 - черняховская культура (ГОТЫ);
4 - зубрицкая культура (ПРОТОСЛАВЯНЕ по В.Барану);
5 - культура штрихованной керамики (ЛЕСНЫЕ БАЛТЫ);
6 - днепро-двинская культура (ЛЕСНЫЕ БАЛТЫ);
7 - мощинская культура (ЛЕСНЫЕ БАЛТЫ, предположительно, ПРЕДКИ ГОЛЯДИ);
8 - направления миграций носителей киевской культуры в готское время; красным овалом выделено "большое белое пятно".

В обоснование своего смелого предположения российский историк приводил два основных довода. Во-первых, находки на поселении Лепесовка, в верховьях Горыни, где в развалинах типично черняховского длинного дома обнаружилось нескольких киевских горшков, среди которых один был похож на пеньковские, а другой – на пражские. Во-вторых, исследователь ссылался на раскопки белорусского археолога Александра Егорейченко у деревни Остров Пинского района Брестской области. Там, уже в непосредственной близости к берегам Припяти, были найдены остатки трёх полуземлянок, где имелись горшки, смотревшиеся, как прототипы безголовых матрёшек.

Ученики и последователи мэтра тут же ринулись на поиски пропавшего варианта киевской культуры. И вот уже российский археолог Игорь Гавритухин рапортует единомышленникам о том, что усилиями белорусской исследовательницы Валентины Вергей найдено протопражское селение в Петрикове, на северном берегу Припяти. А также о том, что гомельский археолог Олег Макушников обнаружил схожие горшки в деревне Мохове, тоже на севере Полесья, на границе Беларуси и Украины. Данные находки, вкупе с ранее раскопанным Островом, объявлялись триумфом идей Щукина и его соратников. После чего Гавритухин предлагал "рассматривать Припять как внутреннюю артерию пражской культуры, причём для раннего времени – важнейшую". Иначе говоря, Полесье громогласно провозглашалось единственным подлинным истоком Праги. Всем остальным потенциальным предкам отныне ничего "не светило": "Указанные группы "пшеворской" зоны, – пишет об этих "неудачниках" Игорь Гавритухин, – по-моему, нельзя рассматривать как определяющие в формировании ядра пражской культуры. Это понятно уже потому, что они существенно отличаются от частично синхронных им памятников пражской культуры в Полесье, а вот исходя из материалов полесских памятников, легко можно объяснить особенности пражской культуры висло-одерского и карпато-днестровского регионов, особенно учитывая специфику субстратов".

Таким образом, чистый ключ, как утверждается, бил из-под земли исключительно на Припяти, а на Висле и Днестре в него впадали лишь подозрительные струи, которые чуть позже его слегка замутили. Именно с полесского хрустального родника началось стремительное наводнение Европы пращурами. Поэтому в качестве истинных славянских предков археолог Гавритухин рекомендует рассматривать только "тех людей, которые сначала жили в Полесье, потом достаточно широко распространились, и к VI веку добрались до Дуная – вот это и есть пражская культура, то есть фиксируемые археологами остатки материальной культуры народа славяне. Но в пути к ним присоединялись какие-то другие группировки". Мысль выражена предельно чётко: кристальное славянское ядро – выходцы с Припяти, а все остальные – всего лишь прилипшие к нему по дороге, а стало быть, и не слишком важные "комья грязи" – "какие-то другие группировки". Археолог Алексей Фурасьев, ещё один единомышленник Щукина и Гавритухина, торжествует: "К середине IV века относится появление первых, пока еще малочисленных пражских поселений на территории Припятского Полесья – в зоне "археологической трудноуловимости" или "белого пятна", ключевое положение которого в славянском этногенезе было так блестяще спрогнозировано тридцать лет назад Дмитрием Мачинским и Марком Щукиным".

Хотя, если вдуматься – а что, собственно, произошло? На краю Земли, в болотистом месте нашли пару-тройку жалких деревенек, в одной из которых раскопано всего три полуземлянки. Да и остальные не намного крупнее. А радости столько, как будто открыта новая Троя или на дне одноимённого океана обнаружена потерянная Атлантида Платона! Так ведь это же ядро! Долгожданный исток! Триумф идей российских историков. Именно отсюда понеслось по горам и долам то цунами, что накрыло собою полконтинента. Алексей Фурасьев не скрывает своих восторгов: "Характер происхождения и распространения пражской традиции близко напоминает теорию Большого взрыва, приведшую к возникновению новой Вселенной – славянского мира". Действительно, если верить славистам, дальнейшие события развивались со скоростью цепной реакции. В начале V столетия аборигены Припяти вылезли из своих трясин, к середине следующего века они распространились вплоть до Карпатских гор и низовьев Дуная, ещё через сто лет были буквально повсюду: от Эльбы до Пелопоннесса, и от Адриатики до Ильмень-озера. Действительно – Большой Взрыв! Иначе и не скажешь. Посмотрите, как выглядит это нашествие на карте польского историка Казимежа Годловского. Не иначе – атомный гриб, накрывший Европу!

Дух захватывает от масштабов беспрецедентного явления! Из ничтожно малого родилось великое и грандиозное. Щепотка радиоактивных элементов Полесья произвела термоядерный взрыв, выпавшее облако которого засыпало половину континента. Страшно представить, как бы повернулась история человечества, не ровен час, случись в трёх деревеньках на Припяти какой-нибудь повальный мор. Мир мог никогда не узнать славян!

Самым удачным обстоятельством, связанным с новоявленной прародиной было то, что она непосредственно прилегала к ареалу киевской культуры. Припятские древности вполне можно представить, как локальный вариант единого сообщества. Вот, что пишет по этому поводу Алексей Фурасьев: "По неясным пока причинам небольшая часть доселе единой этнокультурной общности оказывается в зоне Припятского Полесья, в ситуации некоторой изоляции от остального родственного венедского массива". Упор тут делается на то обстоятельство, что обитатели некой страны в центре "большого белого пятна" вышли именно из недр киевской культуры – они такие же венеды, как и предки антов. Круг замкнулся. Ядро найдено!

Казалось бы, все обстоятельства складывались против этих людей. И было их всего-ничего – "небольшая часть" и без того не слишком могущественного племени. И попали они, вероятно, под давлением родственников, в страшно глухие места. Полесье. Бескрайняя заболоченная равнина. Некоторые наивно полагают, что название региона произошло от славянского корня "лес". На самом деле, это совсем не так, своё имя данная местность получила от балтского термина "palios", что значит "топь", "огромное болото". Гиблые края. Здесь до конца XIX столетия, согласно сведениям российского военного ведомства, чтобы добраться из одной деревеньки в другую, ближайшую, находящуюся по прямой за три-четыре версты, приходилось нарезать круги в обход трясины по двадцать-тридцать вёрст. Ещё Ян Пейскер, пожалуй, одним из первых признавший Полесье в качестве прародины предков, сетовал, что даже в его время, то есть, в начале XX века, "легче добраться из Ладожского озера до Чёрного моря, чем из многочисленных деревень Полесья в другие". Ежегодные весенние половодья здесь всегда превращались в некое подобие библейского Потопа. Тут постоянно наблюдались картины, красочно описанные поэтом Некрасовым в истории про зайцев и деда Мазая. Понятно, что малярия и чахотка были хроническими спутницами населения этого края.

Половодье на Припяти. Фото Сергея Плыткевича

И, тем не менее, преодолев все выпавшие на их долю трудности, обитатели Полесья не только сумели выбраться из этих забытых Богом мест, но и ухитрились при этом покорить половину континента. Особенно величественно смотрится их подвиг на фоне достижений собратьев: пеньковцев и колочинцев. А ведь, казалось бы, именно в двух последних племенах сосредоточены были основные силы венедского народа. Но что могут поставить себе в заслугу анты? Освоение украинской Лесостепи. А колочинцы с Десны? Овладение лесным Поднепровьем. Разве эти скромные достижения не меркнут на фоне взрывоподобного нашествия выходцев с Острова Припять?

Жаль только, что всё ещё находятся отдельные несознательные учёные, которые продолжают сомневаться в величии древних обитателей болотного края. Например, видный белорусский историк Сергей Рассадин в целом никак не возьмёт в голову, о каком это "большом белом пятне" всё время толкуют его российские коллеги. И куда именно они пытаются "втиснуть" предков всех славян: "Однако всё дело в том, что как белорусское, так и волынское Полесье предславянского времени вовсе не было неким вообще необитаемым "белым пятном". Считается, что ещё в фазе В2/С1, то есть в конце II века, сюда проникли отдельные группы "exploratores" – "разведчиков", а в фазе С1а/С1b (приблизительно начало III века нашей эры) здесь обосновывается уже целая группировка носителей вельбарской культуры, выходцев из Нижнего Повисленья. Одна их часть утвердилась в районе плодородных почв Центрального Полесья, около нынешнего города Столина. Дальнейшие археологические исследования на территории предполагаемой "славянской прародины" приводят к открытию новых и новых вельбарских памятников и объектов. Вельбаркское жилище, например, было открыто на раннеславянском поселении Струга. Вполне ясный теперь этнический характер вельбарской культуры не позволяет сомневаться в том, что мы, по видимому, имеем дело с ещё одним сюрпризом: "славянскую прародину" вплоть до самого начала средневековья заселяли германские готы. Готское присутствие в ней было, по видимому, довольно прочным. Так, согласно Мишелю Казанскому, в волынском Полесье королевство остготов-гревтунгов продолжало функционировать и после гуннского нашествия".

[ZHAN]

Вот это сюрприз! Оказывается, в то время, как ученики Марка Щукина днём с огнём разыскивали в дебрях Полесья потерянный вариант киевской культуры, вылившийся затем в три несчастные деревеньки с протославянскими чертами, отечественные археологи постоянно, не желая того, здесь же наталкивались на своего рода "отходы производства" – десятки поселений в вельбарских традициях. Вельбаркцами учёные обычно называют ранних готов, однако, после ухода основной части племени в Северное Причерноморье, где эти германцы создали блестящее черняховское сообщество, остатки этого народа, видимо, превратились в гепидов. И вот теперь выясняется, что гото-гепидов тут было пруд пруди, и они "довольно прочно" заселяли окрестности Припяти. Впрочем, о том, что восточные германцы в своё время проникли в Полесье, учёные знали уже очень давно. Посмотрите на карту, составленную ещё в 70-е годы московским археологом Юрием Кухаренко.


Синим оттенком на ней обозначены владения племён штриховой керамики – лесных балтов. Зелёным цветом выделена область первоначального расселения зарубинцев, тех самых щукинских "бастарнов", на базе которых сложились венеды – протославяне. Коричневая волна, частично перекрывшая "зелёную зону" – это и есть пресловутые вельбаркцы, они же гото-гепиды. Как видим, после германского наступления в Полесье для "прародины славян" и так оставалось не слишком много места. Недаром учёные на своих картах рисовали район первоначального зарождения предков в виде длинной, вытянутой по обоим берегам Припяти, неширокой полосы. Своего рода узкий Остров среди болот. Теперь же новые археологические находки показывают, что поселения восточных германцев к Югу от данной реки занимали практически все пригодные для жизни места, а кое-где даже перешагивали через эту естественную преграду, оказываясь и на другом берегу. Вот что пишет по этому поводу, например, белорусский исследователь Вадим Белявец: "Такие факты, как появление памятников с материалами вельбарской культуры в Велимичах и Отвержичах, в непосредственной близости позднезарубинецкого поселения у Давид-Городка, могут указывать на то, что в Центральном Полесье экспансия вельбарского населения не только потеснила местное население в зоне южнее Припяти, но местами могла и преодолевать этот рубеж". Таким образом, западная и южная части припятского Полесья почти целиком принадлежали восточным германцам. Да и в северной зоне вполне могли быть их поселения.

И что же тогда остаётся от "большого белого пятна"? Рожки да ножки. Очень узкая полоса на Север от Припяти до владений племён штриховой керамики. Меж тем сама идея славянского этногенеза в здешних местах строилась на предположении о том, что тут располагался укромный и изолированный от прочих народов уголок – эдакий достаточно обширный Остров, отрезанный от остального мира болотами. На нём, долгое время непотревоженные никем, могли проживать славянские пращуры. Именно здесь, якобы, мог сложиться их уникальный язык. Нынче, под давлением новых фактов эта версия рассыпается в прах. Вместо загадочного "белого пятна", так будоражившего воображение историков, мы получаем банальную полосу отчуждения между областями жительства двух народов – гото-гепидов и лесных балтов – "штриховиков". Где пространства для прародины предков, по сути дела, просто не остаётся.

Обратите внимание, точно такая же "зона взаимной боязни" на карте Кухаренко разделяет вельбаркцев и лесные племена в районе Белостока и ещё дальше к Северу. В том, что на границе между различными цивилизациями в древности часто возникало некое подобие пустыни, нет ничего удивительного. Тем более, когда речь идёт о таких малопригодных для жизни краях, как дебри Беларуси. Поразительно другое: как такое огромное количество очень авторитетных учёных, с упорством достойным лучшего применения, маниакально стремилось втиснуть прародину столь многочисленного племени, как славяне, в жалкую полоску трясин по берегам Припяти? Как будто они дали кому-то незримому обет во чтобы то ни стало доказать, что их предки – болотные жители и никем иным они быть не могли. С тех самых пор, как в начале XX века чешский профессор Ян Пейскер написал в своей нашумевшей статье магическую фразу: "славянин – сын и продукт болот", призвав искать страну пращуров в полесских топях, учёные, как заколдованные, бродят по кругу, раз за разом возвращаясь всё в те же гиблые места. Уж не порчу ли на них навели? Не иначе чей-то сглаз, лишивший славистов рассудка.

Неплохо было бы повнимательней присмотреться к тому, что же в реальности обнаружено здесь, в Полесье. Вокруг чего, собственно, исполняли ритуальные "танцы радости" современные историки? Марк Щукин, требовал от своих единомышленников разыскать тут некий правобережный вариант киевской культуры. Но, похоже, даже Игорь Гавритухин, главный апологет славянской прародины на Припяти, не решается так назвать найденные здесь древности. Вместо этого он употребляет более обтекаемые термины: "протопражский тип" или "пражская культура фазы ноль". Алексей Фурасьев, горячий пропагандист идей Щукина и Гавритухина, чуть более решителен. Он предполагает, что протопражане сложились на базе верхнеднепровского варианта киевской культуры, так называемого типа Абидни, впрочем, не без участия ещё более северных компонентов. Вот, что он пишет: "Недавно Игорь Гавритухин, опираясь на анализ только что обнаруженных памятников нулевой фазы пражской культуры, пришёл к аналогичному выводу. По его мнению, материал поселений Остров и Петриков среди прочих древностей финала позднеримского времени максимально близок памятникам Абидни. Хотя о прямой преемственности между памятниками Абидни и протопражским типом говорить сложно, явные параллели между ними налицо. Вместе с тем Гавритухин отмечает влияние ещё более северных традиций – материалов типа Заозерья. Основными чертами протопражских памятников являются "крайняя бедность и архаичность керамических форм, в противовес чрезвычайному разнообразию развитого керамического комплекса позднекиевских памятников, а также почти полное отсутствие импортных, особенно черняховских вещей, что для того времени опять же очень странно". Итак, Алексей Фурасьев утверждает, что найденые древности (Остров и Петриков) относятся к верхнеднепровскому варианту киевской культуры (тип Абидни), но проявилось там и присутствие ещё более северных компонентов (тип Заозерье). А главная особенность обнаруженных материалов – никакого постороннего влияния, особенно германского. Комплекс чист, как слеза ребёнка.

Но позвольте, на поселении Остров, раскопанном Александром Егорейченко, как раз была обнаружена типично вельбаркская подвязная фибула. Тамошние обитатели вообще смотрятся скорее как окраинный вариант гото-гепидского мира. На изолянтов они вовсе не похожи, поскольку практически со всех сторон окружены памятниками восточных германцев. Впрочем, и селение Петриков расположено не так далеко от вельбарских владений. Буквально напротив от него, на другой стороне Припяти находилась гото-гепидская деревня. Что касается последнего из трёх "протопражских поселений" внутри "белого пятна", то оно разыскано вообще на территории колочинской культуры, в непосредственной близости от самого Колочина, и специалисты сомневаются в том, надо ли его вообще отделять от данного сообщества. Уж больно эти люди смахивают на прочих обитателей берегов Десны. Скорее всего, это просто окраиное селение колочинцев, определённо испытавшее влияние со стороны более северных компонентов.

Весьма любопытно также, что белорусские археологи, на труды которых так любят ссылаться их российские коллеги, видят на берегах Припяти вовсе не северных пришельцев типа Абидни, и, уж тем более, не Заозёрья, а, скорее, местный, полесский вариант поздних зарубинцев, так называемый Кутово-Радость или тип Куракино. По их мнению, эти люди – давние аборигены Припяти, позже вытесненные из мест своего прежнего обитания всё теми же гото-гепидами. В сложении изгнанников прослеживается значительное влияние западных пшеворцев-вандалов и северных штриховиков-балтов. Но самое смешное, что ссылаются белорусские исследователи при этом, в основном, на материалы всё тех же поселений Остров и Петриков. Древности получились прямо-таки резиновые – каждый из учёных тянет их в свою сторону.

Казалось бы, ситуацию мог прояснить главный авторитет в протопражском вопросе – Игорь Гавритухин, но на прямой вопрос журналистов об истоках открытого им явления учёный ответил настолько уклончиво и неопределённо, что создалось впечатление – он сам ещё только выбирает, какой вариант ему предпочесть, чтобы не промахнуться: "В формировании пражской культуры участвовали какие-то потомки зарубинецкого населения (полесский вариант зарубинецкой культуры), какие-то группы, связанные с культурой штрихованной керамики и, вероятно, другие. Но говорить конкретно об этом трудно". Какие-то те, какие-то эти, ещё другие, что-либо утверждать довольно сложно. Но ядро находится только здесь, в другом месте даже не ищите!

Меж тем, вполне очевидно, что в нейтральной полосе между цивилизацией восточных германцев и сообществами лесных балтов мы наталкиваемся на присутствие всего-навсего окраиных поселений и остаточных маргинальных групп. Проще говоря, в данной пустыне, на границе ряда культур, могли находится последние из продвинувшихся на Северо-восток колочинцев, а на Юг – "штриховиков", также, видимо, тут скрывались беглецы из самых разных областей лесной зоны Поднепровья. Вот почему учёные оказались не в состоянии элементарно сговориться меж собой относительно происхождения этих древностей. Сюда могли отступить остатки разбитых соседями венедских племён, типа Абидни или Курадово. Кроме того, в те времена тоже встречалось некоторое количество асоциальных элементов: насильников, убийц и прочих извергов, которых за свершённые ими злодеяния порой изгоняли из родных мест. В таком случае тем не оставалось ничего другого, как податься в "зону взаимного страха". Естественно, что боясь показаться на свет Божий, изгои доходили до крайней степени одичания, практически до полной деградации. Маловероятно, чтобы эти малочисленные и разрозненные беглецы, рассеянные к северу от Припяти, образовали какое-либо единое сообщество. Скорее, тут каждый был сам за себя и выживал как мог. Вот почему, кроме "крайней бедности и архаичности керамических форм", учёные не могут указать ни одной другой черты, объединявших этих людей. Даже керамика у них очень разная. Тип Курадово не похож на Абидню, последняя отличается от Колочина, тот, в свою очередь, от Заозёрья, который тоже далеко не точная копия штриховой посуды. И надо обладать достаточно развитым воображением, чтобы в этих, собранных с бора по сосенке, разнородных осколках северного лесного мира разглядеть пражские черты.

В любом случае приходится признать, что пресловутое "единое ядро" оказалось настолько рыхлым, что распадается на куски при первой же попытке взять его в руки. По настоящему это даже "ядром" назвать сложно, так – горсть пыли.

[ZHAN]

Бывают идеи, которые в первом приближении кажутся не только разумными, но и единственно верными. Как можно усомниться в том, что у всех славянских племён был один исток? Ведь в раннем Средневековье славяне оказались рассеяны на такой огромной площади, что жители окраин этой необъятной зоны никоим образом не могли поддерживать друг с другом отношения. Обитатели южной части Балканского полуострова, наверняка, никогда даже не слышали о своих собратьях с берегов Эльбы или с Ильмень-озера. Тем не менее, все эти люди говорили на родственных наречиях. Значит, был загадочный этнос, который умудрился этот уникальный язык по столь гигантским пространствам распространить. А главный парадокс заключался в том, что ещё в предыдущую гото-гуннскую эпоху ни о каких славянах в Европе никто не слышал. Носитель всеобщей речи ровно ничем себя не проявил. И вдруг этот безвестный народ почти мгновенно повсеместно расселился. Только что его нигде не было – и вот он уже повсюду. Ничего подобного история человечества не знала.

Разумеется, исследователям очень хотелось разыскать корень этого таинственного этноса. Они мечтали найти то сравнительно небольшое племя изначальных славян, которое пронесло свою оригинальную речь сквозь кромешный мрак прошедших тысячелетий, чтобы затем сделать её достоянием огромного количества европейцев. Почему собственно небольшое? Потому, что значительный народ так или иначе должен был "засветиться" в европейских хрониках, а славяне вплоть до начала VI столетия летописцам знакомы не были. Кроме того, занимай они внушительную территорию, они неизбежно бы оставили на ней свои топонимические следы. И прародина их легко бы отыскалась. Между тем, область с исключительно славянскими названиями, где не было бы иных отметин, на нашем континенте вообще не обнаружилась. А те славянские топонимы, что в конце концов нашлись, оказались явно позднего происхождения, периода широкой колонизации, и ничего не могли подсказать историкам относительно первоначального месторасположения загадочного племени.

Однако, у идеи "малого истока" имелась очевидная всем "ахиллесова пята". Небольшой народец не в состоянии долго сохранять в неприкосновенности свой оригинальный язык. Чаще всего, в ходе исторического процесса он бывает покорён более могущественными соседями, теряет независимость и без остатка поглощается сильнейшими конкурентами. Из этого правила есть лишь одно исключение. Племя, живущее в труднодоступной местности, фактически в изоляции, как показывает пример басков, обитавших в долинах Пиренеев, может сберечь особую речь в течение многих поколений. Но на Северо-востоке Европы таких естественных убежищ, как высокие горы, нет. Зато там расположено уникальное болотное царство. Когда слависты осознали данный факт, они первый раз уткнулись носом в трясины Припяти. Именно там призвали искать прародину предков чешские профессора начала XX века Ян Пейскер и Любор Нидерле. Затем, по прошествии некоторого времени, по тому же адресу отправил славистов мюнхенский археолог Йоахим Вернер. И, наконец, замечательные российские исследователи Дмитрий Мачинский и Марк Щукин, отчаявшись найти пращуров в иных местах, по третьему заходу завели научное сообщество всё в те же неизменные дебри.

Правда, Марк Борисович слегка осовременил теорию "малого народа – хранителя языка". Сознавая, что в его время рассказ о небольшом племени на Востоке Европы, которое два тысячелетия подряд, отбиваясь от всех, сохраняло особую речь, пронеся её, как знамя, сквозь эпохи скифов и сарматов, готов и гуннов, звучит как сказка для детей младшего школьного возраста, он выдвинул альтернативную версию возникновения славянского наречия. По мнению этого российского учёного, новый диалект мог образоваться на окраине балтского мира, отпочковавшись от этой языковой ветви. Под воздействием неких "кентумных элементов", занесённых в эти края бастарнами-зарубинцами, определённая часть балтов стала венедами – протославянами. Почётную миссию прародителя свежеиспечённого языка учёный при этом возлагал на киевскую культуру.

Разумеется, Марк Щукин сознавал слабые стороны своей теории. А их немало. Помимо прочего, основной ареал киевлян приходился на Подесенье – зону сплошной балтской топонимики. Кроме того, венеды-киевляне всё время интенсивно общались с окружавшим их почти со всех сторон сообществом лесных балтов. А новому языку трудно возникнуть в недрах старого мира. Именно поэтому особые надежды российские историки во главе со Щукиным возлагали на пропавший "правобережный вариант киевской культуры". По их мнению, одно венедское племя в какой-то момент времени оказалось оторванным от своих собратьев и заброшенным в глубину "белого пятна", каковым им виделось припятское Полесье. В ситуации некого "стресса" и в условиях почти полной изоляции, эти люди вполне могли, по догадкам ученых, создать принципиально новый язык. К тому же цепочка ранних славянских топонимов, обнаруженных Олегом Трубачёвым, протянулась невдалеке от южных берегов Припяти, почти соприкасаясь с зоной, где, по замыслам исследователей, венеды должны были окончательно превратиться в иной этнос. Всё указывало учёным мужам на то, что именно здесь, в этих пустынных и заболоченных краях, свершилось великое чудо рождения славян.

Карта археологических культур начала нашей эры И. Русановой с дополнениями

Выполняя указания мэтра, щукинские ученики послушно отправились в глухие дебри полесской "полосы взаимного страха", продолжая принимать её за некий замкнутый мир посреди бескрайних трясин. Не обращая внимание на попадающиеся здесь повсюду памятники восточных германцев, они упорно искали в регионе хоть что-то напоминающее ранних пражан. Наконец, собрали в кучу все разрозненные и разношерстные древности лесных племён с берегов Припяти и объявили их единственным славянским истоком. С точки зрения сподвижников Марка Борисовича круг замкнулся именно в Полесье. Здесь сошлись все следы. Имеются археологические древности, похожие на Прагу. Через бассейн Припяти проходит цепочка наиболее архаичных славянских топонимов, розысканных ещё академиком Трубачёвым. Да и сам регион, в силу своей замкнутости и изолированности, как нельзя лучше подходит в качестве места, где славяне могли "отпочковаться" от балтов, породив иной язык.

В первом приближении все эти аргументы кажутся весьма весомыми и убедительными. Однако, более пристальный взгляд тут же выявляет множество натяжек и нестыковок. Почему древние славянские гидронимы нашлись только к Югу от Припяти, причём, на приличном от неё расстоянии, в тех местах, что в это время были заняты гото-гепидами? Отчего их нет ни ближе к течению этой реки, ни, тем более, на другой её стороне? Ведь узкий Остров, где, якобы, скрывались ранние славяне, непосредственно лежал по обоим сторонам Припяти, не удаляясь от неё далеко. И как тогда быть с тем очевидным обстоятельством, что на левобережье данной реки нет ни единого архаичного славянского топонима? Недаром ещё лингвист Трубачёв категорически возражал против поисков "ареала славян к Северу от Припяти". Зато основная часть древностей, которые нам ныне продвигают в качестве "протопражских", лежат именно там, в зоне сплошной балтской топонимики. Получается парадоксальная ситуация: где есть археологические памятники – нет ни одного славянского названия, и, напротив, где имеются топонимы – отсутствуют древности. Полный тупик. К Югу от Припяти славянский язык никак не мог сложиться, потому что здесь повсюду господствовала готская речь, а к Северу – оттого что там лежал мир лесных балтов. И никакого значительного "зазора" меж ними в Полесье не обнаружено.

Да и вообще: из всех возможных районов планеты Земля, где пусть даже чисто гипотетически мог бы сложиться новый язык, припятские трясины стоят на самом последнем месте. Ведь если поразмыслить: образование иного наречия не возможно без обширных, а главное очень интенсивных языковых контактов. А что мы наблюдаем в данном регионе? Три деревеньки, разбросанные в разных концах заболоченной равнины, между которыми вклинились поселения враждебных чужаков. И это в тех местах, где даже добраться из одного края в другой, по образному выражению Яна Пейскера, сложнее, чем с берегов Ладоги попасть к Чёрному морю. О каких контактах тут вообще можно вести речь?! И затем – для формирования "mixed language" нужны люди, знающие в совершенстве, практически как родные, два языка и мастерящие из них третий. А какими наречиями, кроме балтского, могли владеть угрюмые дикари, прячущиеся от всех в полесской "полосе взаимного страха"? Бастарнским с его "кентумными элементами"? Но с момента прихода зарубинцев в Поднепровье до периода попадания изгнанников в трясины Припяти прошло не менее трёх веков. Какой язык, если его не практикуют, мог сохраниться в течении столь длительного времени? Напротив, если им активно пользовались – где его топонимические следы? Куда более вероятно, с учётом реальной ситуации той эпохи, что в качестве второго языка Полесья мог выступить готский. Но славянская речь ничуть не похожа на балто-готский микс.

Главная проблема сторонников полесской теории славянского этногенеза куда серьёзней, чем рыхлость археологического "ядра", несовпадение зон проживания "протопражан" с ареалом архаичной славянской топонимики или отсутствие подходящего второго родительского наречия. Поклонники этой версии никак не могут объяснить – почему сразу после усвоения нового языка скромные и доселе неприметные лесные балты внезапно превращаются в племя неких сверхчеловеков, подлинных титанов раннего Средневековья. Что за нежданное преображение случилось? Ведь речь – это не колдовское зелье, она не делает своего обладателя неуязвимым или бессмертным, не придаёт необыкновенную силу его мышцам, зоркость его глазам, чуткость ушам, не наделяет его другими феноменальными качествами. В военном плане нет ровно никакой разницы, на каком наречии изъясняется витязь, на балтском или на славянском. Отчего же с тех пор, как в глухих и гиблых краях предки славян обрели новый язык, они, в глазах историков, из обычных людей преобразуются в невероятных монстров?

Судите сами: начало V века застаёт ранних славян в болотах Припяти. Раньше они оттуда выползти не могли, поскольку уход значительной части германских племён приходится лишь на первое десятилетие этого века. Археолог Мишель Казанский ещё более конкретен, он пишет, что "основная масса остготов покидает территории современной Украины около 405 года". Однако, уже через, самое большее, двадцать лет полесские отшельники захватывают огромную страну – от Днепра в районе Киева до Винницы и Львова – всю Волынскую возвышенность с прилегающими землями. Великий подвиг для ничтожной кучки людей! Этого геройства им, впрочем, показалось недостаточно. Поскольку, как минимум, в середине того же столетия они должны были объявиться на Среднем Днестре, чтобы до конца века успеть "переварить" население данной далеко не маленькой "готской пробки". Легко справившись и с этим непростым делом, отважные завоеватели уже в начале следующего VI столетия захватывают Прикарпатье: Молдову и Валахию. Они обязаны заселить эти края до 512 года, дабы проходящие в это время транзитом на Север изгнанники-герулы могли засвидетельствовать присутствие здесь бесчисленных склавинских племён. К середине этого же века народу-монстру, видимо, покажутся тесными пределы Украины, Молдовы и Румынии и он поспешит переправиться через Дунай, дабы, как полагают некоторые учёные, положить начало широкой славянской колонизации Балканского полуострова. Параллельно потоку, хлынувшему на Юг, ещё большее цунами из всё того же эпицентра устремится на Запад, чтобы к началу VII века занять долины Вислы, Одера и Эльбы. Примерно в то же самое время ещё одна славянская волна перехлестнёт через Карпаты и заполнит собой территорию двух великих германских королевств: Гепидии и Лангобардии. Практически тогда же другой поток из данного бурлящего котла должен будет наводнить всю северо-восточную зону: Поднепровье, Подесенье, Поочье, Верховья Волги, Подвинье и ещё более северные земли до Чудского и Ильменьского озёр включительно. Через пару столетий после получения неслабого энергетического заряда в виде новой речи победоносный этнос становится властителем половины нашего континента. По крайней мере, приблизительно так процесс расселения предков выглядит с точки зрения сторонников днепро-припятской теории славянского этногенеза. Из одного района – во все стороны сразу!


Чтобы поведать нам о том, как малочисленные болотные изгои смогли породить несметные толпы, занявшие почти всю Европу, приверженцы полесской прародины невольно вынуждены прибегать к терминологии физиков-ядерщиков. "Характер происхождения и распространения пражской традиции близко напоминает теорию Большого взрыва, приведшую к возникновению новой Вселенной" – ничуть не смущаясь, заявляет археолог Алексей Фурасьев. Действительно, чтобы горстка людей, прятавшаяся в пустынных местах на границах могущественного Готского царства, смогла за два столетия воспроизвести мириады славян и оккупировать полконтинента, необходимо, чтобы это племя размножалось со скоростью цепной реакции распада урана, в то время, как все их соседи просто вымирали, словно получившие избыточную дозу вызванного данным процессом облучения. Думаю, только с помощью некоторых законов термоядерной физики можно истолковывать те демографические явления, в реальности которых нас пробуют убедить отечественные историки. Поскольку даже зоологической науке подобные процессы неведомы. Тараканы и те размножаются медленней. Особенно, в условиях конкуренции с другими видами.

[ZHAN]

Давайте прикинем, хотя бы в приблизительном исчислении, как нашествие болотного племени выглядит в конкретных цифрах. До 375 года на просторах Восточной Европы проживало как минимум 11-12 миллионов человек. Из них на долю населения Готского царства приходилась львиная часть – не менее 10 миллионов. Это было сплочённое, высокоразвитое и хорошо организованное сообщество во главе с восточными германцами. Сложные узы родственных этнических связей, соединяли племена, жившие в самых разных краях империи Германариха: в Прибалтике и на Висле, на Волыни и в Карпатах, в Трансильвании и в Крыму, на Днепре и на Дунае. С ещё более отдалённых мест – из Скандинавии и Ютландии, с острова Готланд – приплывали на кораблях молодые отважные витязи, чтобы служить при дворе могучего восточноевропейского владыки.

Необъятные целинные просторы были вздыблены, подняты и облагорожены при помощи готского плуга. Отстроены тысячи посёлков. Блестящие технические достижения: ручные мельницы, собственное стекольное производство, прекрасная гончарная посуда и совершенные орудия труда соседствовали здесь с изящными украшениями и изобилием видов оружия. Полноводная река серебряных монет беспрестанно текла сюда из пределов Империи, в качестве платы за службу готских отрядов в рядах римской армии.

Рядом с этой передовой цивилизацией своего времени, в глухих днепровских лесах проживали отсталые племена балтов: киевляне, штриховики, днепро-двинцы, мощинцы. Сколько их там было? Учитывая невеликие возможности тех мест по прокорму населения, вряд ли последнего было здесь больше миллиона. Причём, как минимум половина из этого числа приходилась на долю южной окраины балтского мира – венедов киевской культуры, значительная часть которых к тому же успела попасть в зависимость от германцев. В целом земледельцы Готского царства вели непрерывное наступление на земли своих лесных соседей, они корчевали леса, осушали болота, упорно продвигались всё дальше и дальше на Северо-восток. Исторически балтские племена были обречены на поглощение восточными германцами, как чуть раньше последними оказались ассимилированы народы Центральной Европы: кельты, лужицкие венеды с берегов Вислы, фракийцы Карпатских гор и прочие. Однако, до поры лесные обитатели держались. С германскими властителями Скифии их всё ещё разделяла неширокая "полоса отчуждения", с каждым годом теснее сжимавшаяся вокруг дебрей Верхнего Поднепровья.

Сколько людей могло проживать в зоне "взаимного страха" на берегах Припяти, в том краю, где слависты упорно ищут прародину предков? Максимум – десять тысяч. Сто посёлков по сто человек в каждом. На сегодняшний день таковых найдено всего лишь три. Вообще, если бы деревень здесь оказалось существенно больше, их следы давно бы уже обнаружились, и тогда, вместо разговоров о "белом пятне", мы бы слышали речи археологов о плотно заселённом районе. А ведь этого нет и в помине. При этом надо иметь в виду, что люди, скрывавшиеся тут, несомненно, жили разобщённо. О том, как трудно в Полесье добраться из одного края в другой, мы уже неоднократно рассуждали. Меж тем, с южной стороны к берегам Припяти примыкала многонаселённая страна. На благодатных землях Волынской возвышенности, там, где вскорости возникнет корчакская культура – в бассейнах Западного Буга, Стыри, Горыни и Тетерева – в готское время проживало не меньше миллиона человек. Ещё большее количество народа, судя по плотности посёлков, обитало на Среднем Днестре, в области будущей "германской пробки".

Плотность черняховско-вельбарских памятников Восточной Европы по Г. Никитиной

Свирепые кочевники вторглись в Северное Причерноморье и разрушили блистательное царство Германариха. Археологи фиксируют масштабную убыль его населения, тем самым подтверждая правоту горьких слов Прокопия Кесарийского: "Гунны, внезапно напав на живших на этих равнинах готов, многих из них перебили, остальных же обратили в бегство. Те, которые могли бежать от них, снявшись с этих мест с детьми и жёнами, покинули отеческие пределы". Должно быть, агрессоры не сразу сообразили, что таким образом они лишают себя будущих подданных, поскольку сотням тысяч, если не миллионам, мигрантов удалось свободно пересечь дунайскую границу. Там они вскорости взбунтовались против не слишком гостеприимных римлян, разбили под Адрианаполем императора Валента и его армию, после чего обрекли на хаос уже всю Европу. Наступило время бесправия и неопределённости. По образному выражению христианского писателя Евсея Иеронима "орды гуннов, летая туда и сюда на быстрых конях, всё наполняли резнёй и ужасом".

Однако, никакой хаос не может продолжаться вечно. Постепенно, в крови и страданиях из него произрастал новый порядок. Конечно, всё население такой многолюдной страны, как Готия, вряд ли могло быть полностью истреблено. Да и переместить его целиком в другие края нереально. И вот уже археолог Мишель Казанский, со слов Сергея Рассадина, обнаруживает "в волынском Полесье королевство остготов-гревтунгов", которое "продолжало функционировать и после гуннского нашествия". Вынесем пока за скобки вопрос вероятности появления в данную эпоху и в этом конкретном месте государственного образования, независимого от кочевников. Конечно, скорее – перед нами зачаток структуры, созданной гуннами для управления своими новыми подданными. Отметим, что подобных "королевств" на территории Восточной Европы в этот период возникло немало. Сгустки черняховских памятников той поры археологи фиксируют на Днепре в районе Киева, в низовьях этой реки, а также у истоков Сейма, на Среднем Днестре, в Молдове, в Валахии и в иных местах. Большинство их обозначено на карте археолога Мишеля Казанского.

Черняховские памятники гуннской эпохи по М. Казанскому

Как видим, далеко не все обитатели Готского царства покинули эти края. Даже если в эти смутные времена уцелела лишь пятая часть прежних жителей, то "королевства" корчакской области – Волыни, верховьев Южного Буга и района Киева – сплотили под своим началом не менее двести тысяч человек. При этом, судя по могильникам, среди них было множество профессиональных воинов, вооружённых по готскому и гуннскому образцам. Так выглядела здешняя обстановка в начале V века, когда, по мысли ведущих российских историков, из болот Припяти вылезли будущие славяне.

Возникает невольный вопрос: каким образом десять тысяч полуголых, разобщённых и безоружных людей, лишённых воинских талантов и предводителей, смогли одолеть в открытом столкновении многократно превосходивших их по численности воинов "королевства остготов-гревтунгов"? Особенно, если учесть, что последние возглавлялись князьями в блестящих доспехах, с мечами, копьями и боевыми лошадьми. Их останки покоятся ныне в бесчисленных могилах Западной Украины. Историки-слависты очень часто любят рассуждать о "мирном освоении" славянами новых территорий. Дескать, они не завоёвывали разные страны, а просто приходили туда и там селились. Теоретически такая ситуация, конечно, возможна, но только по отношению к совершенно заброшенным местам. Хотя и у тех часто имелся хозяин, которому такое поведение незванных гостей могло прийтись не по нраву. Но готские земли, как мы уже установили, не были полностью покинуты прежним населением. Потому о мирном занятии данных областей говорить не приходится. Пришельцы должны были покорить более многочисленных аборигенов, либо сами без остатка поглощались последними. Разумеется, в последнем случае о припятском истоке славян не стоило даже заикаться.

Любопытно и другое: а куда в это время смотрели гунны? Основная часть их орд, по сведениям античных авторов, в начале V столетия кочевала в непосредственной близости от театра вероятных боевых действий – в Северном Причерноморье. Как они могли допустить, чтобы тех, кого они рассматривали, как своих подданных, завоевывали непонятные выходцы из северной глуши? Иордан рассказывает нам, что именно в данный период некий готский предводитель Винитарий, вероятно, возглавлявший схожее "королевство" на Среднем Днепре или на Сейме, тяготясь зависимостью от кочевников, хотел расширить свои владения и напал на антов. Кара последовала незамедлительно. Бунтарь был убит, его подданные приведены к подчинению. А рядом, буквально по соседству, припятские отшельники планомерно захватывают волынские земли, создают там огромное княжество, и гунны, выходит, абсолютно против этого не возражают? Что за абсурд?

Вообще, если полагаться на доводы отечественных историков, будущие славяне, как праго-корчакцы, так и пеньковцы, весь V век непрерывно наступают, занимая всё новые и новые земли бывшего Готского царства. Как же могло получиться, что наглые оккупанты остались незамеченными свирепыми кочевниками, держащими в страхе все прочие народы Европы? Российский историк Игорь Данилевский резонно озадачен: "Вторжение гуннов на территорию Европы обычно датируется 375 годом. Их появление вызвало массовые перемещения предыдущего "поколения" завоевателей в рамках всего региона формировавшейся средневековой европейской цивилизации. Гуннское нашествие еще раз перекроило этническую и политическую карту Европы. Представить, что славянские племена каким-то чудом оказались не затронутыми гуннским нашествием, просто невозможно". А между тем, эти никак "не затронутые гуннами" племена оказываются главными выгодоприобретателями от действий кочевников. Именно им отходит большая часть завоёванных теми территорий!

Ареал распространения гуннских вещей в Европе по В. Седову

Несмотря на это, археологи продолжают упорно твердить, что славяне с гуннами в принципе не пересекались. Для них эти два народа, как параллельные реальности. Вроде и живут в одно время, по большому счёту в одном и том же регионе, но почему-то друг с другом нигде не сталкиваются. Гунны как будто не видят славян, а последние ведут себя так, словно грозных кочевников для них в природе не существует. Игорь Гавритухин докладывает: "Прямыми свидетельствами контактов с гуннами, если говорить о пражской культуре, мы не располагаем". Красота! Выползли, стало быть, славяне из своих болот, захватили благодатные готские земли, покорили многочисленные остатки прежнего населения, а растерянные степняки отрешенно наблюдали, как этот неведомый им народ спокойно присваивает себе плоды их великой победы.

Самое странное, что гунны вообще-то ревниво относились к любым попыткам бывших подданных державы Германариха выйти из под их власти. У нас есть масса свидетельств того, в каком приниженном положении по отношению к свирепым завоевателям оказались воинственные готы, мужественные гепиды и отважные сарматы, гораздо более сильные в военном отношении, значительные по численности и хорошо организованные племена Восточной Европы. Вот, что пишет по этому поводу английский историк Эдвард Томпсон: "Наши источники в один голос утверждают, что гунны относились к покорённым народам, как к рабам. Наследники Аттилы искали готов, как "ищут сбежавших рабов", и у нас имеется немало доказательств, что подобное отношение к покорённым народам передавалось из поколения в поколение".

[ZHAN]

Попробуем хотя бы в общих чертах представить себе, что творилось на Востоке Европы с приходом гуннов. Сначала – полный хаос. Гунны, похоже сами не очень понимали, что им делать с населением того царства, которое им внезапно удалось сокрушить. Они вели себя, как грабители и убийцы, а не как разумные владыки, и на первом этапе вызвали массовый отток здешних обитателей. Много позже, уже в эпоху поздних гуннов, один из византийцев, пытаясь поссорить кочевников с их германским союзниками, так припоминал тем старые обиды: "Эти люди не заботятся о земледелии, но подобно волкам, нападают и захватывают принадлежащие готам запасы продовольствия, в результате чего готы остаются на положении рабов и сами испытывают нехватку продуктов". Похоже, дикие пришельцы не сразу сообразили, что они стали хозяевами огромной страны и на первых порах продолжали действовать как орды налётчиков, которым попала в руки ценная добыча. В результате население этих мест стало в панике разбегаться во все стороны: в леса, в горы, за Дунай, под защиту римских гарнизонов. Количество памятников на территории Готии в первом десятилетии V века уменьшается резко и в разы. Археолог Мишель Казанский констатирует: "Видимо, гуннский удар 375 года действительно был страшным, а миграция готов на территорию Империи к Югу от Дуная – очень значительной". Сами гунны в это время тоже не представляли собой единую державу, скорее это был союз диких орд, каждая из которых, благодаря общей победе, получила свою область проживания и свою часть готов, гепидов, вандалов и сарматов в качестве рабов. Как свидетельствуют летописи, данные племена, как и многие другие, покорно сражались под знамёнами гуннов во всех значительных битвах первой половины V века.

Но где проживали зависимые от кочевников народы? Видимо, как раз на территории тех самых "королевств", что обнаруживают археологи, больше просто негде. Кроме того, на Востоке Европы в целом наблюдается значительная перегруппировка населения, переброска его поближе к степям Северного Причерноморья. "Интересно отметить, – замечает Мишель Казанский – что в начале эпохи переселения народов происходит обезлюденье Центральной и Северной Польши, то есть зоны пшеворской культуры. Казимеж Годловский считал, что демографический спад к Северу от Карпат связан с уходом большой массы населения на Юг, под "протекцию" гуннов". Нечего сказать – хороша "протекция", в результате которой вандалов почти в полном составе заставили покинуть родную страну и двинуться в чужие края, где их селили, не спрашивая согласия, среди готов, сарматов и венедов!

Тогда же запустевают и верховья Днестра, а также берега Западного Буга. Большая часть прежнего населения Готской державы, включая тех, кто раньше жил на Одере, Висле или в Прибалтике, отныне оказывается размещена поближе к Северному Причерноморью. Сюда же гунны, помимо вандалов, гепидов, остготов и западных балтов, сгоняют обитателей таких отдалённых мест, как Северный Кавказ и его черноморское побережье. То, что такого рода переселение было не вполне добровольным, подтверждается появлением в этот период в лесах Поднепровья множества пшеворских, вельбарских, черняховских и западнобалтских вещей. Очевидно, их владельцы уходили глубоко в дебри, пытаясь укрыться в северной лесной глуши от ярости свирепых всадников. Беглецы проникали порой вплоть до верховьев Волги и ещё более отдалённых мест.

Но даже чащобы подчас не спасали этих несчастных от неволи. Поскольку гунны буквально охотились на всех, кого они считали своими беглыми рабами. Послушайте, что пишет о ситуации на Северо-востоке Европы Мишель Казанский: "Действительно, судя по археологическим данным в эпоху великого переселения народов в лесной зоне от Немана до Волги происходит резкое возрастание военной опасности. Возникает большое количество укреплённых городищ, на ряде из них зафиксированы слои пожаров. На некоторых, например, на Демидовке, Аукштадварисе, Аукуро-Калнасе отмечены бесспорные следы военных действий. Интересно, что на этих трёх городищах найдены нехарактерные для лесной зоны трёхлопастные наконечники стрел "гуннского типа". Одна стрела засела в костях человека, погребённого на могильнике Плинкайгалис". Конница кочевников проникает в такую глухомань, как Восточная Литва, Беларусь, Смоленщина и Псковщина. Что они там искали, если не своих невольников? Соседская венедам мощинская культура попросту гибнет. И в её финальных слоях находят множество гуннских стрел. "Несмотря на то, что другие лесные цивилизации, возникшие ранее, в римское время, – пишет о событиях того периода Мишель Казанский – переживают эту перестройку, создаётся впечатление некого "стресса", охватившего значительные части территорий лесной зоны Восточной Европы". Как видим, нашествие гуннов затронуло даже куда более отдалённые края, чем Полесье, Волынь или Среднее Поднепровье. Неужели кочевники, рыская повсюду, стороной обходили пеньковско-корчаковские владения?

К 434 году во главе гуннов становится великий и ужасный Аттила. Он устраняет своих конкурентов и оборачивается, по словам Иордана, "единственным в мире владыкой, которому подчинялась вся Скифия", то бишь, Восточная и Центральная Европа. Безграничная власть степного императора распространялась до Рейна на Западе, до берегов Балтики и каких-то "островов в Океане" на Севере, а на Востоке – до Волги, и, может быть даже, до Аральского моря. И только один народ нашего континента, если верить историкам, совсем не заметил прихода свирепых кочевников. Ибо только он оставался полностью независим от гуннов. Речь, конечно же, о ранних славянах. Правда, для того, чтобы продемонстрировать их самостоятельность в отношении Аттилы и его державы, учёным приходиться помещать этот народ на картах очень далеко к Северу, куда-то за истоки Западной Двины и Волги, поближе к Чудскому озеру. Только так, наверное, можно объяснить, отчего гунны расправились с большинством народов Готии, сожгли лесные городища балтских племён Верхнего Поднепровья, но никак не потревожили славян.

Гуннская империя и славяне

Но даже подобная маленькая "хитрость" не разрешает славяно-гуннскую проблему. Ведь корчакцы, колочинцы, пеньковцы на самом деле обитали не где-то там среди финнов, а располагались в самом сердце кочевой империи, на берегах Днепра и Днестра. Словом, ранние славяне не просто жили под самым носом у кочевников, но они нагло и систематически вырывали из пасти грозных хищников самые лакомые куски их добычи. Предки отобрали у кочевников наиболее благодатные земли непосредственно в центре их державы. И происходил этот передел владений не когда-нибудь, а в эпоху Аттилы. То есть, в период расцвета кочевой державы, её наивысшего подъёма. Великий степной император, выходит, флегматично взирал на то, как безоружные северные варвары рвут на части его царство. Удивительный всё-таки этот народ – гунны, с точки зрения археологов. Согнали население почти со всей Европы поближе к степям Северного Причерноморья, а затем безропотно отдали его славянам – "нате, владейте и повелевайте". Нам, дескать, не жалко.
Ау, российские историки, именно так, по вашему, всё и было?

Замечу, что если германские и сарматские народы, обитавшие внутри Карпатской котловины и на Среднем Дунае, смогли освободиться из тяжкого рабства сразу после поражения сыновей Аттилы в битве при Недао в 454 году, то племена, располагавшиеся к Востоку от Карпат должны были сосуществовать с кочевниками почти до последней четверти этого страшного века. Ибо по свидетельству Иордана, поздние гунны бежали не куда-нибудь, а именно на Днепр. Именно оттуда они продолжали совершать вылазки на Дунай, пытаясь вернуть себе власть над взбунтовавшимися тамошними германцами. До 469 года они вторгались даже на территорию Империи, хотя все эти попытки нельзя назвать удачными. Тем не менее, в регионе они явно оставались, причём, как один из действующих центров силы. И как же тогда должны были складываться их взаимоотношения с земледельцами украинской лесостепи? Неужели никак? Получается, вернулись свирепые степняки после поражения от гепидов к себе, в Северное Причерноморье, а тут уже всё славянами занято. Пеньковцы живут на днепровских равнинах, корчакцы на волынской возвышенности, ещё какие-то гото-дако-сармато-венеды на Среднем Днестре обитают. И все они, конечно же, абсолютно независимы. Приходилось бывшим владыкам Скифии аккуратно, бочком-бочком, меж ними размещаться, дабы случайно кого-либо не задеть. Ведь, как сказал Гавритухин: "Прямыми свидетельствами контактов с гуннами мы не располагаем". Вот так видят славяно-гуннские отношения отечественные историки. Точнее, в упор их не видят.

Не знаю, долго ли ещё слависты намерены ломать эту позорную комедию. Однако, рано или поздно, им всё равно придётся признать тот неоспоримый факт, что население корчакской, пеньковской и колочинской археологических культур того времени – всего лишь гуннские невольники, согнанные кочевниками со всей Скифии. И никем другим они даже в принципе быть не могли. Разумеется, среди тогдашних восточных европейцев, оказавшихся на территории бывшей Готии, немало было и выходцев с лесного Севера: из припятских болот, Подесенья и Верхнего Поднепровья, но явились они сюда вовсе не как грозные завоеватели, а в качестве несчастных рабов, ведомых на прочных арканах вслед за медленно ступающими степными лошадьми.

[ZHAN]

Как некогда сказал мудрый Конфуций: "Трудно найти чёрную кошку в тёмной комнате. Особенно, если её там нет". Похоже, именно этим бесперспективным занятием два века подряд тешили себя слависты. Они при этом исходили из той простой идеи, что раз славяне не были знакомы греко-римским писателям, значит, данное племя долгое время скрывалось от всех в неведомой глуши. В целом славянский этногенез виделся историкам следующим образом: после крушения Готского царства и прохода сквозь Скифию транзитом в Паннонию гуннских орд, из густых лесов или непролазных болот выбрался этнически чистый народ, практически не затронутый предыдущими нашествиями, со своим уникальным языком и традициями. Он занял освободившиеся земли и, размножаясь с невиданной скоростью, растёкся во все стороны, как сбежавшее молоко по плите нерадивой хозяйки.

Увы, представленная картина мало соответствует действительности. В реальности ни один народ на планете Земля никогда не увеличивал свою численность в геометрической прогрессии. Тем более, если речь идёт о раннем Средневековье. Это была эпоха, когда по словам Проспера Аквитанского, римского поэта и философа V века, "мечом, чумою, голодом, оковами, холодом и жарою – тысячами способов одна и та же смерть поражает несчастное человечество". Бесконечные войны всех со всеми, страшные эпидемии бубонной заразы и прочих жутких болезней, выкашивающие население целых провинций и областей, жесточайший голод в неурожайные годы, постоянное существование в условиях примитивного быта, грязи и антисанитарии, высочайшая детская смертность, когда из двух-трёх младенцев выживал в лучшем случае один – всё это самым естественным образом ограничивало возможности к размножению любого племени. И предки славян никак не могли быть в этом плане исключением. Анты и склавины прозябали в маленьких полуземлянках, площадью от десяти до двадцати квадратных метров. В подобной тесной норе по определению негде разместиться большой семье. Максимум: отец-мать и двое-трое детей. Дай Бог, чтобы в столь непростых условиях народ мог увеличивать свою численность в два раза за столетие. А ведь к началу VIII века славяне занимали пространство от Балтики до Эгеиды. На таких колоссальных территориях не могло проживать населения меньше, чем четыре-пять миллионов человек. Несложный обратный подсчёт показывает, что к 405 году, условному моменту гибели Готской державы, славянских пращуров должно быть, как минимум, полмиллиона. В каких болотах Припяти хотели поместить эту прорву людей слависты? Вообще, любые попытки втиснуть всех предков в трясины Полесья или даже в дебри Верхнего Поднепровья выглядят, почти комично. Это всё равно, что пробовать запихнуть в одну славянскую полуземлянку целое племя в тысячу человек. Понятно, что там для них категорически не хватит места.

Внутренняя обстановка славянской полуземлянки 8-9 веков (макет). Полуземлянки более раннего периода (5-7 века), как правило, не отделывались изнутри деревом. Стены, пол и лавки вырезались в грунте

Слависты просто-напросто упорно не желали признавать тот очевидный факт, что их предки находились в рабстве у кочевников. Вот и пришлось им делать ставку на появление ранее неизвестного народа, который до того должен был где-то прятаться. Дескать, гунны ушли, и только тогда объявились никому неведомые славяне.

"Благородные" мотивы, которыми руководствовались историки, мне вполне понятны. Но как они могли закрывать глаза на вполне очевидные факты? Ведь в поиске предков основные надежды всегда возлагались на племена пеньковской и праго-корчакской культур. Других вариантов, по сути, у славистов не было. А два этих сообщества возникают в украинской Лесостепи одновременно с появлением гуннов – в самом начале V века. Как можно не заметить прямую зависимость рождения антов и их соседей от вторжения в здешние края кочевых орд? Надо ли говорить, что в те жестокие времена повсюду господствовал незыблемый принцип – победителю доставалось всё. Триумфатору принадлежали земли и богатства побеждённых, сами враги, включая тех из числа проигравших воинов, кого он решил пощадить, а также их жёны и дети. Гунны сокрушили могучую Готию. Стало быть, с этих пор именно они стали владыками скифских просторов, и всё живое, уцелевшее на территории Восточной Европы, автоматически превратилось в их собственность. Это же элементарно! При этом учёным давно было известно, что прежние обитатели далеко не полностью покинули эти места. Часть подданных Германариха осталась жить здесь под властью кочевников. Знали исследователи и о том, что гунны тоже не спешили покидать данные края. Поначалу ставка пришельцев находилась непосредственно в Северном Причерноморье, затем, в эпоху Аттилы была ненадолго перенесена за Карпаты, однако, уже при незадачливых сыновьях великого степного императора поздние гунны снова вернулись на Днепр. Как можно было не сопоставить все эти факты? Вполне очевидно, что три четверти V века на Востоке Европы прошли под эгидой безусловного господства степняков. И будущие славяне могли занять бывшие готские земли лишь в одном-единственном случае – если кочевники их сами туда поселили. А поместить их сюда грозные завоеватели могли только с целью увеличения числа своих подданных. Вот и получается, что те племена, на которые учёные делают ставку, как на ранних славян, как ни крути, не могут быть никем, кроме зависимого от гуннов населения, низов кочевого сообщества, проще говоря, степных рабов.

Признавать такой расклад славистам очень не хочется. Однако, думаю, смущает их не только сам факт подневольного положения пеньковцев и корчакцев по отношению к свирепым пришельцам. Полагаю, их в принципе не устраивает и то обстоятельство, что земледельцев украинской лесостепи гуннского времени кочевники собирали из самых разнородных компонентов, чуть ли не с бору по сосенке. Ведь учёным очень хотелось объявить предками всех славян этнически чистое племя, ни с кем не смешанное. Вот они и шарили по дебрям Поднепровья в тщетных поисках такового.

Напрасное занятие! Вторжение гуннов на Восток Европы подняло настоящую миграционную бурю, полностью перекроив этническую карту региона, тщательным образом взболтав здешнее население и превратив его в своеобразный коктейль народов. Так что разыскивать тут после ухода кочевников нечто чистое и несмешанное могут лишь очень наивные люди. Хаос, воцарившийся в Скифии с самого начала нашествия, бегство в разные стороны огромных масс людей в тщетной попытке спастись от этого ужаса, последующая зачистка лесной зоны кочевниками и принудительное переселение тех, кто остался, на новые места, поближе к степям Причерноморья, сделали сообщества постгуннской эпохи весьма разношерстными по составу. Ни пеньковская, ни даже корчакская культуры, а уж, тем более, прикарпатские образования, не могли похвастать тем, что сложились на базе одного какого-либо этноса. Скорее, этих людей можно назвать сборищем беженцев и вынужденных переселенцев. Разумеется, на Северо-востоке, поближе к лесным массивам Поднепровья, балтское начало проявляло себя ярче, чем готское. И, напротив, в низовьях Дуная и в окрестностях Карпат значимей оказывались многочисленные германские элементы. Но и там и там, мы имеем дело с невообразимой смесью племён. Кроме того, жизнь восточноевропейских аборигенов после ухода гуннов начинается как бы с чистого листа. Они уже не помнят – кем были их предки, забыли свои прежние имена, не слишком понимают, как их теперь следует называть. Впрочем, будет ошибкой считать этих людей полноценными славянами. Это всего лишь осколки, буквально, ошмётки прежнего населения Готии и прилегающей к ней лесной полосы, которым ещё только предстоит данным народом стать. Перед нами лишь заготовки или, если хотите, полуфабрикаты для образования нового этноса. Ни анты, ни склавины, ни прочие их современники – ещё не славяне. Поскольку у них пока нет для этого главного – общего языка, имени и, разумеется, единого самосознания.

К моменту ухода гуннов славянский язык ещё не сложился.
Однако, если прав Марк Щукин, допустивший, что он мог возникнуть на окраине балтской зоны под воздействием неизвестного наречия, то почему бы нам, в свою очередь, не предположить, что зарождение нового диалекта, столь маловероятное в лесах Поднепровья и в болотах Припяти, свершилось именно в ту эпоху, когда кочевники вытащили балтские племена из привычных тем дебрей и расселили на равнинах Украины? Ведь эта версия всё расставляет на свои места! Тогда становится ясным, отчего архаичные славянские топонимы находятся не в лесной зоне, а гораздо южнее, почти в степи. Да и роль второго предка славянской речи подходит, скорее, не бастарнскому, а гуннскому языку. Хотя о последнем нам мало что известно, но явились его носители с территории Великой степи, а не из пределов Центральной Европы. Вектор именно тот, что нужен, чтобы из балтов сделать славян. Многие исследователи обоснованно считают гуннскую речь индоевропейской. Известно, что восточногерманские племена, побывавшие в зависимости от степняков – готы, гепиды, вандалы, герулы – активно заимствовали лексику своих повелителей. Будь грозные кочевники по языку собратьями тюрок или монголов, следы алтайского влияния проявились бы в речи многих европейцев. Но этого нет и в помине. Следовательно, гунны, вероятнее всего, говорили на неком неизвестном индоевропейском наречии, отдалённо родственном индоиранским языкам. А ведь это именно то, что требуется для наших поисков! Кроме того, благодаря Иордану, нам известно одно-единственное достоверно гуннское слово – "страва". Так грозные завоеватели именовали погребальное пиршество на могиле Аттилы. И практически с тем же смыслом оно встречается во всех славянских языках, где означает "поминальную пищу". Разве этот красноречивый факт не подталкивает нас к предположению, что именно гуннский язык стал тем неизвестным компонентом, что сделал из балтской речи – славянскую?

Чертовски соблазнительно всю разницу в языках балтов и славян списать за счёт гуннов. Это, к тому же, весьма удобно, поскольку данный язык никому не известен и мы можем смело воображать о его особенностях всё, что нам заблагорассудится. Должен признать, что такая версия выглядит даже несколько правдоподобней балто-бастарнского гибрида Марка Щукина, возникшего, якобы, в дебрях Поднепровья. Соглашусь и с тем, что пока лесные обитатели оставались в родных краях, да ещё в окружении балтских народов, их практически невозможно было заставить отречься от родной речи. Но вырванные из привычной среды и насильно перемещённые гуннами на украинские равнины, они оказывались принципиально в иной ситуации, поскольку, вне всяких сомнений, были обречены на языковые контакты с иноземцами. Ведь этим людям надлежало хоть как-то объясняться со своими господами, которые, в свою очередь, требовали неукоснительного выполнения приказов. Таким образом, мы получаем идеальную площадку для формирования нового языка. Только боюсь, что в подобных условиях возникнуть мог лишь пиджин.

Данным термином филологи называют упрощённые языки, слепленные на скорую руку, по принципу "моя твоя понимай", из двух и более неродственных наречий. Как правило, пиджины небогаты лексикой – от тысячи до полутора тысяч простейших слов. Там используются самые примитивные формы словообразования, элементарные способы построения предложений, практически отсутствуют сложные правила и какие-либо речевые законы. По сути – это не полноценный язык, а, скорее, экстренное средство межнационального общения, позволяющее хоть как-то преодолеть пропасть полного взаимонепонимания. Те, кто его используют, знают наряду с ним и родной язык. И как только острая необходимость в таком своеобразном "костыле" отпадает, от него почти всегда тут же отказываются. Яркий пример пиджина – это речь, при помощи которой белые плантаторы изъясняются со своими чернокожими рабами где-нибудь в Латинской Америке или на Карибских островах. Основа такого "языка" – ломанный испанский или португальский.

Нормальная речь не возникает в общении рабов и их хозяев. И всё, что могло сложиться во взаимодействии гуннских повелителей и балтских подданных – это убогий пиджин. Порой пиджин дотягивает до так называемого креольского языка. Тогда он действительно становится почти нормальным наречием. Представьте себе, плантацию сахарного тростника где-нибудь на Барбадосе. На ней с утра до вечера под палящим солнцем в поте лица своего трудятся чернокожие рабы, привезённые из разных частей Африки, которые с трудом понимают даже друг друга. Хозяева и надсмотрщики – испаноязычные европейцы. На базе примитивной испанской лексики и отдельных африканских слов здесь возникает простейший пиджин. Но проходит пара-тройка десятилетий, подрастают дети чернокожих рабынь, в том числе и от белых господ, и новое поколение невольников начинает воспринимать местный "костыль" в качестве родной речи. Оно на нём думает и говорит, не зная ничего иного. Так, собственно, и возникает креольский язык. Как правило, он, впрочем, богаче первоначального пиджина, поскольку со временем хозяева и рабы начинают лучше понимать друг друга. Следующее поколение надсмотрщиков и невольников добавляет в речь всё новые слова и формы. Креольский язык, по сравнению с пиджином, даёт больше возможностей для нормального общения. Поэтому он полностью вытесняет прежние африканские наречия. Обитатели плантации вскоре их начисто забывают. Однако, даже тогда язык самих плантаторов – в данном случае испанский – всё равно воспринимается как престижный, а креольский, напротив, остаётся уделом невольников, а, следовательно, в глазах обитателей плантации он мало привлекателен. Поэтому сами креолы всеми правдами и неправдами пытаются выучить испанский. Для них это – как пропуск в верхи общества. На острове идёт ползучий процесс декреолизации. То есть, язык низов постепенно сближается с наречием колонистов. И если ничего не менять, то в один прекрасный день все островитяне заговорят на чистом испанском языке. Убогий пиджин через стадию креольского языка дорастёт, наконец, до той речи, к которой он всё время неуклонно стремился. Но, допустим, в некий момент времени, в самый разгар языкового процесса, господа внезапно куда-то исчезают. К примеру, случилась революция, и белые обитатели острова его срочно покинули. Тогда креольский язык, так и недоразвившийся до оригинального испанского, получает все шансы стать господствующим в данной местности. Ведь он оказывается единственным средством общения нового этноса – барбадосцев. Креольский язык – это путник, застрявший на половине дороги от примитивного пиджина к господской речи, из ломанного варианта которой он, собственно, и появился.

Напрашивается версия. В гуннскую эпоху на Востоке Европы возникают многочисленные невольничьи центры, считайте, те же самые плантации. На них трудятся рабы, говорящие на балтских языках, там же проживают их степные господа. И первые подчинялись вторым довольно короткий промежуток времени, явно недостаточный для того, чтобы полностью усвоить гуннскую речь. Самые первые невольничьи поселения возникают здесь не раньше начала V века. Ведь кочевники не сразу сообразили, что им делать с разбегающимся от них во все стороны населением. А уже к 454 году гунны терпят поражение у реки Недао, и в 469 году отрезанную голову последнего из сыновей Аттилы, решившего вторгнуться в пределы Империи – Денгизиха – выставляют на потеху публике в Константинополе. Самое позднее, в начале 80-х годов того же столетия эти некогда грозные завоеватели навсегда покидают Скифию, поскольку под 475 годом летописи замечают здесь булгарские племена. Всего лишь два поколения бывших лесных балтов пробыло в гуннской неволе. Затем они внезапно освободились. Булгары, которые пришли сюда после гуннов, во-первых, принесли новый язык, во-вторых, в связи со своей малочисленностью, не могли заменить собой грозных завоевателей. Вот и получается, что невольники к моменту избавления от гнёта кочевников находились как раз на стадии креольского языка. Их балто-гуннский гибрид в дальнейшем и стал основой славянской речи.

[ZHAN]

Красивая теория, но "нечистой силы" в этом варианте скрывается не меньше, чем в версии Марка Щукина. Во-первых, взгляните на карты ранних пражских поселений V-VIII веков, составленные Валентином Седовым. Первая создана с упором на пеньковскую культуру. Вторая – на корчакскую.


Несложно заметить, что и там, и там мы имеем дело не с отдельными посёлками, равномерно разбросанными по всей зоне, а с некими сгустками поселений. Именно их археологи подчас именуют "варварскими королевствами" гуннской эпохи. Мы же подозреваем в них банальные невольничьи центры, куда степные владыки согнали подвластное им население, дабы оно больше не разбегалось, но варило им сталь, растило хлеб и содержало скот. В данном случае для нас важна не сама полемика о природе этих образований, а то бесспорное обстоятельство, что эти скопления оторваны друг от друга, они не составляют единого целого, но дробятся на ряд вполне автономных формирований, как их при этом не назови – "плантацией" или "королевством".

У гуннов, образно говоря, вместо одной сплошной "латифундии" было множество отдельных "поместий".
Продолжая этот ассоциативный ряд, можно выразить ту же мысль следующим образом: на просторах Восточной Европы в то время был не один рабовладельческий остров Барбадос, а целый архипелаг подобных колоний. Этот факт мы должны держать в уме, рассуждая о возможностях сложения здесь нового языка.

В каждом из них должен был сложиться свой диалект. Причём далеко не обязательно, что невольники всюду говорили по-балтски. На первом этапе, то есть, сразу после прихода гуннов, почти повсеместно в Скифии звучали восточногерманские наречия. И только с 30-40 годов V века, когда в обозе гуннов многие германские племена: остготы, гепиды, герулы и прочие переместились за Карпатские горы, на Средний Дунай, в данном регионе, несомненно, усилилось влияние балтского языка. На место тех, кто со своими князьями уходил в сторону будущих Гепидии и Лангобардии, кочевники, вероятно, пригоняли новые партии людей из зоны Верхнего Поднепровья. Однако, летописи упоминают германские племена ангискиров и бардоров, которые сохраняли преданность сыновьям Аттилы даже после их поражения от гепидов. Археологи наблюдают приток вещей "дунайской традиции" в Поднепровье именно во второй половине V столетия, когда по данным летописей сюда вынуждены были бежать поздние гунны и их вассалы. Мишель Казанский полагает, что ветром, занёсшим дунайскую моду в здешние края "могло быть отступление гуннов и их германских и негерманских союзников на восток, на Днепр, после разгрома на Дунае". Посмотрите, на его карту и убедитесь, что спасались потомки Аттилы и их сторонники непосредственно на той территории, где складывались корчакцы, пеньковцы и колочинцы.

Карпатские горы нельзя рассматривать в качестве этнического порубежья: к Западу – германцы, к Востоку – балты, будущие славяне. Скорее это была политическая граница. Во внутреннюю котловину Карпатских гор, под покровительство гепидов и остготов, хлынули те народы, которые желали поскорее избавиться от ига кочевников. Напротив, на Восток от данного хребта подались те, кто оставался в орбите влияния гуннов. Своего рода миграционные качели "Днепр-Дунай" остановились только после того, как наследники Аттилы навсегда покинули Скифию. Поэтому я весьма осторожно подходил бы к вопросу о том, где на Востоке Европы заканчивалось влияние германских языков и начиналась балтская зона. В ареале антов с известной долей вероятности речь лесных племён могла звучать лишь на берегах Дона, Сейма, Днепра, максимум Южного Буга, а на Днестре, несомненно, должен был доминировать готский или вандальский язык. Сложную картину являло собой и будущее корчакское сообщество. Скорее всего, эти люди звали себя дулебами. А значит, германская речь также была им отнюдь не чужда.

Историки давно заприметили, что среди всех средневековых славянских этнонимов чуть ли не самым распространённым является имя "дулебы". Оно встречалось как у восточных, так и у западных и южных собратьев, упоминается даже в древнерусской "Повести временных лет". Валентин Седов обнаружил этнонимы с корнем "дулеб" на Волыни, в Чехии, на Верхней Драве, на Среднем Дунае между озером Балатон и рекой Мурса, словом, в самых разных местах зоны обширной славянской колонизации. При этом, как пишет российский академик: "Все эти группы дулебов, как показывают археологические материалы, восходят к праго-корчаковскому культурно-племенному кругу". Учёный приходит к вполне обоснованному выводу, что значительная часть корчакцев считала себя дулебами. И центр дулебского сообщества, по его мнению, располагался на Волыни. Историки давно бы признали дулебами все корчакские племена, поскольку это вполне соответствует исторической истине, если бы не два очевидных обстоятельства. Во-первых, как известно, слависты тщились доказать, что эти люди звали себя непосредственно "славянами", хотя никаких свидетельств к тому у них, разумеется, не было. Но им всегда хотелось показать местные истоки византийского этнонима "склавины". Ведь, если пеньковцы были антами, с чем не поспоришь, а корчакцы – дулебами, что тоже весьма вероятно, то кто же тогда на Востоке Европы носил то имя, от которого, якобы, византийцы произвели свой знаменитый этноним? Вот эту почётную миссию и возлагали на праго-корчакцев. Во-вторых, как установил лингвист Олег Трубачёв, само название "дулеб" происходит от германского выражения "daudlaiba", что означает "наследство умершего". И славистов подобная родословная племенного имени праго-корчакских племён всерьёз насторожила. Как это!? Те, кого они считали главным истоком всех славян, именуют себя на германский манер? Признать такой факт было выше их сил.

Мы столкнулись с племенем смешанного происхождения. Вдобавок, после тяжкой гуннской неволи эти люди не помнили своего прошлого. Их спрашивали: кто вы? И они отвечали: мы потомки своих предков – "наследники умерших" – "дулебы". А что ещё они могли о себе рассказать?
Впрочем, для нас в данном вопросе важнее всего то, что и в корчакской зоне, её историки отчего-то считают более однородной, чем пеньковскую, хотя, с моей точки зрения – совершенно напрасно, даже там – отчётливо проявляется германское влияние.
В гуннское время на Востоке Европы наблюдалась очевидная разноголосица языков. И германские наречия серьёзно конкурировали здесь с балтскими. Кроме того, в ту эпоху на просторах Украины находился не один очаг лингвогенеза, а множество таковых. Фактически, в каждом из "сгустков поселений" или "варварских королевств" шли вполне самостоятельные языковые процессы, и не везде балтская речь доминировала даже среди невольников.

Гунны, по крайней мере в начале своей эпохи, сами не жили в тех невольничьих центрах, что возникли в эту пору на Востоке Европы. Именно данное обстоятельство и позволило отдельным археологам утверждать, что славяне с кочевниками никогда не пересекались. Всё дело в том, что Гуннская империя строилась по принципам Скифского царства. Господствующее племя кочевало отдельно от своих подданных. Грозные завоевателя не желали нисходить до таких мелочей, как непосредственное управление хозяйством. Они полагали лишь войну единственным достойным их занятием. Поэтому контролировали невольников подвластные царскому племени народы. У скифов – это были потомки побежденных киммерийцев, у соплеменников Аттилы – готы, гепиды, вандалы, сарматы и прочие. Держава кочевников по структуре напоминала трёхступенчатую пирамиду. Наверху – степные повелители. Абсолютные цари. Если хотите – владельцы плантаций. Ступенькой ниже – те воины, которых они победили. Готы, гепиды, сарматы, вандалы. В ряду наших ассоциаций можно считать их надсмотрщиками на этих плантациях. И в самом низу – безоружные земледельцы и ремесленники, подневольное население, плантационные рабы. Таким образом, гунны сами напрямую с последними не общались, но управляли массой подданных при помощи гото-аланской знати, поступившей к ним на службу. Могильники этих людей, наряду с пеньковскими и корчакскими древностями, археологи обнаруживают на территории антов и дулебов. В них покоятся князья и воины, погребённые по сарматским и германским обычаям. Что и позволило некоторым специалистам рассуждать о наличии здесь "варварских королевств". Конечно, прежняя элита, перешедшая на сторону кочевников, старалась во всём подражать своим новым повелителям. И одевалась они, как степняки, и схожим оружием пользовались, да и на гуннскую речь порой не прочь были перейти. Но парадокс заключается ещё и в том, что сами гунны, особенно в период Аттилы и его сыновей, уже практически не отличимы от германцев. Они носят одни и те же мечи, шлемы и украшения, пользуются типично германскими фибулами, у них единая мода с той варварской знатью, что им служит. И судя по впечатлениям византийского посла Приска Панийского, даже при дворе Аттилы наряду с гуннской звучала речь и его подданных. Как пишет дипломат: "Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх своего языка варварского, охотно употребляют язык гуннов или готов или авсониев (латынь)". Вероятно, ситуация к Востоку от Карпат ненамного отличалась от того положения дел, что засвидетельствовал Приск для ставки степного императора. Вся разница, должно быть, заключалась в том, что с этой стороны Карпат меньше слышалась латынь, и больше – балтские наречия. Однако, звуки готского языка раздавались здесь не менее часто, чем гуннского, раз их без стеснения употребляли даже при дворе Аттилы.

Правящие круги невольничьих центров Восточной Европы того времени изъяснялись не только по-гуннски, но и на родных наречиях, а по происхождению эти люди чаще всего были из германцев и сарматов.
Но тогда какая же речь звучала в тогдашней Скифии?
Здесь происходило настоящее "вавилонское смешение" языков и народов. Если тут даже складывались отдельные пиджины, то они, безусловно, не могли походить друг на друга.
Представьте, доктор, два разных "королевства". Одно, к примеру, на Волыни, другое – в районе Киева. В первом – основу подневольного населения составляют бывшие гепиды, слегка разбавленные вандалами с Вислы и лесными балтами с Севера, из района Припяти и зоны штриховиков. А надзирать над ними кочевники поставили остготского князя с его дружиной. Во втором случае – большинство невольников представляют собой венедов киевской культуры с некоторым добавлением вандалов и северных балтов. Но управлять этим центром поручили аланскому вождю с его всадниками. Есть ли хоть малейший шанс, что и там, и тут мог возникнуть одинаковый язык? Вряд ли!

Между тем, в недалёком будущем оба пятна сольются в единую праго-корчакскую культуру. В таких условиях пиджины, даже если они кое-где и возникали, тут же должны были умереть, уступив место привычным полноценным языкам. Вдобавок, пестрота этнической и языковой ситуации на Востоке Европы усугублялась ещё и тем обстоятельством, что гунны, опасаясь сепаратизма своих "надсмотрщиков", всё время перебрасывали их гарнизоны с места на место. Они попросту не давали варварским князькам нигде пустить глубокие корни. Сегодня он управляет "королевством" на Волыни, завтра занимается зачисткой лесной зоны в Поднепровье, потом перемещает подданных с Днепра за Карпаты, затем воюет под знамёнами Аттилы где-то на территории Галлии. Даже невольников кочевники порой перебрасывали вслед за собою на тысячи километров, с Северного Причерноморья в Среднее Подунавье и обратно. А уж варварские гарнизоны и того более – тасовали, как карточную колоду, практически непрерывно. После поражения у Недао большинство германских князьков, наверняка, перебежало на сторону победителей-гепидов. И гуннам пришлось срочно искать им замену. В это время они, вероятно, уже сами управляют невольниками, не доверяя посредникам. Так что это была чрезвычайно динамичная эпоха. Однако, "ахиллесова пята" этой версии, заключается отнюдь не в сложности тех языковых процессов, что протекали на территории Украины в гуннское время. Главная и неразрешимая проблема заключена в том, что славянская речь даже в принципе не могла возникнуть ни в качестве пиджина, ни в виде креольского языка. Это просто исключено. По той очевидной причине, что славянский язык по своим конструктивным особенностям довольно сложен и не уступает в данных параметрах прочим индоевропейским наречиям. Причём часть речевых структур роднит славян с балтами. Из них отдельные находят соответствие в западнобалтских наречиях, например, в прусском, другие – в восточнобалтских: литовском и латышском. Однако, почти половина конструкций, имеющихся в славянской речи, начисто отсутствует в балтском мире, хотя есть у них отдельные индоевропейские аналоги. Поэтому и возникла версия, что славянский язык имеет гибридное происхождение. Гипотетически это выглядит следующим образом: народ, скажем, носитель южного лесного балтского языка, одинаково далёкого и от восточных и от западных родственников, оставил половину структур из родной речи, а другую взял из некого неустановленного пока индоевропейского наречия степного происхождения. При этом создатели нового диалекта ничуть не упрощали конструкции балтской речи, не ломали они и формы неизвестного нам языка. Для этого они должны были в совершенстве владеть обоими. Понимаете?
Именно такой вариант лингвисты называют "смешанным языком", он же "mixed language". Это третье наречие, созданное из двух изначальных, и оно ничуть не проще любого из родительских. Mixed language вы ни за что ни отличите от любого иного полноценного языка, особенно, если вам неизвестны его исходные компоненты. А речь креолов, как ни крути, навсегда останется лингвистическим "костылём", пусть даже основательно модернизированным. У креольских языков, не говоря уже о пиджинах, главными отличительными особенностями являются упрощённая грамматика, фонетика и орфография. И за основу там берётся речь господ, а не невольников. А у нас ситуация фифти-фифти. И никаких упрощений! Таким образом, всё что могло возникнуть внутри "варварских королевств" – это ломаный вариант гуннского языка или даже гунно-готского микса. Славянская речь отличается от подобного "костыля", как дворец князя от землянки бедняка. Даже если представить её в качестве "mixed language", всё равно приходится признать, что она никак не могла зародится в отношениях "раб-хозяин". Слишком сложно устроено для этого славянское наречие. Его создателями не были простые невольники.

Кто же тогда мог это всё сконструировать?
Некий народ, занимающий промежуточное положение между условными "повелителями" и "рабами". При этом балтский язык, который в данном случае выступает, как "низший", менее престижный, для этих людей был родным. То есть, по происхождению "творцы", несомненно, являлись именно лесными балтами. Но они в совершенстве знали и второй, "господский" язык. Что, само по себе, подразумевает их довольно высокий статус. Причём, в отличии от креолов, которые стремятся овладеть речью своих хозяев, но лишены такой возможности, эти гипотетические создатели нового диалекта, напротив, вполне осознанно хотели себя от носителей наиболее престижной речи каким-то образом отделить. Но и с бывшими соплеменниками разговаривать на одном языке они не желали. Поэтому и принялись конструировать новую речь из двух им хорошо знакомых.

Но всё, что мы знаем о гуннской эпохе, свидетельствует в пользу того, что роль "надсмотрщиков" для грозных кочевников исполняла германская и, в меньшей степени, сарматская элита. Вряд ли бы она снизошла до изучения балтских наречий.

Я бы нисколько не удивился, друг мой, если бы в эту эпоху возник некий гото-гуннский гибрид. Но между лесными балтами и степными владыками лежала настоящая пропасть. В этом плане правы те археологи, которые полагают, что грозные гунны почти не пересекались с будущими славянами. В какой-то степени это соответствует действительности. Ведь те, кто вскоре назовёт себя славянами, не являлись невольниками кочевников напрямую. Им досталась участь ещё хуже. Они были рабами их рабов. В гуннскую эпоху они занимали самую низшую ступень социальной пирамиды. А значит, если новый язык и сложился из двух наречий, балтского и неизвестного индоевропейского, то произошло это явно в другое время и в ином месте. На роль одного из родителей славянской речи грозные кочевники совершенно не годятся. Их взаимоотношения с лесными балтами оставляют в этом плане желать лучшего. Для создания же того гибрида, о котором мы рассуждаем, требовалась принципиально иная ситуация и другое историческое мгновенье. Нам нужен кто-то лучше гуннов, в том смысле, что связи этого народа с будущими славянами должны быть гораздо теснее и ближе.

[ZHAN]

Знаете почему Щукин и его сторонники настаивали на том, что славянский язык сложился в лесном Поднепровье? Хотя прекрасно понимали, что никаких топонимических следов этого процесса к Северу от Припяти, Десны и Сейма нет и никогда не будет обнаружено. Наверняка, отдавали они себе отчёт и в том, что обитатели лесных дебрей по природе своей весьма консервативны, а значит, любые процессы, в том числе языковые, протекают в этой зоне медленно и растягиваются там чуть ли не на тысячелетия. Словом, эти края – не лучшая площадка для рождения нового наречия. И тем не менее, они твёрдо стояли на своём варианте. Отчего?

По той простой причине, что они отчётливо видели, как в дальнейшем обстояли дела с миграций в Европу тех, кого они считали славянами: антов, дулебов, склавинов и прочих. Взгляните, к примеру, на эту карту Валентина Седова.

Распространение славянской керамики по В. Седову:
а - праго-корчакская керамика;
б - пеньковская керамика;
в - так называемая "дунайская" керамика, сложившаяся на пеньковской основе;
г - суково-дзедзицская керамика; границы доминирования суково-дзедзицкой традиции.

Валентин Седов справедливо полагал, что распространение предков по нашему континенту с археологической точки зрения можно объяснить, лишь сложив усилия двух народов: пеньковцев и праго-корчаковцев. Ни одно из этих племён само по себе, без своего соседа, не покрывает и половины зоны обширной славянской колонизации. Если внимательней присмотреться к направлениям миграций, то обнаружится, что движение этих племён на Юг и Запад шло двумя огромными волнами, которые порой смешивались, но чаще заполняли какие-то области вполне самостоятельно. Так, например, дулебские племена, то есть выходцы из корчакского ареала, безраздельно господствуют в долинах Вислы и Западного Буга, а также у истоков Одера. Их антские братья там почти не встречаются. С другой стороны, дулебов практически не было на Юге Украины и в Молдове. Что особенно бросается в глаза, так это то, что южнее условной линии Сава-Дунай представлены почти исключительно анты, точнее, их горшки. Получается, что необъятный Балканский полуостров, судя по керамическим находкам, осваивали одни только пеньковцы, без помощи своих северных собратьев.

Проще говоря, картина у нас вырисовывается следующая: два народа – дулебы и анты – одновременно отправляются на захват новых земель. Где-то они селятся совместно, где-то раздельно. Через несколько веков все их потомки становятся славянами и говорят на едином языке, в котором поначалу с трудом улавливаются какие-либо диалектные различия. Конечно, нет никакой проблемы, если представить, что у обоих племен было единое наречие. Хотя, честно говоря, такая ситуация в свете того, что мы знаем о природе этих этносов, выглядит мало правдоподобной. Однако, стоит только предположить, что у двух народов говоры хоть чуть-чуть различались, как вся концепция славянского этногенеза тут же рассыпается, как карточный домик от порыва ветра. Действительно, близость славянских языков в историческое время оказывается просто поразительной. Известно, что в ходе своей знаменитой моравской миссии (860-880 годы) известные подвижники, ныне причисленные к лику святых, Кирилл и Мефодий, владеющие исключительно македоно-болгарским диалектом, были прекрасно понимаемы как западными, богемскими славянами, так и, впоследствии, жителями Востока данной речевой зоны, в частности – Руси. А ведь это уже конец IX века. Прошло три столетия с тех пор, как славяне оказались рассеяны по необъятным просторам нашего континента. Тем не менее, знание греческими миссионерами наречия племени, обитающего в районе Солуни, позволило им без труда, и без каких-либо толмачей, общаться с теми, кто жил за тысячи километров к Северо-западу или Северо-востоку. Гораций Лант, известный лингвист, профессор из Гарварда, утверждает, что славянский язык, несмотря на колоссальную территорию своего распространения, сохранял абсолютное единство практически до середины VIII века. Факт сам по себе кажущийся невероятным. Но он представляется вдвойне поразительным, если согласиться с мнением археологов о том, что распространял по Европе этот удивительно монолитный говор не один народ, а как минимум два: дулебы и анты.

Да, проблема! Следовательно, историкам во что бы то ни стало надо было доказывать, что пеньковские и корчакские племена общались даже не на родственных наречиях, а на одном и том же языке!

Но когда они ухитрились стать полными речевыми близнецами? Что творилось в гуннскую эпоху на равнинах Украины мы разбирали. Иначе, чем вавилонским столпотворением тамошнюю ситуацию назвать нельзя. Стало быть, по логике учёных мужей, языковое родство надлежало подыскивать в предыдущем периоде. Тут то и пришлось исследователям пускаться во все тяжкие. Киевской археологической культуре, практически целиком расположенной в балтской языковой зоне, они приписали праславянскую речь. Только так, по мнению историков, дулебы и анты, как отдалённые потомки днепровских венедов, теоретически могли бы говорить на едином наречии. Хотя, понятно, что и здесь не всё так просто. Вот например, как оценивает степень родства праго-корчакцев и пеньковцев археолог Игорь Гавритухин: "Пеньковская культура является восточным соседом пражской. Как правило, ее и идентифицируют с антами, что на каком-то отрезке вполне правдоподобно. По своему облику она достаточно близка пражской, хотя по многим показателям отличается и имеет другие истоки. То есть это были народы, которые где-то и очень-очень давно, имели общих предков, к VI веку уже достаточно давно разошедшиеся, составлявшие две разные общности, иногда между собой сталкивающиеся".

Пеньковцы-анты и корчакцы-дулебы по любому должны были иметь меж собой речевые различия.

Народы, которые "где-то и очень-очень давно" имели общих предков, а потом меж собой разошлись, никаким образом не могут говорить на одном языке. В лучшем случае, они изъясняются на родственных наречиях, в самом идеальном – на разных диалектах одного языка. Но ведь филологи не обнаружили антской и дулебской диалектных зон внутри славянского сообщества. Все попытки языковедов отыскать некое древнее членение славян на два потока, будь то северный и южный или западный и восточный, потерпели фиаско. Вместо мифических первоначальных двух ареалов они чётко видят лишь три довольно поздние группировки, сложившиеся на территориальной основе: южнославянскую, западнославянскую и восточнославянскую. И все они друг от друга находятся практически на одинаковом расстоянии. Как будто разбежались из единого центра. При этом ни одна ветвь не может выступать предковой для двух других.

У лингвистов концы с концами никак не вяжутся. Если в миграцию отправились два самостоятельных народа, как утверждают археологи, да ещё очень давно разошедшиеся друг с другом, то где следы первичных диалектных зон? Их полное отсутствие представляется просто невообразимым явлением. А идея о балто-гуннском гибриде их вообще поставит в полный и окончательный тупик. Предположим (это, с моей точки зрения, совершенно невероятно) мы всё же допустим, что в одном из "варварских королевств" на территории Украины возник смешанный балто-гуннский язык. И он каким-то образом не погиб после ухода грозных кочевников, но, напротив, распространился и на соседние сгустки поселений. Стало быть один из двух народов – либо дулебы, либо анты – в середине VI века уже заговорил по-славянски.
Причём анты представляются более предпочтительным носителем нового языка. Анты у нас говорят по-славянски. Но ведь их соседи – дулебы не знают нового наречия, не так ли? И когда два этих племени отправятся совместно колонизировать Центральную и Южную Европу, одни будут повсеместно распространять славянский язык, а другие – повсюду насаждать своё собственное балтское или германское влияние. И чтобы мы получили тогда на выходе? Поймите же, образование "смешанного языка" сама по себе вещь в истории народов чрезвычайно редкая, почти неслыханная. Вероятность такого феномена не выше, чем шансы выиграть в лотерее, угадав шесть номеров из шести. А вот чтобы у двух самостоятельных народов параллельно возник один и тот же "mixed language", такую вероятность, пожалуй, не смогут просчитать даже математики. Полагаю, она не выше, чем у мартышки, бьющей по клавишам печатной машинки, набрать в итоге "Библию".

Не был ли в состоянии один из этих народов каким-то образом навязать другому свой язык?
Приблизительно также, видимо, рассуждал Игорь Гавритухин, который явно мучается оттого, что пеньковцы не слишком близки его любимым праго-корчаковцам. Этот учёный полагает, что дулебы-пражане всё же сумели завоевать антов. В качестве доказательства он предъявляет так называемые Мартыновские клады, выпавшие на пеньковской территории в конце VII века. Вот что известный археолог думает по данному поводу: "А раз клады никто не достал, значит, с населением, спрятавшим клады, случилась беда. И по нашей (с Андреем Обломским) концепции, случилась как раз экспансия носителей родственной пражской культуры. Но "пеньковцы" не испарились, а смешались с пришельцами, стали частью новой славянской культуры на их землях".
В конце VII столетия пеньковская культура действительно погибает, как, впрочем, и соседняя колочинская. Игорь Гавритухин полагает, что произошло это в результате нашествия пражан. Хотя многие исследователи данную точку зрения и не разделяют.

Дело в том, что основные процессы славянской миграции в Центральную и Южную Европу, самое деятельное участие в которых приняли потомки антов, приходятся на конец VI - начало VII столетия. Именно в этот период поселения с полуземлянками и примитивными лепными горшками одновременно появятся почти повсюду: в Моравии, в Богемии, в Малопольше, внутри Карпатской котловины и даже южнее Дуная. А гибель пеньковской культуры с последующим замещением её лука-райковецкой, наследницей корчакской, в чём Игорь Гавритухин увидел "экспансию" пражан, относится лишь к концу VII столетия. Грубо говоря: сначала дулебы и анты дружно и без каких-либо конфликтов захватывают всю Центральную и Южную Европу, а лишь затем в одном только месте, а именно на Днепре, первые занимают земли вторых. Даже если между этими племенами и вспыхнула война, в чём вполне обоснованно многие историки сомневаются, языковую ситуацию на континенте изменить она уже никак не могла. Чтобы дулебы и анты могли повсюду распространять один язык, им следовало выяснять отношения друг с другом гораздо раньше – как минимум, ещё в середине VI века, а не в конце VII-го, когда "поезд в Европу" давным-давно ушёл.

Как же в таком случае учёные объясняют удивительное языковое единство той зоны, которую, по сведениям археологов, осваивали сразу два вполне самостоятельных народа?
Практически никак. Главная проблема, с которой мы постоянно сталкиваемся в ходе поисков славян, заключена в том, что специалисты из разных отраслей исторических знаний давно перестали слышать друг друга. Археологи находят "своих" славян и не обращают внимания на доводы лингвистов. Языковеды же тем временем разрабатывают собственные концепции, которые никак не согласованы с артефактами, извлекаемыми из земли.

Смотрите, что у нас получается. Археологи утверждают, что славяне пришли в Европу с Востока. Их прародиной они видят либо трясины Припяти, либо лесные дебри Поднепровья в целом. При этом на роль распространителя языка у них находится не один, а, как минимум, два кандидата сразу: дулебы и анты. Что сие означает, если перевести данную концепцию в плоскость лингвистики? Означает, что россыпь древнейших славянских топонимов должна обнаружиться в белорусском Полесье и на ещё более северных территориях. Этого нет. Означает также, что восточнославянские языки, как родительский вариант, должны быть ближе к западным и южным, чем последние между собой. В то время, как на самом деле, все эти ветви на графике представляют собой равносторонний треугольник и ни одна группа языков не может похвастать древностью или особой близостью по отношению к другой. И, наконец, вышеуказанное означает, что первоначальным делением общеславянской зоны должны стать не три нынешние территориальные группировки, а две области, в целом совпадающие с районами распространения дулебов и антов. Но все попытки языковедов обнаружить нечто подобное закончились неудачей.

У языковедов такой же разнобой мнений, как и у археологов. Но искать прародину предков в лесном Поднепровье они дружно отказываются. С точки зрения топонимики им привлекательней кажется либо среднедунайский регион, на котором настаивал Олег Трубачёв, либо северные склоны Карпат, от Татр на Западе до Буковины на Востоке, где помещает область первоначального расселения славян немецкий профессор Юрген Удольф. И, конечно же, ни о каких двух самостоятельных племенах, как распространителях языка, лингвисты даже слушать не хотят. Эпицентр славянской речи, по их мнению мог быть только один. И находился он приблизительно на равном удалении от всех трёх современных группировок славян.

Бедные историки, которым приходится учитывать мнение и археологов, и лингвистов! Как только они выкручиваются из подобного положения? Примерно так, как составители вот этой карты. Они, не мудрствуя лукаво, совместили район Припяти с северными склонами Карпат. И уже оттуда их народ-монстр протянул свои щупальца во все стороны.

Но ведь племени, изображённого на этой карте, никогда не существовало! Гунны зачистили область жительства пшеворцев-вандалов, поэтому долина Вислы к Северу от Карпатских гор превратилась в подлинную пустыню. Там просто не было жителей. Как же оттуда могли отправиться в разные стороны толпы завоевателей? Антов же здесь просто обидели. Их участие в славянской колонизации никак не отмечено.

"Обидели" учёные далеко не одних лишь только антов. Неужели вы думаете, что ресурсов одного или даже двух племён хватило бы, чтобы занять пол-Европы? На самом деле в том действе, что историки называют "славянской колонизацией", принимали участие все без исключения известные нам народы Скифии: корчакцы-дулебы, пеньковцы-анты, колочинцы с берегов Десны, обитатели так называемой "готской пробки" Среднего Днестра, суково-дзедзицкие племена, сложившиеся, видимо на базе аборигенов Центральной Европы и, конечно же, ипотештинцы-склавины с Нижнего Дуная. Только сложив вместе усилия данных этносов и добавив к ним ещё и энергию коренного населения бассейнов Эльбы, Среднего Дуная и Балканского полуострова можно было получить в VII-VIII веке то изобилие народов, что займёт почти половину нашего континента и заговорит по-славянски.

Но почему тогда учёные всё внимание сосредоточили лишь на миграциях из праго-корчакского ареала и молчат о сходных процессах у их соседей?

Потому что они всячески пытаются вывести славян из одного центра, в то время как археологические материалы упрямо показывают, что на Запад и Юг перемещались практически все знакомые нам народы Скифии. Последним из крупных учёных, кто пытался более-менее объективно взглянуть на процесс славянской миграции, был, пожалуй, академик Валентин Седов. Он хотя бы пробовал выделить ареалы распространения той или иной керамической традиции в неохватном поле общеславянской колонизации. Выглядело это примерно так:


Карты распространения славянской керамики в Европе по В. Седову.
Зелёным цветом выделена область преобладания пеньковской керамики, жёлтым - суково-дзедзицкой, синим - праго-корчакской

[ZHAN]

Из этих карт легко было сделать вывод, что по такому важнейшему показателю, как охват занятой территории, анты ни только не уступали дулебам, но, напротив, заметно тех превосходили. Однако, в последнее время историки по понятным причинам увлеклись одной праго-корчакской культурой и на её соседей решили не обращать внимания. Об участии последних в славянской колонизации говорят в лучшем случае вскользь, в двух-трёх словах. Например, Игорь Гавритухин, сожалея об отсутствии южнее Дуная пражских памятников, мимоходом замечает, что "в заселении Балкан значительную роль, судя по всему, играли носители ипотештинского сообщества". Дескать, вот беда: кого хотели здесь найти, те никак не обнаруживаются, а эти никому не нужны, а всё лезут со своими горшками! Косвенным образом признаёт колочинское присутствие среди славянских колонистов и украинский археолог Роман Терпиловский. Полемизируя со своим польским коллегой, он пишет: "Вряд ли можно согласиться с Михаилом Парчевским, считающим, что население колочинской культуры, в отличие от пражских и пеньковских племён, осталось на своей коренной территории. Напротив, в наиболее изученном регионе, Черниговском Подесенье, отмечается многократное уменьшение колочинских памятников по сравнению с киевскими, причём размеры их, как правило, значительно меньше. Очевидно, излишек населения переселился на новые земли". Некоторые из этих "новых земель" оказались за тысячу километров от старых, поскольку колочинская керамика найдена даже на Среднем Дунае, внутри Карпатской котловины.

В середине VI века на Востоке Европы проживало, как минимум, четыре народа: склавины, анты, дулебы и колочинцы с берегов Десны. Это были очень разные племена и по происхождению, и по местам обитания. Поскольку одни жили в предгорьях, другие в лесах, а третьи в открытой степи. Вероятно, отличались они и по менталитету. Вряд ли эти народы могли быть дружны между собой, поскольку, как мы знаем, некоторые из них воевали со своими соседями. И вдруг в один прекрасный день значительная часть каждого из этих племён срывается с места и отправляется в чужие края, за сотни, а порой и тысячи километров от родных мест? Что за эпидемия такая случилась в Скифии? Отчего мирным земледельцам внезапно захотелось примерить на себя лавры завоевателей? Ведь пригодных для обработки угодий вокруг хватало. И дулебы, и анты не освоили даже половины той пашни, что обрабатывалась при их предшественниках – готах. Там зачем же им было отправляться в опасные дальние странствия?

Наверняка, перечисленные народы различались не только нравами, внешностью и областями жительства, но и языками. Колочинцы Десны, без сомнения, принадлежали к лесным балтам. Жители Прикарпатья, скорее всего, изъяснялись на германских наречиях. Об остальных мы уже говорили. Какой же языковой хаос должен был возникнуть в Центральной и Южной Европе после того, как туда вломились эти разноречивые толпы? Вдобавок их многоголосица должна наложиться на весьма пёструю речь аборигенов тамошних мест. Страшно даже представить себе – какая какофония звуков нас ожидала в результате подобного нашествия множества различных племён. Вместо этого мы получаем глобальное единство на колоссальной территории. Один народ, который от Балтики до Эгеиды говорит на общем наречии. Разве это не чудо?

В истории часто случалось, чтобы какая-либо речь вдруг стремительно распространялась по столь огромным площадям?

То, что произошло в VII-VIII веках в Европе без преувеличения можно назвать "языковым взрывом". Полную аналогию того, что стряслось со славянами мы вряд ли разыщем. Но если говорить в целом о феномене невероятного и почти мгновенного расширения одного языка, то учёные за всю мировую историю сталкивались с подобным явлением, пожалуй, лишь три раза. Первый, когда армия Александра Македонского разнесла греческое койне на кончиках своих длинных копий по просторам Передней Азии, вплоть до границ с Индией. Второй, когда безостановочная поступь римских легионов привела к господству латыни на большей части Европы, Северной Африки и Ближнего Востока. И, наконец, третий случай: почти одновременно со славянским феноменом, а именно, в середине VI века, закованная с ног до головы в железо конница тюрков под чёрным знаменем с изображением волчьей головы покорила тысячи азиатских народов на пространстве от Китая до Чёрного моря включительно. И повсюду на этой территории зазвучала тюркская речь. Но всё дело в том, что в каждом из этих вариантов "языкового взрыва" мы прекрасно видим ту силу, что вызывает эффект внезапного и глобального расширения одного наречия. Всякий раз мы сталкиваемся с гигантской Империей, стержнем которой оказывается тот или иной народ: македоняне и эллины; римляне; древние тюрки. Эти люди явно превосходят в политической и военной мощи покорённые ими племена. И не удивительно, что побеждённые хотели быть похожими на своих блестящих победителей, охотно заимствовали их язык. Но что могло показаться привлекательным европейцам в образе жизни славян, с их неизменными землянками и горшками? Почему аборигены нашего континента принялись перенимать наречие пришельцев? Именно в этом заключается главная загадка!

Мы изучали появление первых славянских поселений на Эльбе и в Богемии. И часто сталкивались с тем, что новички вынуждены были устраиваться по соседству с остатками некого германского населения. Сходная картина, в смысле присутствия аборигенов, обнаруживается практически повсеместно, во всех странах, куда приходили ранние мигранты, за исключением, пожалуй, пустующих долин Вислы и Одера. В остальных краях ранним славянам приходилось делить наделы с прежними обитателями этих областей, пусть и не всегда многочисленными. Да и летописи порой замечают рядом с нашими героями иные племена. Вот, что пишет, к примеру, о ситуации на северных границах Византийской империи современник Юстиниана монах, известный нам под псевдонимом Псевдо-Кесарий: "А как же (могло случиться, что) находящиеся в другом поясе (живущие в одном климате, то есть, рядом) склавины и фисониты, называемые также данувиями (дунайцами), – первые с удовольствием поедают женские груди (здесь – сосут грудь), когда (они) наполнены молоком, а грудные младенцы (при этом) разбиваются о камни, подобно мышам, в то время как вторые воздерживаются даже от общепринятого и безупречного мясоедения. Первые живут в строптивости, своенравии, безначалии, сплошь и рядом убивая, (будь то) за совместной трапезой или в совместном путешествии (военном походе) своего предводителя и начальника, питаясь лисами, и лесными кошками, и кабанами, перекликаясь же волчьим воем. Вторые же воздерживаются от обжорства (здесь – поедания нечистой пищи) и повинуются всякому". Как видим, рядом с ипотешнинцами-склавинами в VI веке на берегах Дуная проживали ещё и некие образцово-показательные "фисониты", которые даже мяса не вкушали и вели себя, как послушные паиньки. Но проходит какой-нибудь век-другой и о них уже ни слуху, ни духу, а всё местное население именуется греками "склавинами" или "склавами", и говорит на одном языке.

Это свидетельствует о том, что местные народы вполне благополучно сохранились, однако, переняли славянскую речь и стали считать себя славянами. Именно на подобный поворот событий намекает нам наука топонимика. Ведь практически все названия европейских рек, включая Одер и Вислу, славяне заимствовали у неких аборигенов. Если бы тех не было, как бы мигранты узнали древние имена этих водоемов? На смешанное происхождение славян однозначно указывает и их антропология. Упорные попытки целой плеяды блестящих учёных выявить общий антропологический тип, присущий исходному славянскому племени, привели их к пониманию того, что такового в природе никогда не существовало. Подводя итоги многолетних исследований в этой области академик Валентин Седов делится не слишком для него утешительными выводами: "Славяне в разных регионах своего расселения имели различное антропологическое строение. Антропологического типа, характерного исключительно для славян, в Средние века, а очевидно, и в более раннее время, не существовало". Данный факт сильно расстроил российского учёного, но ещё больше его огорчило следующее обстоятельство: "Особенности антропологического строения славянского населения на окраинах их территории закономерно объясняются исследователями взаимодействием с субстратными племенами". Самое примечательное в этом откровении то, что поскольку тот "центр", с которого начали своё расселение данное племена, так до сих пор и не обнаружен, то все они получаются живущими "на окраинах", а следовательно, испытавшими воздействие тех, кто проживал в этих местах до них. И действительно, на Балканах славяне походят на предшествовавших им там фракийцев, в Восточной Германии – на венедов и кельтов, на Севере Польши – на западных балтов, в Беларуси на балтов лесных, на Русском Севере – на финно-угорские племена. В отчаянии академик даже заявил: "Роль антропологии в изучении ранней истории и происхождения славян невелика". Но мы то, понимаем, что в науке любой результат, даже отрицательный, это на самом деле – серьёзная подсказка. Просто её надо правильно понять. Антропология изначально указывала историкам на то, что в дальний путь на Запад и Юг континента отправились племена уже весьма разношерстные по своему происхождению. И поселяясь в различных странах, они роднились с тамошними обитателями, образуя ещё более причудливые этнические смеси. В некоторых случаях, возможно, переход на славянскую речь осуществлялся вообще без появления пришельцев.

Поверить в это почти невозможно! Но послушайте, что пишет о языковой ситуации в Центральной Европе начала IX века летописец императора франков Карла Великого некто Эйнхард, скрупулезно фиксирующий деяния своего монарха: "Наконец, он так усмирил все варварские и дикие народы, что населяют Германию – между реками Рейном, Висулой (Вислой), а также Океаном и Данубием (Дунаем). Народы те почти схожи по языку, но сильно отличаются обычаями и внешностью. Он сделал их данниками. Среди последних самые значительные (племена): велатабы, сорабы, ободриты, богемцы; с ними Карл сражался в войне, а остальных, число которых больше, он принял в подчинение (без боя)".

В ту эпоху славянский язык распространился вплоть до берегов Рейна! Но это же чудовищные масштабы языковой экспансии! Получается, что не только Восток Германии, но и весь её Центр, если верить Эйнхарду, попадает в орбиту влияния славянской речи! А ведь мы знаем, что в этот период южные славяне заполонили Грецию и даже высадились на острове Крит. И в то же самое историческое мгновенье восточные славяне двигались к берегам озера Ильмень, в глубину финских владений.
А Эйнхард, случайно, не мог ничего напутать? Там всегда жили германцы – саксы – и именно с ними Карл Великий вёл упорные войны.

О войне Карла с саксами нам известно, в основном, из трудов всё того же Эйнхарда. Как историк, он для эпохи становления империи Каролингов такая же незыблемая глыба, как Прокопий Кесарийский для Византии в царствование Юстиниана, или Нестор для начального периода Руси. При этом "саксы", как нам известно, это всего лишь собирательное название народов, живших тогда между Рейном и Эльбой. Ранее эти племена именовались варнами, тюрингами, англами и прочее. Никто и никогда, Эйнхард в том числе, не считал их полноценными славянами. Обратите внимание, биограф Карла Великого в качестве "ядра" того сообщества, что по его мнению, сложилось в пространстве между Рейном, Вислой, Дунаем и Балтикой называет другие племена: веталабов, сорабов, ободритов и богемцев. Вот они действительно славяне. Веталабы – известное славянское племя, обитавшее на землях Восточной Германии, в районе Померании и Бранденбурга. Сорабы, они же лужицкие сербы, жили по соседству с Богемией, в долинах рек Эльбы, Заале и Одера. Ободриты, расположившиеся в низовьях Эльбы, были, пожалуй, самым северо-западным из всех славянских народов. Богемцы, как следует из их имени, заселили основную территорию нынешней Чехии. И всё они, разумеется, говорили по-славянски. То есть, в сообществе народов, о котором рассказывает нам Эйнхард, и которое с его точки зрения распространялось вплоть до берегов Рейна, главным языком межнационального общения, по всей видимости, был славянский. Означает ли это, что саксов, живших в пространстве между Рейном и Эльбой, тоже надлежит записывать в славяне? Конечно же, нет. Да ведь биограф Карла Великого ничего подобного и не писал. Он использует гораздо более мягкую формулировку: "Народы те почти схожи по языку, но сильно отличаются обычаями и внешностью". Это всего лишь указание на то, что накануне франкских завоеваний славянский язык, как средство общения с соседями, был в ходу и у населения рейнско-эльбского междуречья. Саксы, скорее всего, в этот исторический период были двуязычны. Впоследствии их покорили франки, проводившие здесь достаточно жёсткую этническую политику. Часть сакской знати была переселена на территорию современной Франции, её заменили чистокровные франки. С образованием Империи Каролингов и наступлением франков на Восток позиции германского языка в Центральной Европе оказались незамедлительно восстановлены в полном объеме. Но до того мы вполне можем считать именно славянскую речь главным средством межнационального общения в Европе до Рейна включительно.

Славянский язык не обязательно должен был распространяться исключительно в результате завоеваний или этнических миграций. И под влиянием соседей на него запросто могли переходить бывшие германцы, кельты, балты или фракийцы, словом, традиционные обитатели Восточной Европы.

Если вдуматься, какую картину мы наблюдаем на нашем континенте в период максимального распространения славянского языка – в VII-VIII столетии? Точнее всего её описал всё тот же Эйнхард, сообщавший о тех, кого учёные считают славянами: "Народы те почти схожи по языку, но сильно (обратите внимание, доктор!) отличаются обычаями и внешностью". А ведь стоит нам хотя бы на минутку забыть об универсальной речи, сплотившей множество народов, то что ещё общего мы сможем обнаружить у людей, обитавших в пространстве от Балтики до Эллады? Цвет волос и глаз, форма черепа и черты лица – всё различно. Обычаи и традиции? Но они тоже отличались, как нам известно, причём порой даже внутри каждого из славянских ареалов. О разных обыкновениях южных племён писал монах Псевдо-Кесарий, на разницу в обычаях их западных собратьев указывает летописец Эйнхард. Перенесёмся теперь на Восток континента. Откроем "Повесть временных лет", написанную спустя пять веков после Псевдо-Кесария и тремя столетиями позже Эйхарда. Почитаем, что пишет Нестор о своих современниках – восточных славянах: "Все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые – свой нрав. Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий... А древляне жили звериным обычаем, жили по-скотски: убивали друг друга, ели всё нечистое, и браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как и все звери, ели всё нечистое и срамословили при отцах и при снохах, и браков у них не бывало, но устраивались игрища между сёлами... и здесь умыкали себе жён по сговору с ними; имели же по две и по три жены". Как видим, огромная разница в традициях народов, проживающих даже непосредственно по соседству! С одной стороны цивилизованные поляне, а рядом – полудикие древляне, радимичи, вятичи и северяне.

– А как же религия, мифология, общие легенды, в конце концов, единый пантеон богов?

Тут самое больное место. Общих мифов, да и общих богов не было даже внутри каждого из ареалов славянского мира. Киевский князь Владимир накануне крещения пытался каким-то образом упорядочить почитание языческих богов у своих подданных, создать некое подобие пантеона, но сама его попытка доказывает, что до того у восточных славян никакого единства в религиозных взглядах не было. Каждое племя молилось собственным идолам. А сравните список богов восточных славян – Перун, Хорс, Даждьбог, Стрибог, Симаргл, Велес, Мокошь, Сварог – с аналогичным перечнем их западных собратьев – Яровит, Руевит, Поревит, Святовит, Триглав, Радегаст, Чернобог, Подага, Жива. Никаких совпадений! Я уже не говорю о том, что о божествах южных славян вообще ничего толком не ведомо. При этом, заметьте, что даже самые главные боги восточных славян на Западе этой языковой зоны либо неизвестны вообще, либо, как Перун и Велес, упоминаются в виде нечистой силы, домашних демонов. Самое печальное для науки то, что от подавляющего большинства небесных покровителей славян до наших дней дошли в лучшем случае их имена, и учёные теперь до хрипоты могут спорить о том, как распределялись роли внутри пантеона предков.

Язык – это, по сути дела, единственный стержень, объединивший такую огромную массу восточноевропейцев, только он стал основой их этнического самосознания. Именно так!

На территории, превышающей размеры Империи Аттилы немыслимое количество народов по большей степени вполне добровольно перешло на ту речь, которой в середине VI века ещё не было. И сложился этот язык на основе наречия одного из самых отсталых племён нашего континента – лесных балтов, тысячелетиями обитавших где-то в дебрях Поднепровья. Разве это не загадка загадок?

Чтобы нечто найти – надо ясно понять, что именно ты ищёшь. И тогда потеря находится самым волшебным образом, без лишних усилий. Почему все наши предшественники терпели неизменное поражение в деле поисков славян? Потому что они толком не сознавали, что именно желают найти, или пытались отыскать то, чего не существует в природе. Им хотелось обнаружить скромное племя, которое до ухода гуннов никому известно не было, поскольку скрывалось от всех в таинственной глуши. Там в непроницаемых для света чащах оно вдруг обрело новую речь, после чего превратилось в непобедимых героев или, на выбор, в плодовитых кроликов. Затем эти люди покидают родные дебри и покоряют всех соседей в округе. Вариант – размножаются, вытесняя тех. Так захватывая всё новые земли и увеличивая свою численность в геометрической прогрессии, данный народ должен был занять половину Европы. Конечно, подобного монстра никто никогда не отыщет, потому что его никогда не было. Значит, объектом поисков должно быть нечто другое.

Мы обнаружили на Востоке Европы по крайней мере четыре племени, которые так или иначе поучаствовали в так называемой "славянской колонизации". Это склавины с Нижнего Дуная, анты со Среднего Днепра, дулебы с Волыни, Припяти и Киевщины и колочинцы с Десны. При этом по крайней мере часть этих племён могла сохранить язык лесных балтов, ту основу, на которой может возникнуть славянская речь. Таким образом, у нас в руках уже почти половина той головоломки, которая кажется почти неразрешимой. Вместе с тем все эти четыре народа – мирные земледельцы, практически безоружные пахари. Всё, на что они способны, это порой совершать налёты на земли Империи, пока её войска находятся вдалеке. Ни один из этих этносов не похож на подлинных завоевателей. Вдобавок для создания нового языка нам не хватает ещё одного компонента – степного индоевропейского.

Представьте, что у нас есть четыре мирных травоядных создания, а нам надо, чтобы некто безжалостно их забил и из тушек и шкур создал нечто единое и целое. Конечно же, мы ищем хищника! Почти такого же страшного, как гунны. Только он для наших героев должен сыграть куда более положительную роль. Ему с ними надлежит почти породниться. Ведь только так мог возникнуть язык, который мы знаем под именем славянского.

Я ведь не говорю, что этот зверь должен быть непременно добрый. Просто, полагаю, он очень нуждался в помощи наших героев. Без них обойтись никак не мог.