Карфаген

[ZHAN]

Большинство исследователей истории Карфагена согласны с тем, что Западное Финикийское государство оставалось практически неизменным в течение шести или семи веков своего существования. Этого мнения придерживался в своем труде и Гсел, книга которого до недавнего времени оставалась основной работой по этой теме, что наложило отпечаток на все его книги, как и на труды многих других исследователей. В них сначала описываются разные теории, связанные с Тирийской колонизацией, а потом отдельно изучается внутренняя и внешняя политика Карфагена, причем внутренняя везде преподносится одинаково. Гсел использовал все сведения, оставленные нам древними писателями в своих книгах, вне зависимости от времени их создания, однако он не предпринял никаких попыток свести весь этот материал в единое целое. Это касается описания обычаев, религиозных верований и даже хозяйственной жизни Карфагена. Гсел, несомненно, пытался свести к минимуму значение любых изменений или эволюции. Так, он сам, а в недавнее время и Уормингтон пытались доказать, что должность суффетов в Карфагене появилась уже в глубокой древности, хотя достоверная информация по этому вопросу, которой мы обладаем, относится лишь к двум последним векам существования этого города. Свидетельства о культе Танит также относятся к более позднему времени, тем не менее эту богиню часто считают всего лишь усовершенствованным воплощением кипро-финикийской богини-матери, которую ввела в религию Карфагена Дидона.


В нашем труде все построено иначе. Автор разделил историю Карфагена на хронологические отрезки, в каждом из которых описывается вся структура финикийского сообщества в Африке, ее зависимость от этого сообщества. Например, во время правления Магонидов (около 550–396 до н. э.) Карфаген находился в состоянии открытого конфликта с греками в отношении контроля над Западным Средиземноморьем и имел поэтому милитаристскую монархию. В дальнейших попытках сдержать экспансию эллинов Карфаген вступил в союз с этрусками, благодаря чему между двумя народами возникли тесные культурные связи. Это подтверждают крупные открытия, сделанные Паллотино в Пирге.

Теория о «монолитной» истории Карфагена была основана на том, что пунический язык является семитским, родственным ивриту, что евреи и арабы ведут очень интенсивную религиозную жизнь и крайне консервативны, и потому одни и те же принципы обобщения можно применять ко всем народам, говорящим на языке этой группы. Конечно, Народ Книги старается следовать ее заветам как можно точнее и часто считает все нововведения грехом, но, несмотря на сходство еврейской и финикийской религий, в последней эта тенденция была выражена гораздо слабее, чем в первой. Более того, пуническая экономика была основана на морской торговле и коренным образом отличалась от экономики Израиля, а еще больше – от пасторального, кочевого образа жизни, который господствовал в Аравии и в древности, и сейчас. С этой точки зрения карфагеняне были гораздо ближе к грекам, чем другие семиты. Аристотель изучал их «политейю», используя информацию, которая до нас не дошла, и сделал вывод, что она очень похожа на политику некоторых греческих городов.

Ни одна из традиций древности не подтверждает теорию о том, что Карфаген всегда был одинаковым. Классические авторы конечно же отмечали, что жители Карфагена упорно держатся за некоторые обычаи, которые уже давно устарели, – например, за обычай человеческих жертвоприношений. Но подобное «окаменение», ограниченное четко определенными видами деятельности, прослеживается и в ряде других сообществ, но при этом структура общества может радикально изменяться. Рим славился своим религиозным консерватизмом; это мнение, выражаемое древними, было подкреплено Дулизилом, который обнаружил, что основы латинского общества уходят корнями в древнейшие индоевропейские сообщества; однако это не помешало римлянам первыми в средиземноморском мире перейти от города к государству.

На самом деле идея о том, что современники Ганнибала жили и думали точно так же, как спутники Дидоны, возникла потому, что до нас дошло очень мало сведений и предметов, связанных с Карфагеном. Все авторы Античности, за исключением Аристотеля, проявляли интерес к Карфагену только в одном вопросе – в его отношениях с греками и римлянами. Освещая эту тему, они попутно приводили немногочисленные сведения о законах и обычаях карфагенян. Картина, собранная по частям, имеет множество пропусков, и современные авторы, естественно, попытались заполнить эти лакуны своими домыслами, полагая, что утверждения, справедливые для одного периода, подходят и для другого, если не имеется доказательств обратного.

За последнее время, однако, наши знания значительно расширились, благодаря находкам археологов. Когда Гсел издавал свой большой труд (1913–1929), единственными дошедшими до нас сооружениями были гробницы Карфагена, а методы классификации материала, который в них содержался, были далеки от совершенства. Наш подход к большому числу вопросов изменился после обнаружения тофета (святилища) Саламбо (его раскопки велись с 1921 по 1949 год), раскопок домов и храмов Карфагена, изучения города III и II веков до н. э. в Дар-эс-Сафи около Керкуана на полуострове Кап-Бон и находок итальянских археологов на Сицилии, Сардинии и Мальте.

К примеру, дата основания Карфагена – 814 год до н. э. – была установлена на основе изучения древних текстов и признавалась всеми учеными, однако археологический материал, найденный на месте города, датируется не ранее второй половины VIII века. Изучение погребальных предметов (дольменов), обнаруженных в тофете, свидетельствуют о том, что религиозная жизнь Карфагена подвергалась радикальным переменам. По общему мнению, самой важной реформой стало возведение богини Танит в ранг «покровительницы Карфагена», которое произошло после революции, приведшей к власти аристократию. И наконец, в ходе недавних раскопок в Пирги были обнаружены надписи, посвященные богине Астарте этрусским царем тефария Велиунасом, которые позволили нам понять практически неразрешимые проблемы пуническо-этрусских отношений, а также установить дату подписания первого договора между Римом и Карфагеном.

Эти новые данные заставили нас пересмотреть взгляды на старые проблемы. Гсел и Белох, в начале XX века, не могли прийти к общему мнению о том, какой была монархия Карфагена. Восторжествовала точка зрения француза, обладавшего большими познаниями в этом вопросе, но его ученики и издатели работ не захотели принять во внимание сделанные им упущения. Ниже мы рассмотрим причины, по которым теория Белоха нуждается в пересмотре.

Несмотря на большой прогресс, пуническая история по-прежнему остается малоизученной. Остается надеяться, что исследователи смогут в будущем пересмотреть ряд пунктов в этой временной картине. Мы сумеем воссоздать прошлое только с помощью диалектического подхода; очень редко ученому удается решить проблему путем обнаружения абсолютной истины, а если это ему и удается, то лишь для очень короткого периода времени и с ограниченными последствиями. Поэтому необходимо прибегнуть к историческому синтезу (иначе история рискует превратиться в занятие для одних посвященных), но читатель должен понимать, что такой синтез имеет чисто гипотетический и временный характер.

[ZHAN]

Карфаген был финикийской колонией, основанной неподалеку от современного города Тунис, в том месте, где африканское побережье поворачивает на юг, а Средиземное море разделяется на два больших бассейна. Финикийцы представляли собой небольшой азиатский народ, живший в той части сирийского побережья, которое сейчас называется Ливаном. Они говорили на языке, похожем на иврит, и принадлежали к той же семитской семье. В отличие от своих арабских кузенов, которые поселились на североафриканском побережье 18 столетий спустя и подарили ему свою культуру и язык, финикийцы пришли в Африку вовсе не по суше. Они двигались не на конях или верблюдах, подчиняя по пути своей власти местное население, а приплывали небольшими группами на кораблях и хотели не воевать, а торговать.

Дату и обстоятельства этого события древние люди отметили в хорошо известных нам текстах, которые относительно точны, но в чьей достоверности современные ученые начали сомневаться. Но перед тем, как исследовать эту проблему, необходимо установить ее исторический фон. Следует кратко рассказать о плаваниях и торговле финикийцев в Средиземном море.

Самую важную и достоверную информацию об этом дает нам Библия в пророчествах Иезекииля, который рассказывает, что финикийцы торговали с таинственной страной под названием Таршиш:

«О Тир, ты сказал, что я прекрасна. Твои границы – в середине моря…
И моряки Таршиша поют о тебе на рынках твоих: среди морей ты изобильна и знаменита.
Твои корабли бороздят великие воды…
Твой рынок зовется Таршишем из-за изобилия разных богатств: серебром, железом, оловом и свинцом торгуют на твоих ярмарках».
(Иезекииль, XXVII: 3–4, 25–26, 12)

Именно торговле с Таршишем и обязан Карфаген своим возникновением и процветанием. Слово «Таршиш» несколько раз встречается в Ветхом Завете и вызывает много споров, поскольку меняет свое значение в зависимости от контекста или описываемого периода. Иногда – это название страны, иногда – разновидность товара (как современный кашемир). Определить его первоначальное значение невозможно. Обсуждение этого вопроса уведет нас далеко от Тира и его торговли, однако интересно отметить, что в Ветхом Завете словом «Таршиш» называют особый вид корабля и особый вид груза, который был нужен для дальних плаваний и которого старались взять на борт как можно больше. Это «корабли Таршиша» ходили в Офир, в Красное море, чтобы привезти домой золото, слоновую кость и драгоценные камни, которые Хирам, царь Тира, поддерживавший связи с Соломоном, покупал вместе с медью, добытой в Эйлате. Эта торговля обогащала обоих царей. Но Таршиш – это также и название Тарсуса в Киликии. И наконец, так называли далекую, плохо известную страну, расположенную в Средиземноморье, в тех местах, где садится солнце, – землю, где человек может сказочно разбогатеть. Это земля изобилия, Эльдорадо.

Чтобы понять, откуда взялось столько значений этого слова, надо вспомнить, что в описываемые нами времена моряки и купцы, уходившие в море, чтобы разбогатеть, возвращались домой лишь спустя несколько лет, а часто – вообще не возвращались. И что важнее всего, они держали сведения о пути своего следования и товарах, которые везли, в строжайшем секрете, желая сохранить свою монополию. Отсюда все эти домыслы и легенды, которыми окутаны рассказы об их путешествиях. Тем не менее список товаров, которые они привозили из Таршиша, о чем поведал нам Иезекииль, – олово, железо и свинец – помогает установить место, где располагался этот самый Таршиш. Это была богатая полезными ископаемыми область в западной части Средиземноморья, иначе говоря, юг Иберийского полуострова.

Литературные источники стали называть его целью финикийских плаваний уже с конца XII века до и. э., а источником сказочных богатств Тира – с конца второго и начала первого тысячелетия до н. э.

В этот период благоприятные обстоятельства позволили финикийцам стать поставщиками самых разных товаров для Ближнего Востока. Минойская и микенская талассократии рухнули; Египет был ослаблен войной с ужасными «морскими народами» и не мог уже удерживать под своей властью своих азиатских подданных; Митаннская и Хеттская империи, служившие противовесом Египетскому государству, тоже пришли в упадок и рухнули, породив множество мелких, независимых и неустойчивых царств.

Одним из них было Тирское царство. Благодаря своим предприимчивым и способным правителям – из которых самым выдающимся был Хирам – Тир сумел избежать опустошительных и бесполезных войн с соседями и обратил ситуацию себе на пользу, снабжая промышленность Востока необходимым сырьем и продавая предметы роскоши своим соседям, завоевателям и будущим господам Ближнего Востока, ассирийцам.

Самым популярным материалом в ту пору была бронза; ее использовали не только в армии, но и на флоте и в сельском хозяйстве. Шалманезер III приказал обить бронзой ворота своего дворца в Балавате. Медь привозили с Кипра и Эдома, расположенных неподалеку; олово было гораздо более редким металлом, и, вне всякого сомнения, именно в поисках олова финикийцы и отправились на запад. Они воспользовались тем, что Средиземное море, после ухода микенцев, стало доступным для всех.

Многие греческие и римские тексты рассказывают нам о том, как финикийцы занялись изучением западных земель. Они сообщают нам гораздо подробнее, чем Иезекииль, о разных этапах их путешествий.

Первой на пути моряков, шедших с востока, лежала Сицилия. Согласно Фукидиду, финикийцы заселили ее полуострова и соседние острова еще до прихода туда греков. Иными словами, это случилось до начала VIII века до н. э. Можно догадаться, что финикийцы использовали порты Сицилии как базы для своих экспедиций в Западное Средиземноморье. Диодор Сицилийский, цитируя Тимея, греческого историка IV века до н. э., утверждает, что они ходили в Ливию, Сардинию и к Иберийскому полуострову. Они плыли на запад южным путем, обходя Италию и Лионский залив по вполне очевидным причинам. На море им пришлось бы выдерживать ужасные штормы, бушующие в заливе, а на суше – столкнуться с еще относительно дикими народами, которые сами стремились использовать свои природные богатства и были очень воинственными.

[Весной 1965 года у французского побережья в Лангедоке был обнаружен затонувший корабль. Он вез груз металлических предметов, принадлежавших к хальнетадской культуре (первая половина I века до н. э.), что доказывает существование морской торговли, организованной автохтонными народами.]

С другой стороны, африканское побережье было практически не заселено, покрыто лесами и изобиловало дичью. Люди, которых встречали там финикийцы, находились на крайне примитивной стадии развития – большинство из них жило еще в каменном веке, – и их можно было без труда подчинить. На побережье было много пляжей и природных бухт, которые располагались близко друг от друга – финикийцы могли переходить из одной в другую за один день пути. В среднем расстояние между заливами составляло от 20 до 30 миль.

Согласно Страбону, который цитирует Посидония, тирийцы добрались до Геркулесовых столпов (Гибралтарского пролива) вскоре после Троянской войны, ближе к концу XIII века до н. э., всего лишь через несколько десятилетий после основания Тира. По-видимому, они даже выходили в Атлантический океан и, чтобы защитить подходы к проливу, основали Ликсус и Гадир, или Гадес (по-финикийски «крепость») на побережье Атлантического океана.

Первой гаванью стал Ликсус, который был хорошо защищен от северных ветров и океанских волн. Сюда финикийцы пришли, преодолев Гибралтар. Современный город Лараш, воздвигнутый на старой границе Испании с Марокко, стоит неподалеку от места древней крепости. Ликсус был построен в устье реки. Он раскинулся на холмах, которые отделяла от внутренних районов река Лукос, огибавшая эти холмы по глубокой долине. Поэтому город был не только защищен от нападения с суши, но и стоял в устье Лукоса, который представлял собой единственную дорогу в глубь страны. Эта часть Марокко покрыта густыми лесами и в те далекие времена давала множество рабов, слонов и золота. Считалось, что святилище бога Мелгарта, возглавлявшего Тирийский пантеон и ставшего главным богом Ликсуса, было построено там раньше, чем в Гадесе, – около 1100 года до н. э.

Гадес (современный Кадис) расположен севернее и совсем не похож на Ликсус. Место, где он был построен, очень напоминало Тир. Это был длинный остров, который, по словам Страбона, тянулся параллельно побережью и отделялся от материка проливом «шириной около одного стадия». Он выходил на величественные дороги, где сейчас проводят свои маневры военные корабли Испанского флота. К югу от острова, который в наши дни называется островом Льва, располагалось святилище Мелгарта, патрона этого города. Оно стояло на острове Св. Петра, который откололся от главного острова, но во времена финикийцев составлял с ним одно целое.

Кадис возник в устье реки Баэтис – теперь эта река называется Гвадалквивиром. Почвы в ее долине исключительно плодородны. С северо-запада ее окаймляют горы, богатые медью, свинцом и серебром. Андалузская равнина была тем самым местом, где моряки из Средиземноморья встречались с моряками Атлантики. И хотя великая мегалитическая культура, которая процветала на всем океаническом побережье Европы, к 1000 году до н. э. пришла в упадок, контакты между народами, которые когда-то принадлежали к этой культуре, не прекратились. Жители Андалузии получали из Португалии и Галисии олово и экспортировали его на Восток. Равнина Баэтиса была местом, где возникло процветающее государство, жизнь в котором была легка, а металл необыкновенно дешев. Диодор пишет, что финикийцы сказочно обогатились, покупая у иберийцев серебро по дешевке, поскольку они не имели никакого понятия о его стоимости. Если верить легендам, то Тартессианское царство, как его называли, было, вероятно, известно на Востоке с микенских времен. Гесиод рассказывает нам о царях, которые выходили из вод океана, – Хрисаоре и его наследнике Герионе, который сражался с Гераклом. Гаргарис, изобретатель сельского хозяйства, принадлежал к другой расе.

Страбон, современник Августов, утверждал, что хроники тартессиан появились 6 тысяч лет назад. Нет сомнений, что тартессиане создали свое собственное письмо в глубокой древности. Тартесс уже давно отождествляли с библейским Таршишем, но сейчас филологи отказываются от этой идеи. Как уже было сказано, это еврейское название применялось ко многим землям, но Иезекииль отождествляет его с долиной Баэтиса.

Прибыль, которую финикийцы получали в ходе своих торговых экспедиций, была огромной и покрывала все расходы. Плавание в землю Офира, на побережье Красного моря, продолжалось три года. Вполне вероятно, что, поскольку корабли могли бороздить моря только в летнее время, а закупка металлов занимала много времени, на плавание из Тира в Гадес и обратно уходило по меньшей мере четыре года.

Веллей Патеркул считает, что Гадес основали Гераклиды, возвращаясь с Троянской войны, то есть в конце XII века до н. э. Такой же точки зрения придерживался и Страбон, который утверждал, что те же самые моряки, несколько лет спустя, основали и Утику, то есть примерно в 1100 году до н. э. Более поздний компилятор подтверждает это, и оба автора сходятся во мнении, что основателями обоих городов были жители Тира. Таким образом, согласно литературной традиции, Утика является древнейшей финикийской колонией в Африке, но позже мы убедимся, что в наши дни это утверждение оспаривается учеными. Плиний Старший приводит точную дату основания города – сооружение храма Аполлона в Утике, которое произошло за 1178 лет до 1101 года до н. э. («Естественная история», книга XVT, 216).

Однако если мы признаем, что финикийцы плавали в Испанию уже в конце второго тысячелетия до н. э., то надо согласиться и с тем, что в Тунисе к тому времени уже существовал по крайней мере один финикийский порт. Место расположения Утики похоже на Ликсус – город был построен в устье реки Баградас, или Меджерда, при впадении в нее реки Черчера, на холме, который окружает излучина этого сухого русла. В наши дни речные отложения, принесенные Меджердой, заполнили залив и бухту Утики, и место древнего города находится теперь в 6 милях от моря. Это была прекрасная плодородная долина; река даже в сезон дождей ее не заливала, и вся она была покрыта тучными пастбищами. Долина Меджерды сейчас является житницей Туниса.

[Иосиф Флавий упоминает (Contra Apionem I, 119) об экспедиции, которую Хирам Тирский организовал против Утики. Флавий узнал об этом от Менандера Эфесского, который, вероятно, вычитал об этой экспедиции в царских хрониках Тира. Вполне возможно, что, превратившись в богатый город, Утика отказалась платить дань. Однако Иосиф Флавий не говорит нам, что это была африканская Утика, и многие в наши дни полагают, что он имел в виду другую Утику, хотя остается только гадать, где она находилась.].

В IX веке до н. э., как гласит легенда, наследники Хирама продолжили его дело. Иосиф рассказывает нам об основании Итобаалом города Ауза в Ливии. Страбон утверждает, что до эпохи Гомера финикийцы владели лучшей частью Иберии. Поэтому считалось, что Тирийские колонии, основанные, кроме Гадеса, на берегах Альборанского моря, восточнее Гибралтара, появились в IX веке. К ним относятся Абдера, Малага (сохранившая свое имя до наших дней) и Секси.

Эта традиция существовала во все времена. С тех пор как евреи лишились Эзионгебера, финикийцы не могли больше плавать в Красном море.

Восточная торговля финикийцев прекратилась после наступления ассирийцев, после того, как Ашурнасирпал захватил Каркемиш и «вымыл свое оружие в великом море земли Амурру». Тирийцы могли поддерживать свое процветание одним лишь расширением торговли на запад. И если корабельные шпангоуты, как утверждает Дж. Г. Феврия, были изобретены именно в это время, то более крепкие суда, которые стали строить финикийцы, позволили им совершать дальние плавания.

[ZHAN]

В ходе археологических раскопок конца XIX и начала XX века не было обнаружено никаких следов финикийских поселений, возникших ранее IX века до н. э. ни на Сицилии, ни в Испании, ни в Африке. Никто не нашел следов города Ауза. Именно тогда Белох и заявил, что литературным источникам доверять нельзя. До недавнего времени теория Белоха подтверждалась археологическими исследованиями, результаты которых были крайне неутешительными, а большая часть раскопок не приносила ничего нового. Тирийцы использовали Сицилию в качестве базы для своего продвижения на запад, и финикийцы, согласно Фукидиду, отступили сюда после прихода греков. Однако ни на западном, ни на восточном побережье этого острова не было найдено никаких следов их поселений, которые находились бы ниже слоев греческих колоний. Слова греческого историка подтверждались лишь семитскими названиями вроде Фапус, но этот аргумент считался очень слабым, и теория колонизации Сицилии финикийцами была признана несостоятельной.

В начале XX века Тарамелли обнаружил бронзовый подсвечник кипрского происхождения в Сардинском храме Св. Виттории де Серри. Он датировал его концом IX века до н. э., но, по-видимому, этот подсвечник мог принадлежать и к следующему веку. Вполне возможно, что его привезли на Сардинию финикийские купцы. Позже была обнаружена стела в Норе. На ней имелась финикийская надпись, тоже датированная IX веком до н. э. И хотя утверждение Олбрайта о том, что он нашел в этой надписи слово «Таршиш», не было принято в ученом мире, эта стела тем не менее неопровержимо доказывает, что во время создания надписи финикийцы находились на этом острове.

Тем не менее Рис Карпентер не согласен с исследователями этой эпитафии, которые утверждают, что она была сделана в IX веке до н. э., и полагает, что она могла появиться не ранее последней четверти VIII века до н. э. На Сардинии не найдено ни одного финикийского предмета, который был бы древнее VII века до н. э.

Тщательные методические исследования Тараделла и Понсиха в Ликсусе не выявили ни одного предмета старше VI века до н. э., которые могли бы принадлежать жителям Тира.

В Испании Бонсор раскопал гробницы Кармоны, но, хотя ему и удалось найти изделия из слоновой кости, ряд которых принадлежит к восточному типу и относится к IX веку до н. э., основная часть убранства гробниц датируется VII веком до н. э. Более древние финикийские предметы не обнаружены нигде. В Кадисе, на том месте, где стоял когда-то древний Гадир, все найденные вещи относятся к VI веку до н. э., а в Малаге – к V веку до н. э. И наконец, в древнем некрополе Утики, который раскопал Кинтас, не было найдено ни одного предмета, о котором можно было бы с уверенностью сказать, что он появился раньше чем в последние годы VIII века до н. э.

До того как была получена вся эта масса доказательств, Рис Карпентер предлагал считать началом финикийских плаваний в Западном Средиземноморье конец VIII века до н. э. Однако за последние несколько лет были сделаны несколько открытий, которые позволили изменить наш взгляд на эту проблему. Неподалеку от Сциакки, небольшого порта вблизи Агригентума, в сеть одному сицилийскому рыбаку попалась бронзовая статуэтка высотой всего 38 см. Это – фигурка бога, относящаяся к тому типу, который был распространен на территории всей Финикии (например, в Библосе и Угарите) между XV и XI веками до н. э. Киапписси, опубликовавший фотографию этой находки, датирует ее XI веком до н. э.

Работа Бернабо Бреа, основанная на сицилийском материале, относящемся к началу первого тысячелетия до н. э., появилась в двух публикациях. В ней автор указывает, что керамика, найденная в восточной части острова (то есть там, где, согласно Фукидиду, финикийцы поселились еще до прихода греков), очень похожа на современные палестинские изделия, а фибулы (застежки) с островов Липари мало отличаются от своих прототипов из Мегиддо. И наконец, в месте, называемом Лаурита, в Серро-де-Сан-Кристобаль в провинции Гренада, были случайно обнаружены двадцать гробниц. Среди найденных там предметов были: алебастровые кувшины с клеймом фараонов Осоркона II (870–847 до н. э.), Шешонга II (847 до н. э.) и Такелота II (847–823 г.), керамика финикийского типа, датируемая в Палестине XI–IX, а на Кипре – VIII веком до н. э. Около 700 года до н. э. она появилась в Утике и Карфагене. И наконец, там же были обнаружены греческие протокоринфские чаши, изготовленные в конце VTII века до н. э.

Эти замечательные находки помогли Пеллисеру Каталану установить место города Секси. Он датировал этот некрополь началом VII века до н. э., поскольку в нем были найдены греческие вазы. Тем не менее некоторые гробницы могут быть более древними и относиться к VIII веку до н. э., но не древнее IX века до н. э., поскольку именно в этом веке и появились алебастровые кувшины. Проблема заключается в том, что мы не знаем – были ли эти кувшины привезены в Испанию в IX веке до н. э., когда они были изготовлены, или в VIII, когда их положили в гробницы.

Однако если ученые не обнаружили никаких следов постоянных тирийских поселений, созданных около 1000 года до н. э., то даже от более поздних эпох почти ничего не сохранилось. Самое важное, что остались следы пребывания левантских моряков в Западном Средиземноморье IX и VIII веков до н. э. И хотя этих следов явно недостаточно, чтобы с абсолютной уверенностью подтвердить даты, зафиксированные литературными источниками, они тем не менее позволяют пересмотреть даты, предложенные Рисом Карпентером. Таким образом, этот вопрос еще далек от окончательного решения.

Все это можно объяснить условиями морской торговли, которые существовали в древности. Моряки не были завоевателями; они не собирались захватывать земли или создавать постоянные поселения. Им нужно было только одно – песчаный берег в дружественной стране, на который можно было бы вытащить свои корабли, и место, где можно было бы построить несколько хижин, чтобы переждать зиму. Найти следы таких временных жилищ практически невозможно. Города основывались, валы сооружались и гавани строились гораздо позже, чтобы оказывать сопротивление врагу или помогать расселиться своим согражданам, которые приехали сюда, как мы еще увидим, без намерения вернуться. Переход от одной фазы к другой в разных местах происходил в разное время. В Гиппоне (современная Аннаба в Алжире) постоянное поселение появилось лишь после 200 года до н. э., а создание порта датируется I веком до н. э.

Можно привести несколько примеров. В случае с кипрским городом Китион, который тирийцы одно время называли Карт-Хадашт, как и свой африканский город, и который был их главным поселением на острове, шведские археологи подтвердили, что с XI века до 850 года до н. э. тирийцы жили здесь отдельно от местного населения. Они перевезли сюда свои семьи и построили город лишь во второй половине IX века до н. э.

В Сабрате, колонии, расположенной на окраине Большого Сирта, неподалеку от Большого Лепсиса, раскопки, проводимые Хейнесом, выявили ниже уровня пола в домах IX века до н. э. остатки хижин VIII века до н. э., построенных на песке, а также кусочки керамических изделий того же века. Хорошо видно, что это место заселялось с перерывами, и лишь в V веке до н. э. тирийцы построили постоянные дома. В Истрии, на Черном море, аналогичным образом поступали греки.

На берегу, неподалеку от местного города, Кондурачи обнаружил остатки хижин, в которых обитали греческие купцы, приезжавшие сюда торговать еще до основания колонии. Когда источники сообщают нам об «основании колонии», они, несомненно, имеют в виду поселения подобного типа. Тарадел предлагает изменить дату создания знаменитых храмов (в особенности храма Мелгарта в Ликсусе), заявляя, что точкой отсчета надо считать не закладку его фундамента, а освящение огороженного пространства, или магома, где под открытым небом приносились жертвы богам.

[«Храмовые анналы» начинают свое повествование с «первого года» – даты основания храма.]

Прекрасно описывал жизнь моряков и купцов, отправившихся в далекое плавание на поиски богатств, Гомер. Когда плавание было подготовлено, отобрали 52 молодых гребцов:

«Дойдя до корабля и спустившись на берег, они стащили черное судно в море, установили на нем мачту и паруса, закрепили весла в кожаных петлях, все, как следует, и подняли белый парус. Затем они поставили его на мертвый якорь…»

А тем временем женщины занялись погрузкой на корабль всего необходимого. Телемах говорит:

«Послушай, няня, не подаришь ли ты мне несколько кувшинов с вином? И пусть оно будет самым лучшим из того, что у тебя есть… Налей мне двенадцать кувшинов и заткни их пробками. И насыпь мне в прочные кожаные мешки ячменной муки – двадцать мер, пожалуйста, молотого зерна…»

Когда он поднялся на корабль:

«Причальные канаты были отвязаны, и Телемах велел морякам взяться за снасти. Они охотно подчинились, подняли еловую мачту, установили ее на место, укрепили ее подпорками и с помощью плетеных кожаных канатов подняли белый парус».

Точно таким же образом образом:

«[Менелай] плавал в тех дальних краях (Египетского побережья), где люди говорят на чужом языке, накапливая богатства в товарах и золоте…»

При хорошей погоде, в водах дружественных стран, они плыли днем и ночью. В противном случае на закате подходили к берегу, как сделал Одиссей:

«Мы спустили парус лишь после того, как пристали к берегу. Спрыгнув на песок, мы повалились спать».

Но вот Одиссей и его товарищи добрались до места, где можно было запастись пресной водой:

«Мы сошли на берег, чтобы набрать воды, и мои моряки тут же уселись у своих кораблей, чтобы пообедать».

С целью пополнить запасы продовольствия они охотились, как только появлялась такая возможность:

«Мы взяли с кораблей свои изогнутые луки и длинные копья, разделились на три группы и отправились на охоту; вскорости провидение послало нам богатую добычу… В моей группе было двенадцать судов: каждому досталось по девять козлов… И весь день, пока не село солнце, мы наслаждались обильной мясной едой, которую запивали выдержанным вином, ибо красное вино на наших судах еще не перевелось… Солнце село, наступила ночь, и мы уснули на морском берегу…»

В плохую погоду они ночевали на кораблях – гребцы укладывались под лавками, а капитан – на кровать, которая стояла у мачты, над люком, где хранились «сокровища» экспедиции.

И наконец, Гомер описывает прибытие финикийцев, вложив в уста Эвмея такие слова:

«Однажды на остров явились эти негодные финикийцы, жадные разбойники, на черном корабле, который был нагружен всякой ерундой. В доме моего отца оказалась женщина их расы, красивое и здоровое создание с очень умелыми руками. И этим подлым финикийцам удалось вскружить ей голову. Один из них обольстил ее, когда она стирала белье, и овладел ею у борта нашего судна…»

Она тут же решила вернуться в родные края, но хотела бежать так, чтобы никто об этом не узнал:

«Скорее закупи все, что тебе нужно. Когда судно будет нагружено, тайно пошли дать мне знать об этом. Ибо я хочу прихватить с собой кое-какое золотишко – все, что мне удастся найти. И есть еще кое-что, что я с радостью отдам тебе в уплату за то, что ты увезешь меня. Я здесь нянчу ребенка моего благородного господина… Ты получишь за него целое состояние в любом иностранном порту, где захочешь его продать». Купцы прожили у нас целый год, во время которого закупили и погрузили на борт множество самого разного товара. Когда их трюм был заполнен до отказа, а судно готово было выйти в море, они послали гонца предупредить эту женщину».

И она убежала с финикийскими моряками, прихватив с собой Эвмея.

Во всех этих событиях, записанных прямо из жизни, «черный корабль» был для моряков одновременно гостиницей, магазином и складом, а финикийцы, укравшие Эвмея, жили на этом берегу целый год. Их поселение, которое вмещало не менее 500 человек, вероятно, было очень похоже на поселение буров или мормонов, только роль фургонов здесь играли корабли. Вытащенные на берег, они образовывали вал, который защищал моряков, спавших под открытым небом или в хижинах, не только от диких животных, но и от местных жителей, которые не всегда были настроены к пришельцам дружелюбно. Знаменитые верфи Сент-Мало появились лишь три с половиной столетия назад, но стоит только увидеть ряды гниющих там столбов, как сразу станет понятно, что отыскать следы временных поселений тирийских первопроходцев, построенных три тысячи лет назад, практически невозможно.

Когда временные пристанища превратились в постоянные порты, «черные корабли» по-прежнему использовались как жилища и склады, но теперь они стояли на якоре в море, в безопасных местах. Даже в августовские времена, когда их описывал Страбон, жители Гадеса все еще жили на кораблях. Если бы они поселились на суше, Гадес, как и Рим, превратился бы в самый густонаселенный город Римской империи. Благодаря этому корпуса кораблей не рассыхались, что неизбежно бы произошло, если бы они простояли на суше всю зиму. К тому же решалась проблема жилья, которая в таких местах, как остров Св. Петра, где находился Гадес, была очень острой. Финикийские корабли, стоявшие на якорях, были, вероятно, очень похожи на китайские сампаны, которые используются под жилье. Со старых грузовых кораблей, вероятно, снимали мачты и весла, а корпуса использовали под доки и склады,

но можно ли надеяться обнаружить их следы в наши дни?

Единственным сооружением на суше был деревянный палисад со рвом и столбами, вроде того, который служил внешним укреплением Карфагена в дни Пунической войны. Святилище состояло из алтарей и рак, построенных из необожженного кирпича и похожих на маленькие домишки, которые стояли на девственной земле и были обнаружены Кинтасом в Саламбо. Там же, вероятно, располагались и хижины, плетеные стены которых были обмазаны глиной.

Все это лишь предположения, но они помогают объяснить расположение некоторых финикийских торговых пунктов, которое в противном случае показалось бы совершенно непонятным. Вильмот провел систематическое обследование таких пунктов на побережье вокруг Орана и обнаружил, что при выборе места для поселения соображения безопасности и необходимости плавания при дневном свете не являлись первостепенными. По традиции бухты, где моряки запасались водой, отстояли друг от друга на расстояние 20 миль (что равно однодневному переходу по морю). Они были защищены от ветров с моря и располагались либо на острове у самого побережья, либо у основания полуострова, который служил наблюдательным пунктом. Финикийцы, однако, часто выбирали совсем другие места. Ликсус стоял в устье реки; Утика – на берегу протоки, хотя условия здесь были не очень благоприятны для здоровья; часто выбирались лагуны; а иногда торговые пункты ставились в таких местах, как Лес-Андалусес и Мерса-Мадах, к западу от Орана, в которые во время шторма было очень сложно войти. Последние два места располагались недалеко друг от друга; иные разделяли несколько дней плавания, и, наконец, ряд пунктов был открыт западным или, наоборот, восточным ветрам. Единственное, что было у них общего, так это размер гавани, и это, как мы еще убедимся, стало главным условием при выборе места для Карфагена.

[ZHAN]

Ликсус, Гадир и Утика были уже созданы; настало время и Карфагена. Примерно в шести милях южнее Утики находился холмистый полуостров, сложенный из песчаника. Он когда-то отделял бухту, в которую и сейчас впадает река Меджерда, от залива, называемого в наши дни Тунисским. Песчаные наносы еще не засыпали устье этой реки, и в открытое море вдавался полуостров. Он соединялся с материком двумя песчаными насыпями, которые сейчас окружают Тунисское озеро, изобилующее рыбой. Южный берег этого полуострова тянулся с северо-востока на юго-запад, предоставляя прекрасную возможность превращения его в якорные стоянки и гавани. Берег был защищен от свирепых северных и западных ветров, и большие суда, проходившие в залив, можно было вытаскивать на сушу, как и малые каботажные суденышки, а также посыльные суда, перевозившие в город людей и товары и доставлявшие сюда рыбу.

В небольшом устье, в которое впадала река, стекавшая с холмов Малги, находилась очень удобная стоянка для судов; она тогда еще не была засыпана песком и имела вполне приличную глубину. И наконец, канал, шедший из залива Ле-Крам, который был защищен ото всех ветров с моря, вел в две лагуны Дуар-Шотта, которые образовывали великолепную природную гавань. Проход в эти внутренние гавани и к будущему городу с севера был защищен высокими, крутыми утесами современного мыса Сиди-Боу-Саид, а с юга – перешейком шириной семь с половиной миль. Это открытое пространство можно было легко защитить.

Полуостров изобиловал свежей пресной водой; уровень ее был высок, а подход – не труден. Зимой и летом у подножия северного утеса бил родник. Воздух здесь здоровый, и на холмах даже бодрящий. Горячий юго-западный ветер, который в этих краях называют сирокко, прежде чем достичь Карфагена, проходил над водами пролива и охлаждался.

И наконец, вокруг города было достаточно земли, чтобы прокормить его растущее население. На плато росли пшеница и ячмень, а на солнечных, защищенных от ветра склонах – виноград. Словом, здесь было все необходимое, чтобы превратить Карфаген в идеальный порт, который Гомер описал такими словами:

«Роскошный остров покрыт лесами, где обитает много коз… ни в коем случае не бедная страна, но способная, в свой сезон, давать урожай любой культуры. Вдоль берега серого моря тянутся мягкие орошаемые долины, где никогда не переводится виноград; хватает и ровной земли для плуга, где они могут надеяться собрать в надлежащее время богатый урожай, ибо почва здесь необыкновенно плодородна. Имеется и безопасная гавань, в которой не надо закреплять корабли. Нет нужды бросать якорь или привязываться канатами: команда должна лишь вытащить судно на берег и ждать, когда подуют попутные ветра и можно будет плыть дальше. И наконец, в основании гавани есть ручей с пресной водой, вытекающей из пещеры в тополиной роще… [он] может служить [гаванью для кораблей], заходящих в иностранные порты во время своих путешествий, которые корабли совершают между разными странами».

Первые группы поселенцев, без сомнения, поселились на пляже, у лагуны Дуар-Шотт, и на холмах Бирсы – будущем акрополе, – которые высятся над гаванью, словно маяки. Такое место конечно же было гораздо лучше того, на котором стоял город Утика, и Карфаген быстро его перерос и превратился в финикийскую метрополию на западе. Он был так богат, что о нем пошли легенды, касающиеся в особенности обстоятельств его зарождения. Здесь переплелись между собой мифы и факты, поэтому вопрос об основании Карфагена является одним из самых сложных в истории.

Это объясняется двумя причинами. Во-первых, от Карфагена не осталось хроник, в которых была бы указана точная дата его возникновения. В литературе об этом ничего не говорится; на пунических монетах не чеканили дат; а метод датировки по именам магистратов, занимавших эту должность в тот или иной год, к Карфагену неприменим. «Городские хронологии» были изобретены греками, их переняли сначала римляне, а потом – и весь цивилизованный мир. В ту пору же, когда был основан Карфаген, его писцы следовали восточной традиции, используемой в метрополии, и заносили в городские анналы лишь имена царей, указывая, сколько лет они правили, и называя главные события их царствования. Именно так составлялись исторические книги Библии.

Позже, в последние века существования города, карфагенские писцы, следуя греческой традиции, составляли списки людей, занимавших должность магистратов, которых называли суффетами. Суффетов избирали на один год, и их имена помогают ученым датировать события. Но в 146 году до н. э. Сципион приказал сжечь Карфаген, и все городские архивы, анналы и списки суффетов, составленные писцами, погибли в огне, а с ними и все другие документы, которые могли бы подсказать нам, сколько веков на самом деле просуществовал Карфаген. Не имея в своем распоряжении пунических текстов, современные историки вынуждены полагаться на греческие и римские версии основания Карфагена.

Однако эти версии не согласуются не только между собой, но и с данными археологии.

Три группы текстов дают нам три разные даты.

Первую группу составил греческий историк Филист Сиракузский, живший в IV веке до н. э. Он приписывает основание города Шору и Кархедону. Аппиан и позже Евдоксий Кузикус следуют его примеру; последний датирует возникновение Карфагена 803 годом «эры Авраама», то есть 1213 годом до н. э. Однако такого быть не могло, а имена двух героев являются, несомненно, транскрипцией названий Тир (Шур по-финикийски) и Карт-Хадашт или Карфаген (Кархедон по-гречески). Что касается так называемой «эры Авраама», то это было более позднее изобретение и не имеет под собой никакой документальной основы.

Другая группа текстов датирует основание Карфагена 814 или 813 годами до н. э. Тимей, греческий ученый, живший в IV веке до н. э., пишет, что Карфаген был основан Элиссой, сестрой царя Пигмалиона, после того как ее муж был убит по приказу царя. Принцесса бежала из родного города, а с ней и несколько тирийцев; после многих тягот и приключений они добрались до Ливии и основали город. Когда Элисса стала царицей, местные жители называли ее «Дейдо». Говорят, что эти события произошли за 38 лет до первой Олимпиады, то есть в 814 или 813 годах до н. э. (Тимей).

Позже Юстин, обработавший труд римского историка Помпея Трога (жившего в I веке до н. э.), записал аналогичную историю, навеянную ему тем же источником, что и Тимею. Эта история содержит больше подробностей, но в ней переплелись быль и легенда. События тоже происходят во время правления в Тире Пигмалиона, и главной героиней является Элисса. Ее муж: Ацербас был верховным жрецом бога Мелграта, но по приказу царя его убили. Принцесса бежала из Тира и сначала прибыла на Кипр, где к ней присоединилась группа тирийских сенаторов. Они увезли с собой женщин, чтобы обеспечить продолжение рода; к ним присоединился и верховный жрец Юноны, который прихватил с собой статую этой богини. Все они отправились в Африку и в конце концов сошли на берег в том месте, где позже возник Карфаген. Им разрешили поселиться на клочке земли, размер которого не должен был превышать площадь участка, покрытого бычьей шкурой. Царица разрезала шкуру на узкие полоски и получила во владение холм, на котором потом расположился акрополь. Его назвали Бирса (бирса по-гречески «шкура быка»). После этого оракул сообщил им, где надо построить город.

От одного места пришлось отказаться, поскольку там был найден череп быка, предвещавший тяжелые времена и непосильную работу. Выбрали другое место, где был найден череп коня – символ власти. После этого идет рассказ о жертве царицы. Иарбас, местный вождь и царь гетулийцев, стал требовать, чтобы Элисса вышла за него замуж, угрожая, в случае неповиновения, уничтожить город. Царица велела соорудить под окнами ее дворца, стоявшего неподалеку от городских ворот, погребальный костер, сославшись на то, что ей надо принести жертву манам ее мужа. Заверив Иарбаса, что станет его женой, Элисса, стремясь спасти город от уничтожения, бросилась в костер, не желая изменять своему мужу Ацербасу. Юстин связывает эти события с основанием Рима, которое произошло 72 годами позже. У Варрона эти 72 года превращаются в 62, и мы получаем дату 814 год до н. э., которая совпадает с датами других источников. Сервий приводит цифру 70 лет, а Веллей Патеркул – 65; если же принять римскую эру Полибия, то снова, в качестве года основания Карфагена, мы получим 814 год до н. э.

[ZHAN]

К сожалению, история Юстина не выдерживает никакой критики. Наиболее правдоподобная ее часть практически совпадает с версией Тимея и, несомненно, была взята из его труда, поскольку Помпей Трог хорошо знал работу этого греческого историка и часто ее цитировал. Все новые факты, приводимые Юстином, несомненная выдумка, ибо они совершенно неправдоподобны и относятся к разряду легенд, которые использовались для придания законности факту основания города и власти нового царя. Насильственный увоз киприотских женщин очень напоминает историю о похищении сабинянок товарищами Ромула; упоминание об оракуле, намерение Иарбаса жениться – всему этому можно легко найти исторические параллели. Рассказ о жертве имеет все характеристики этиологического мифа, созданного для оправдания древнего ритуала, значение и смысл которого были забыты. Тот факт, что датировка Тимея, привязанная к первой Олимпиаде, а Юстина – к римской эре, согласуются между собой, мог быть весьма примечательным, если бы составлял главную часть этой истории, а не был бы присоединен к ней в самом конце. Юстин, таким образом, не приводит никаких доказательств, которые подтверждали бы историю Тимея.

Третий текст, по-видимому, был взят не из Тимея, а из другого источника. Используя хронологическую систему, отличную от греческой, его автор называет другую дату основания Карфагена – не 814 год до н. э., а 826-й. Как мы уже говорили, финикийские города имели свои хроники. Карфагенские анналы погибли, но тирские дошли до нас в трудах Иосифа Флавия, еврейского историка I века н. э., который создавал свои произведения в надежде защитить Библию от антисемитских атак греков. Иосиф цитирует эллинского автора, Менандера Эфесского, который опирался на хроники царей Тира. Он пишет, что на седьмой год правления царя Пигмалиона сестра этого царя бежала в Ливию и основала Карфаген. Согласно хроникам Тира, это произошло через 155 лет и 8 месяцев после восшествия на престол Хирама, царя Тира и союзника Давида и Соломона, которые помогли ему возвести храм в Иерусалиме. Седьмой год правления Пигмалиона пришелся на 826 год до н. э., о котором писал Флавий. Это близко к дате Тимея, но не совпадает с ней (разницу в 13 лет можно объяснить либо несовершенной системой летосчисления, которую использовали восточные летописцы, либо ошибкой того, кто снимал копию).

На первый взгляд может показаться, что существовал какой-то финикийский источник, который Тимей и Менандер использовали независимо друг от друга и который относит основание Карфагена к правлению Пигмалиона. К сожалению, мы не можем быть уверены, что Менандер и Иосиф Флавий приводят правдивое изложение тирийских хроник. При этом нет никаких сомнений, что оба они вводят в свой рассказ истории, взятые из какого-то другого источника. Вполне возможно, что одним из таких рассказов и стала история о побеге Элиссы, поскольку она характеризует царя Пигмалиона не с лучшей стороны, и вряд ли поэтому ее могли зафиксировать официальные писцы. Вполне возможно также, что Менандер и Флавий включили в свои книги рассказ, выброшенный из хроники Тимея. Этого автора они оба хорошо знали и часто цитировали.

Датировку Тимея признавало большинство античных авторов, в особенности Цицерон и Аппиан. Только Апион, противник Иосифа Флавия, считал, что Карфаген был основан позднее, в 751 году до н. э. Однако ни один критик той эпохи не признавал мнения этого дискредитировавшего себя автора.

[Тимей датирует 814 годом до н. э. основание не только Карфагена, но и Рима. Обычно считалось, что Апион, говоря об одновременном появлении обоих городов, хотел согласовать эти даты с хронологией Рима, которая существовала в его дни. При этом Цицерон, Веллей Патеркул и многие другие готовы были признать, что Карфаген древнее Рима.]

До недавнего времени критика информации, касающейся времени основания Карфагена, базировалась исключительно на сопоставлении текстов. Гсел хотя и неохотно, но признал дату, предложенную Тимеем, – 814 год до н. э. Белох же, наоборот, ее отвергал. И лишь недавно Форрер предложил другую дату – на полтора столетия позже, которая основывается исключительно на исторической критике. Он утверждает, что древние историки перепутали две финикийские колонии с одинаковыми названиями, а анализ надписей подтверждает, что кипрский город, известный в более позднее время как Китион, первоначально назывался Карт-Хадашт. Форрер утверждает, что в 814 году до н. э. Элисса, сестра Пигмалиона, основала Карфаген на Кипре, а африканский Карфаген был создан в 663 году до н. э. Дидоной и Анной, дочерьми тирийского царя Баалу, которые бежали из Финикии, чтобы не попасть в гарем Ашурбанипала Ассирийского. Тот же Вергилий сообщает нам, что отцом Дидоны был некий царь Белус, это имя очень похоже на латинизированную форму Баалу. К сожалению, Вергилий весьма вольно обращался с историей; он связывает бегство Дидоны с Троянской войной, то есть с XIII веком до н. э. Его Дидона, как мы уже сказали, приходилась дочерью царю Баалу, что не помешало ей быть сестрой Пигмалиона.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что, столкнувшись с таким разбросом мнений, современные историки отложили древние тексты и обратились к археологическим находкам. Позже мы увидим, что самыми древними руинами, обнаруженными в Карфагене, являются останки часовни, которые располагаются в самых нижних слоях святилища Саламбо. В наши дни это святилище называется тофетом.

В этой часовне сохранилось собрание вотивных греческих ваз, изготовленных между 750 и 725 годами до н. э. Эти артефакты говорят о том, что Карфаген был основан ближе к середине VIII века до н. э., то есть подтверждают предположение Апиона.

Конечно, никто не спорит, что нижние слои Карфагена исследованы еще недостаточно. Часовня, о которой мы говорили, была обнаружена Кинтасом только в 1947 году. Она располагается в той части тофета, которая, как считалось, была тщательно изучена до самого дна. До обнаружения останков этой часовни у ученых не было ни единого археологического доказательства того, что город появился раньше 700 года до н. э. Если бы у археологов была возможность изучить оставшуюся часть тофета, которая находится сейчас под застройкой, они, вполне вероятно, обнаружили бы и другие останки, говорящие о более раннем заселении этого места. Эти артефакты вполне могли бы быть древнее уже найденных.

Ученые, не согласные с тем, что Карфаген был основан в 814 году до н. э., указывают на то, что керамика, обнаруженная в могилах, относится к первой половине VIII века до н. э. или даже к его последней трети. Это справедливо и для горшков, найденных на самом дне тофета в пустотах подстилающих скалистых пород, на одном уровне с часовней Кинтаса. Вряд ли этот факт можно объяснить случайностью или незавершенностью раскопок. Во всех других местах, даже в тех, в которых раскопки велись весьма поверхностно, всегда предполагалось, что будут найдены керамические свидетельства более древнего периода колонизации. Трудно поверить, что финикийцы могли прожить более 80 лет в Карфагене, не оставив после себя ни малейшего следа.

Таким образом, в настоящее время проблема датировки Карфагена еще не решена. Мы можем быть уверены только в одном – во второй половине VIII века до н. э. Карфаген уже существовал. Тем не менее следует подчеркнуть, что мы не можем использовать дату, предложенную Тимеем (814 год до н. э.) или Иосифом Флавием (826 год до н. э.), как хронологический критерий датирования археологического материала, найденного в девственной почве, но это вовсе не означает, что можно сбросить со счетов данные литературных источников. Вполне возможно, что корабли тирийских моряков бросили якорь в лагунах Ле-Крама, укрытых от ветров мысом Карфаген. Возможно также, что во главе этой экспедиции стояла царевна по имени Дидона и что благодаря ее присутствию новый промежуточный торговый порт с самого начала стал более важным, чем другие финикийские аванпосты на западе. Как и они, этот порт представлял собой место стоянки морских кораблей, которые заходили сюда по пути или оставались в этих краях на зиму, благодаря чему появился новый экономический центр. На берегу, скорее всего, стояло всего лишь несколько маленьких домиков и один-два алтаря, сооруженные из легких материалов. На горе Бирса, вероятно, был оборудован наблюдательный пункт, охранявший этот порт. Возможно, постоянного населения здесь еще не было; проживало всего несколько стражников, которые, завершив свою службу в этом краю, возвращались домой в Финикию. Как мы увидим ниже, прошло целых сто лет, прежде чем в Карфагене появились экономические, социальные, политические и религиозные структуры, которые и превратили его в город.

[ZHAN]

В настоящее время недостаток имеющейся у нас информации не позволяет воссоздать географические особенности первого поселения в Карфагене, созданного Д ид оной и ее спутниками. Не можем мы похвастаться и тем, что имеем четкое представление о его социальной, политической и экономической жизни. Город упоминается в текстах, созданных еще до перехода власти в руки Магонидов, что произошло около 550 года до н. э. В них говорится, что ближе к 654 году до н. э. Карфаген послал отряд колонистов на остров Ивису Болеарского архипелага. Поэтому нашим единственным источником информации являются данные археологических раскопок, которые ограничиваются находками, сделанными в городском некрополе и в одном из святилищ, тофете в Саламбо, где сжигали тела принесенных в жертву детей и хоронили их прах.

Древние считали, что после смерти люди будут вести примерно такой же образ жизни, что и на земле, поэтому родственники клали в могилу все, что должно было пригодиться им в загробной жизни. Археологи нашли в могилах керамику, остатки сундуков, ювелирные украшения, туалетные принадлежности и амулеты. Все эти предметы, лежавшие вокруг тела, помогли нам убедиться, что город процветал, и познакомили нас с художественными изделиями, которые в нем использовались. Первоначально Карфаген не имел своего производства, и все товары были привозными. Поэтому мы можем воссоздать, в определенной степени конечно, его торговые связи и периоды экономического роста и упадка.

В тофете в Саламбо было найдено несколько статуэток и впечатляющая коллекция керамических изделий, которые составляли неотъемлемую часть погребальных предметов. Начиная с 600 года до н. э. в сосуды, в которые складывали прах умерших, стали помещать небольшие вещицы. Это – миниатюрные часовни, троны и алтари, посвященные богам.

Тем не менее в наших знаниях о Карфагене имеются большие пробелы. Жизнь, которую вели мертвые, являлась лишь жалким подобием земной жизни. В отличие от Египта, например, ничто не говорит о том, к какому слою общества принадлежал умерший, или о том, какая роскошь и какие обстоятельства сопутствовали ему в жизни. Очень редко простой инструмент, вроде рыболовного крючка или блока веретена, давал нам некоторое представление о том, чем занимался их владелец. Но в целом мы ничего не знаем о профессии усопшего – был ли он жрецом, солдатом, торговцем или моряком. Во всех могилах была одна и та же мебель, и только тип керамики и богатство ювелирных украшений помогали определить финансовый статус умерших. Одежда покойника, несомненно, могла бы указать на его занятие и социальный статус, но она давным-давно истлела в сырой почве. У каждого человека имелось клеймо, на котором был вырезан особый знак. Эти знаки, несомненно, снабдили бы нас бесценной информацией, если бы их удалось расшифровать. По одним этим останкам судить о социальной жизни или учреждениях Карфагена невозможно.

И наконец, мы не имеем огромного массива информации: не сохранилось никаких следов общественных или частных зданий, нет у нас ни планов, ни свидетельств о методах их сооружения. Отсутствуют и крупные артефакты вроде инструментов, которыми пользовались ремесленники и крестьяне, кораблей и снастей, а также вооружения воинов. Ниже мы приводим краткое описание пунических ремесел и торговли до 550 года до н. э.; следует, однако, помнить, что любое новое открытие может полностью изменить всю эту картину.

[ZHAN]

Мы не знаем, где располагалось самое первое поселение, из которого вырос Карфаген. Впрочем, финикийский обычай хоронить мертвых сразу же за городскими воротами позволил нам составить довольно точное представление о территории, которую занимал город, и о том, как он расширялся в течение веков.

Самые первые могилы пунического Карфагена, датируемые 700 годом до н. э., протягиваются дугой по прибрежной равнине, лежащей за пляжами Тунисского залива, у основания холмов, выходящих на полуостров. Севернее линия захоронений тянется от подножия плато Бордж-Джедид на северо-западном берегу эстуария реки Малга. Это – сухое русло, которое в сезон дождей наполняется водой. Оттуда линия могил поворачивает на запад, пересекает это сухое русло и тянется до горы Юноны. Она проходит вдоль подножия этой горы, от места, называемого Дуимес, которое располагается на одном уровне с современной трамвайной линией, соединяющей Тунис с Марсой.

Круглая лагуна Дуар-Шотта, вероятно, отмечает южную границу древнего города, ибо за пределами современных берегов озера, в Саламбо, были обнаружены знаменитые места детских жертвоприношений. Эти жертвы приносились в честь Дидоны, на том самом месте, где когда-то находился ее погребальный костер, который, по словам Юстина, был устроен под окнами ее дворца, у ворот города. И вправду, это святилище вряд ли могло располагаться в центре города, ибо даже легкий ветерок, дующий не туда, куда нужно, мог вызвать в городе пожар. Более того, маленькая часовня, которую Кинтас обнаружил на скале, на самом нижнем уровне раскопок, была, очевидно, частью первоначального царского некрополя. Кинтас считает, что первые поселенцы сошли на берег и разбили лагерь именно здесь.

Как бы то ни было, время создания часовни, благодаря найденной в ней греческой керамике, датируется приблизительно 725 годом до н. э. Это не только остатки самого древнего поселения, обнаруженного археологами, но и единственный памятник, сохранившийся от первоначального города. Это – очень примитивное сооружение из земляных кирпичей, площадью всего 2 м2. Оно состояло из центрального, почти квадратного, здания с консольным сводом, под которым располагался склад керамики. Перед ним был дворик, окруженный стеной, в которой находился алтарь, а на юге эта стена образовывала нечто вроде лабиринта.

По-видимому, дома в городе сооружались по такому же плану; главным строительным материалом был плетень, обмазанный глиной, поскольку никаких следов карьера на холме обнаружено не было. Плиты песчаника, которые использовали пунические архитекторы в VI веке до н. э., привозили с другого берега залива, с Кап-Бона.

[ZHAN]

Сначала Карфаген был промежуточным портом на пути кораблей, шедших за металлом, и некоторое время оставался совсем незначительным поселением. Если город действительно был основан в 814 году до н. э. и если археологи действительно обнаружили самое древнее кладбище, то между созданием финикийского пристанища на африканском побережье и прибытием первых поселенцев со своими семьями, которые построили город, прошел целый век. Самые древние могилы датируются примерно 700 годом до н. э., и первые группы жертв Молоху, обнаруженные вокруг и поверх часовни Кинтаса, должны относиться к этому же времени.

Прошло еще несколько десятилетий, прежде чем в Карфагене появились свои ремесла и художественные промыслы.

В самом начале тирийским морякам и купцам приходилось везти на своих кораблях все, что им могло понадобиться. Об этом нам говорит пример Телемаха, который сходил на берег только для того, чтобы пополнить запасы воды, дров, дичины и рыбы. Химический анализ показал, что глина, использовавшаяся для производства керамики, найденной в самых древних могилах и в самых нижних слоях святилища в Саламбо, отличалась по своей плотности от глины, из которой изготавливали изделия более поздних эпох.

Изменения произошли в середине VII века до н. э. Вот что пишет Кинтас:

«У пришельцев возникли новые потребности, и они вскоре научились удовлетворять их на месте. Несмотря на то что на поиски залежей качественной глины, на организацию ее доставки, строительство печей для обжига, прокладки каналов для воды и открытия лавок для продажи керамики потребовалось время, гончары, по крайней мере, довольно быстро организовали производство, удовлетворявшее потребности города».

В повседневной жизни и экономике древних городов гончарное производство играло роль, которую очень трудно представить себе сейчас. Из глины делали блюда, тарелки, чаши, кувшины и кружки – стекло было очень дорогим; керамические изделия использовались для приготовления пищи, для хранения масла, вина и благовоний; вместо буфетов применялись большие кувшины. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в любом новом городе в первую очередь возникает гончарное производство.

Тот факт, что пуническая керамика появилась лишь во второй четверти VII века до н. э., свидетельствует о том, что и сам город возник совсем недавно. Примерно в 700 году до н. э. появилось первое городское поселение. Кинтас пишет дальше:

«Естественно, [гончары] изготовляли свои изделия в соответствии с технологиями, принятыми в своей родной стране, – это была керамика, созданная с помощью гончарного круга».

Более того, они придавали своим изделиям форму и украшали их так, как это было принято в Финикии; поэтому очень трудно с первого взгляда определить, был ли горшок изготовлен в Карфагене или привезен с востока. Позже у керамики Карфагена появились свои отличительные черты; яркие, тщательно отполированные красные изделия постепенно исчезают из употребления, хотя финикийцы продолжали ввозить их в свои колонии на западе.

Фигурные изделия появились примерно в то же самое время; наиболее замечательными среди них являются маски демонов, которые клали в могилы. Они свидетельствуют о том, что гончары Карфагена ничуть не уступали в мастерстве своим тирийским коллегам, а самых умелых из них можно поставить на одну доску с греческими гончарами, и в особенности со спартанскими.

Хотя Карфаген возник благодаря своему выгодному положению на торговом пути, по которому перевозили металлы, руда, скорее всего, проходила через него транзитом. При раскопках были найдены лишь небольшие вещички из железа и бронзы, использовавшиеся в повседневной жизни, причем очень низкого качества. Вероятно, качественные изделия привозились из других стран, и только очень дешевые предметы, вроде ручек для сундуков, рыболовных крючков, наконечников для стрел и небольших ножей, создавались местными кузнецами.

Трудно сказать, были ли украшения из золота и серебра, найденные в могилах, произведены в Карфагене по старым финикийским образцам или импортированы из Тира или с Кипра.

Справедливо было бы предположить, что ткани и изделия из дерева создавались в самом Карфагене, но доказать это мы не можем. Ясно одно: до V века до н. э. все предметы роскоши и основная часть готовых изделий ввозились из Тира и из других стран.

[ZHAN]

Отсутствие до V века до н. э. собственного производства в Карфагене напоминает о том, что нам известно, как снабжался город, но сведений о том, кто покупал все эти товары, у нас нет. Гомер называл финикийских купцов торговцами вразнос (таковыми они и были), а их пунические потомки ничем от них не отличались. В течение всего описываемого периода карфагенские торговцы шли протоптанными тирийцами путями. Трудно сказать, имел ли Карфаген в этот период свой торговый флот или использовал суда метрополии. Некоторые факты подтверждают первое предположение, поскольку Карфаген находился на взлете, а Тир – клонился к упадку, и даже если Карфагенская колония на Ивисе появилась не тогда, когда это было зафиксировано в литературных произведениях (то есть в 654 году до н. э.), то через сто лет она уж точно существовала.

Наличие греческой керамики среди вещей, найденных в часовне Кинтаса и в хранилище в ее подвале, говорит о том, что с самого начала эта колония на берегу Африки поддерживала торговые связи с эллинскими центрами на островах, а Тир или Кипр, по-видимому, выступали в роли посредников. Вероятно, причиной того, что в более ранних захоронениях, датируемых периодом около 700 года до н. э., единственной импортной вещью является небольшой флакон для духов протокоринфского стиля, служила бедность жителей Карфагена, а вовсе не его изоляция. Этот флакон назывался арибаллосом и появился в VIII веке до н. э.

Во второй четверти VII века до н. э. импортных вещей стало больше и они чаще попадаются в могилах. Так продолжалось до середины VI века до н. э. (были найдены лишь три греческие вазы, изготовленные в первой четверти VII века н. э.). Первыми в могилах появились фигурки скарабеев из Мемфиса, потом – амулеты (тоже из Мемфиса); небольшие флакончики для духов из Коринфа, украшенные розетками, пальмовыми листьями и рядами животных; блюда, чаши и коробочки, большая часть которых тоже была изготовлена в Коринфе, но некоторые привезены из Аттики, Лаконии и с островов. Все они были погребальными вещами. Торговля с Этрурией началась ближе к середине VII века до н. э., оттуда привозили небольшие кувшины и полированные блюда из обожженной глины с рельефными узорами, называвшиеся буккеро неро (черная земля).

Предметы из слоновой кости: расчески, фигурки, ручки от зеркал и рукоятки кинжалов, а также несколько бронзовых вещиц, найденных в могилах, – очевидно, прибыли с востока. Как мы уже говорили, установить, откуда были привезены различные типы украшений, очень трудно. Где бы ни появлялись финикийцы, везде археологи находят те же самые ожерелья из золота или карнельского бисера, которые часто имеют форму сердца; подвески в форме масок, пальмовых листьев или маленьких коробочек, очень часто с фрезерованными краями; серьги в форме колец, кольца для носа и браслеты; перстни с египетским скарабеем в золотой или серебряной оправе; печатки и кольца с печаткой с прикрепленным на шарнире гнездом, куда вставлен скарабей в золотой оправе.

Небольшие флакончики для духов из матового стекла, которые украшались зигзагами ярких цветов, изготовляли в Финикии и Греции, а позже – в Египте, и сказать, откуда они были привезены, без анализа стеклянной массы невозможно.

Основав колонию в Навкратис на Ниле, греки обнаружили, что жители Карфагена охотно покупают у них скарабеев, вазы и амулеты из глазурованного фаянса, которые они начали изготовлять в начале VI века до н. э. Активная торговля велась до тех пор, пока в 525 году до н. э. Камбис не уничтожил Навкратис.

Приведенный выше перечень товаров только подчеркивает упадок Тира. В Карфагене не было найдено ни одного золотого или серебряного блюда, украшенного гравированными или рельефными узорами, ни одной фигурки или пластинки из слоновой кости, которые украшали троны или кушетки, а ведь именно они прославили финикийцев во втором тысячелетии и в начале первого тысячелетия до н. э.

[ZHAN]

Резкий подъем Карфагена в течение VII и VI веков до н. э. не был ни изолированным, ни спонтанным явлением; он составляет часть исторического процесса, который включал в себя ассирийское завоевание Среднего Востока и греческую экспансию на запад.

Во время правления Саргона II, Синаххериба и Асархаддона ассирийцы одерживали одну победу за другой, опустошая земли Тира. Как показал Форрер, самым тяжелым был, вероятно, период между 670 и 662 годами до н. э., и Асархаддон хвастался, что наказал этот город за то, что он осмелился послать свои корабли на помощь египетскому фараону, оказавшемуся в очень сложном положении. Чувство опасности усиливалось еще и потерей восточного рынка, и тирийцы толпами эмигрировали в Африку. Этим, по-видимому, и объясняется резкое увеличение могил в Карфагене во второй четверти VII века до н. э. и быстрый рост торговли. Центр коммерческой активности переместился на запад, и плоды этого пожинал Карфаген.

На другом берегу Средиземного моря появилась другая опасность, которая поставила под угрозу единственный источник дохода города Тира, который позволял ему выплачивать огромную дань, наложенную на него ассирийцами. Греция была перенаселена, и греки стали искать новые рынки сбыта для своего растущего производства, в особенности своей роскошной керамики. Для этой цели они приступили к колонизации Южной Италии и Сицилии. Сказочные богатства «Таршиша» не могли не возбудить у них зависти, и путь, по которому финикийцы ввозили металлы, оказался под угрозой. Тир остался один на один с греками, превосходящими его по численности на своей земле и в Ионии. Они строили здесь города, селились со своими женами и детьми, привозили с собой твердую валюту, керамические изделия и бронзу, а Тир мог рассчитывать лишь на свои гавани, тесные связи с местным населением и на то, что его торговые корабли были гораздо крупнее, чем быстроходные, но более легкие суда греков, по мнению историков, плохо приспособленные к длительным путешествиям и атлантическим штормам.

Тир поэтому вовсе не стремился противостоять греческой экспансии в этих районах военной силой, а стремился ограничить и сократить ее, сохраняя за собой ключевое положение в тех местах, где он тоже имел колонии. Мы не можем с уверенностью утверждать, что существовали тирские противовесы греческим городам, но мы знаем, что финикийцы тоже сооружали крепости, и в этом смысле очень примечательно название Гадир, что означает «Огороженное место». Таким образом, Тир получил контроль над южной частью Западного Средиземноморского бассейна, по которому проходил прямой путь к Геркулесовым столпам. Этот путь с обеих сторон защищали крепости Гадес и Ликсус.

Самыми важными датами являются следующие: на Сицилии греки основали в 757 году до н. э. Наксос, а в 735-м – Сиракузы; на Итальянском полуострове – Кумы и Тарент в 725 и 708 годах до н. э. соответственно. Вероятно, именно в это время финикийцам пришлось покинуть Восточную Сицилию, о чем упоминал Фукидид, и переселиться поближе к своим западным союзникам, элимийцам, обитавшим неподалеку от Утики и Карфагена. Два этих города, а также Секси на юге Испании появились именно в этот период – в конце VIII века до н. э. Никаких намерений захватить земли на Иберийском полуострове, как полагал Шультек, у финикийцев в это время не было, как не было и стремления захватить какую-либо из вышеупомянутых стран. Об имперских устремлениях можно говорить лишь после появления Баркидов. Временная гавань, которая до этого использовалась лишь в определенное время года, превратилась в город, и там, где когда-то был промежуточный порт для отдыха моряков, поселились семьи финикийцев.

В течение VII века до н. э. греческая колонизация усилилась, и греческие колонии появились: в 688 году – в Геле, в 650 году – в Селине; родосцы начали торговать с людьми, жившими по берегам залива, и продвигались вдоль побережья Каталонии. Они основали Роде (современный город Родос) у подножия Испанских Пиренеев и вошли в контакт с тартессианцами (иберийцами, о которых мы уже упоминали. Они жили рядом с Португалией и имели монополию на добычу олова, которое продавали только финикийцам).

В середине VII века до н. э. финикийцы основали поселение на острове Рахгоун, который охраняет устье реки Тафна, к западу от Орана. Этот остров был гол и негостеприимен, и к середине V века финикийцы оттуда ушли, поселившись на более плодородной прибрежной равнине. Отсюда они могли контролировать южный путь в Альборанское море и к поселениям Секси, Абдера и Малага. Это было совсем не лишним, поскольку около 640 года до н. э. самиец по имени Колеус, плывший в Египет, был отнесен штормом к берегам Ливии и оттуда, двигаясь к Геркулесовым столпам, добрался до двора Аргантония, царя Тартесса, который принял его очень гостеприимно и осыпал дарами. Самиец сколотил огромное богатство, но, по словам Геродота, эта экспедиция так и осталась единственной в истории, а это означало, что путь в Гадес хорошо охранялся.

Богатства Иберии не были единственным побудительным мотивом для движения на запад. Моряков, вероятно, привлекали слоновая кость и золото Африканского континента, ибо на Атлантическом побережье Марокко в Могадоре сохранились следы еще одного финикийского поселения, которое возникло в середине VII века до н. э.

И наконец, поселение Мотья, расположенное на западной оконечности Сицилии, тоже датируется серединой VII века до н. э. Мотья охраняла пролив между Сицилией и Африканским континентом с севера, а Карфаген и Утика – с юга, в то время как главные гавани Южной Сардинии, захваченные в конце этого века, защищали подходы к ней с севера.

Однако в 631 году до н. э. финикийская талассократия снова оказалась под угрозой: греки основали на африканском побережье, между Египтом и Сиртикой, неподалеку от современной Бенгази, город Кирену. Коммуникации по морю между Карфагеном и Египтом были перерезаны. Впрочем, существовала еще и сухопутная дорога, которая шла по низине параллельно побережью, от Паретониума (Мермах-Матрух), стоявшего к западу от Нила, до оконечности Большого Сирта. У нас нет доказательств того, что этот путь действовал в конце VII века до н. э., но во времена Геродота по нему ходили караваны, несмотря на то что он пролегал по «безводной песчаной пустыне, где не было никакой жизни». Вдоль этого пути располагались оазисы, среди которых наиболее крупными были Сивах, где жил знаменитый оракул Амона – древнеегипетского бога с головой барана, с которым советовался Ганнибал, и Аугула, окруженная соляными горами. Горы эти отличались необычным плодородием, поскольку здесь били родники с чистой водой. В среднем путь от одного оазиса до другого занимал десять дней, но идти надо было по барханам. По дороге часто случались песчаные бури (когда дули пустынные или южные ветра), при которых люди и животные сбивались с пути и их засыпало раскаленным песком. Камбис, двигаясь в Сивах, потерял всю свою армию, а Александра от гибели спасло только чудо – неожиданно пошел сильный дождь. Тем не менее главным средством для существования у местных жителей, насамонов, была караванная торговля. Аристотель рассказывает нам, как можно научиться переносить жажду:

«Некий Андрос Архонид ел очень много соленого и прожил всю свою жизнь, не страдая от жажды. Похожим образом, Маго из Карфагена три раза пересекал безводные земли, питаясь лишь сушеным мясом без глотка воды».

Караванная тропа заканчивалась у Большого Сирта, неподалеку от Большого Лепсиса, в стране Гарамантес. Тот факт, что рост этого города в конце VII века до н. э. совпал с основанием Кирены, позволяет предположить, что караваны начали ходить по этому пути именно в это время. Дешевые египетские товары очень подходили для подобной торговли, поскольку были небольшими и легкими. Но, несмотря на это, большая часть египетского импорта, вероятно, поступала в Карфаген по морю, поскольку, после разгрома Химеры, когда морские коммуникации между Карфагеном и Восточным Средиземноморьем и Египтом были перерезаны, в могилах Карфагена больше уже не встречаются египетские вещи.

Около 600 года до н. э., когда ситуация стабилизировалась, фокейские греки из Ионии основали Массалию (Марсель), неподалеку от дельты реки Рона, а потом поселились в Каталонии в Ампурии (Эмпории). Это позволило им контролировать, с этих двух ключевых позиций, всю северную часть Западного Средиземноморского бассейна, а также движение по реке Роне. По ней, среди прочего, везли олово, добытое в Корнуолле, и янтарь с берегов Балтийского моря. Эти товары провозились в Галлии, частично по суше и частично по рекам. Отсюда часть товаров отправлялась через Альпы в Италию и Этрурию, а оставшаяся часть поступала в порты и становилась главным источником дохода Фокейской колонии, которая очень быстро превращалась в опасного соперника Карфагена.

Мы не можем сказать, насколько богат был Карфаген и каковы были его отношения с Тиром в начале VI века до н. э. По-видимому, он все еще зависел от метрополии, по крайней мере в поставках готовых товаров, однако превратился в главный порт на «металлическом пути» и начал уже затмевать Утику. Если карфагеняне около 654 года до н. э. действительно основали колонию в Ивисе, то это говорит о том, что они уже пользовались определенной автономией и, вероятно, имели свой собственный флот. Впрочем, до середины VI века до н. э. Карфаген все еще подчинялся Тиру, а раскопки в Секси, Рахгоуне, Мотье и Большом Лепсисе показали, что Карфаген не мог снабжать провизией финикийские колонии на Западе. Керамика, обнаруженная в этих городах, относится к греческому, египетскому или финикийскому типу, но никак не к пуническому.

[ZHAN]

Тирийские переселенцы, обосновавшиеся в Карфагене, принесли с собой и своих богов, которым продолжали поклоняться и за пределами своей родины. О первых годах существования колонии не осталось никаких записей, но начиная с текстов IV века до н. э. и до падения Карфагена мы имеем свидетельства того, что жители этого города поклонялись тирийским богам. Скорее всего, так оно и было, пока не появилась письменность. Впрочем, с течением времени характер и атрибуты богов несколько изменились. В семитской религии Эл, отец богов, постепенно лишился власти, которая перешла к его сыновьям, и удалился в отдаленную часть своего небесного дома. В Карфагене же он снова возглавил пантеон и приобрел таинственный титул Баал Хаммона. Происхождение слова «хаммон» неизвестно. Возможно, это было производное от корня хмн (нагревать или сжигать), и тогда имя бога можно перевести как «Бог кадильниц фимиама (хммн)» или «Бог Печи» – такое толкование совсем недавно предложил Феврия. Кроме того, ХМН – это географическое название – так именовали пригород Тира, где стояло святилище бога Мелгарта.

В Карфагене, по-видимому, богине плодородия Ашерат, которая в Финикии была женой Эла, не поклонялись. Но быть может, здесь она носила другое имя. Как мы увидим ниже, супругу Баал Хаммона, наследника Эла, звали Танит, или Таннит; вероятно, это был один из титулов Ашерат. Второстепенных богов звали: Баал Шамим, повелитель небес; Решеф, бог плодородия и подземного мира; Мелгарт и его супруга Астарта, Дии Патрии Тира и Эшмун, бог растительности, который умирал и возрождался в соответствии с временами года.

Карфагеняне приносили в жертву Баал Хаммону своих детей. Этот обычай в Финикии исчез, но в Северо-Африканской колонии возродился и приводил в ужас персов, греков и римлян, как и нас с вами. Согласно письменным источникам, детям, обреченным на смерть, давали имя МЛХ; их приносили в жертву во времена большой опасности:

«Более того, финикийцы в трудные времена – во времена войны, сильной засухи или нашествия саранчи – приносили в жертву самого любимого ребенка, которого выбирали для этой цели. Финикийская история также изобилует примерами человеческих жертвоприношений. Эта история была написана Санхониато на финикийском языке и переведена на греческий в 8 книгах Фило Библиусом».

Подобные жертвоприношения, по-видимому, были весьма многочисленными: во время раскопок были найдены тысячи останков этих жертв, которые грудами лежали на освященной огороженной территории тофета в Саламбо, расположенного у ворот города, неподалеку от внутренних гаваней. Вокруг и поверх часовни Кинтаса были обнаружены урны с обгоревшими костями младенцев и детей, небольших животных и собак – все они были преданы огню одновременно. Самые древние были засыпаны небольшими пирамидами из камней, но более поздние урны составлены вместе и увенчаны резной стелой, сооруженной по обету. Описания Исаии, Плутарха и, особенно, Диодора Сицилийского позволили Феврии воссоздать эти мрачные церемонии.

Действие происходило ночью, при свете луны. В огороженном святилище, тофете стояла бронзовая статуя бога, у ног которой была выкопана яма, где зажигали огонь. Статую окружали помощники и родители жертв, а также музыканты и танцоры. Жрец приносил тело уже убитого в соответствии с «тайными ритуалами» ребенка, которого «посвящали» богу. Жрец клал его на руки статуи, откуда оно соскальзывало в огонь. После этого музыканты начинали играть на флейтах, тамбуринах и лирах, заглушая крики родителей, а танцоры пускались в дикий пляс. Помощникам запрещалось на все это смотреть, выкрикивать или слушать, поскольку считалось, что тело ребенка охватывает сверхъестественное пламя, зажженное от божественного дыхания, и нельзя привлекать внимания «ужасных демонов мщения». В могилах были обнаружены терракотовые маски ужасных гримасничающих демонов, а поскольку они были посвящены богу тофета, эти маски, скорее всего, были копиями тех, что надевали на себя танцоры во время молоховых церемоний.

Количество урн и их расположение в тофете говорит о том, что такие церемонии проводились довольно часто. Диодор Сицилийский утверждает, что, по обычаю, сыновья самых знатных семей регулярно приносились в жертву Баал Хаммону. Во времена, когда городу угрожала опасность, бог должен был получить особую жертву; так произошло тогда, когда на Кап-Боне высадился Агафокл, намереваясь захватить Карфаген.

Мифическая история о смерти Дидоны представляет собой попытку Юстина объяснить и оправдать ритуал Молоха с помощью исторического факта. Как мы уже рассказывали, царица велела соорудить погребальный костер рядом со своим дворцом и сожгла себя, чтобы уберечь город от гибели и сохранить верность своему мужу Ацербу, ибо она не желала выходить замуж за ливийского царя Иарбаса. После этого она была причислена к лику богов, и ее культ отправлялся на этом самом месте до тех пор, пока Карфаген не был захвачен римлянами.

Согласно Юстину (или скорее традиции, существовавшей во время его жизни), Молох возник одновременно с городом и был связан с погребальными ритуалами, посвященными древним царям. Часовня Кинтаса, как мы уже видели, является самой древней ракой в тофете Саламбо, и автор выяснил, что она очень похожа на огороженные участки, которые обнаружил в царском некрополе в городе Угарит Клод Шеффер. Поэтому нет никаких сомнений, что часовня входила в состав погребального комплекса, созданного в честь погибшего здесь человека его сторонниками. Кинтас обнаружил следы охлаждающих ритуалов, а также отверстия в каменных плитах, куда вливали жидкости, которые, как считалось, должны были помочь умершему в загробной жизни. Хешас обнаружил также тофетовую стелу с изображением жрицы, которая вливает жидкость в священную могилу. Более того, до VI века до н. э. святилище, вероятно, напоминало место захоронения погребальных урн, в которых находились останки принесенных в жертву детей. Под ними либо сооружали пирамиду из камней и покрывали ее землей, либо ставили эти урны в небольшие саркофаги. На могилах детей, которые были «посвящены богу», проводились те же самые ритуалы, что и на захоронениях финикийских царей в Угарите.

Юстин сообщает нам о последствиях таких жертвоприношений: мощь и процветание города было гарантировано, как и после жертвы Дидоны. Фрейзер изучил и описал ритуал (часто встречающийся у примитивных сообществ), во время которого царя, олицетворявшего жизненную силу своего народа, предавали смерти, когда силы начинали ему изменять. В более развитом обществе для царя находили заместителя, который должен был погибнуть вместо него, и им чаще всего становился его сын, как самый близкий к нему человек. Тогда жертвоприношение не теряло своей силы. Связь между приношением в жертву царя и Молохом демонстрирует нам история, записанная Фило из Библоса. В ней Эл-Кронос (Баал Хаммон карфагенян) принес в жертву своему отцу Урану собственного сына. Мы увидим ниже, что в истории Карфагена было много случаев, когда его правители приносились в жертву богу. Это доказывает, что история Дидоны была основана не на историческом факте, а на царском обычае.

Древний Карфаген, как мы убедились, был очень тесно связан с метрополией: экономическая зависимость от Тира также означала, что между городами существуют и мощные политические связи. Однако нет сомнений, что, когда Магониды захватили власть, Карфаген уже добился определенной автономии от метрополии. Очень хочется представить себе не маленькую промежуточную гавань, а большой торговый порт, где корабли, пришедшие с Востока, разгружают свои товары и принимают на борт руду, чтобы отвезти ее на Восток, а карфагенские торговые суда уходят в Таршиш, где продают товары из метрополии, Греции и Египта, чтобы купить эту самую руду. Иными словами, Карфаген играл в ту пору роль перевалочного пункта.

[ZHAN]

Небольшое сооружение, которое Кинтас обнаружил на скале в тофете в Саламбо, можно, как мы уже видели, разделить на три части:

а) Комната, площадью примерно 2 м2, стены которой сложены из камня без скрепляющего раствора, перекрытая сводом на консолях. Пяты этого свода сохранились до сих пор. В комнату входили через дверь высотой 60 см. Сюда, в углубление в скале, в двух разных случаях были помещены следующие предметы: сначала – греческие и финикийские изделия из керамики, а потом – амфора, содержащая прах жертвы, принесенной Молоху, и небольшие предметы, положенные сюда в конце VII века до н. э.

в) Дворики и проходы. Дворик, расположенный к востоку от комнаты, служил передним двором. Он был замощен плоскими камнями, на которых остались осколки ламп. Севернее комнаты располагалось огороженное место, где находился алтарь, построенный у разделительной стены. Следов жертвоприношений здесь нет; по-видимому, этим алтарем никогда не пользовались. Проходы, расположенные к северу и югу, вели во дворик и в огороженное для алтаря место. Отложения фундамента позволили датировать этот комплекс временем первого захоронения керамики в комнате.

с) В северном углу комплекса, между огороженным алтарем и проходом, ведущим к нему, сохранились остатки трех концентрических оград, что говорит о том, что здесь было место, окруженное тройной стеной. Кинтас предположил, что это миниатюрный лабиринт, и он, вероятно, прав.

Руины здания были засыпаны землей, в которой сохранились останки вотивных жертвоприношений (сделанных по обету). Некоторые из них были даже помещены в небольшие ниши, устроенные в развалившейся стене.

Вот как Кинтас интерпретирует события:

1. Перед сооружением этого комплекса здесь находилось углубление в скале.


2. Это углубление расширили, чтобы положить сюда первую партию керамики; эту жертву, по его мнению, принесли первые переселенцы из Тира, которые хотели тем самым закрепить за собой эти земли. Кинтас полагает, что, судя по греческой керамике, это событие произошло в начале IX века до н. э.

3. После того как первые переселенцы ушли отсюда, сооружение было заброшено и превратилось в руины.

4. Финикийцы, которые в конце концов осели в Карфагене, выбрали место этого древнего почитаемого святилища для создания своего тофета. Сюда они приносили свои жертвы. Эту четвертую фазу следует датировать последними годами IX века до н. э. или самым началом VIII века до н. э.

После публикации отчета Кинтаса ученые, изучавшие историю эллинского периода, показали, что древнейшая греческая керамика в святилище, вместе с керамикой в нише фундамента, которая и позволила датировать этот комплекс, не могла быть сюда положена ранее 740–725 годов до н. э. Таким образом, предположение Кинтаса, которое очень хотелось бы принять, противоречит авторитетному мнению этих ученых. Ясно, что самые древние вотивные жертвоприношения появились почти одновременно с керамическими изделиями в нише фундамента.

Если же эта глубоко почитаемая рака была создана после основания Карфагена в центре святилища, в котором постоянно приносились жертвы, то как же тогда объяснить тот факт, что она была заброшена и превратилась в руины?

Автор этой темы считает, что у него есть объяснение этому. По его мнению, сразу после того, как в нишу была положена дорогая керамика, все это сооружение было засыпано землей, и над ним был создан могильный холм или курган. Рака была построена неудачно и под тяжестью земли быстро развалилась. С тех пор появился обычай насыпать над жертвоприношениями курган, который становился священным, как и находившееся под ним сооружение. Впрочем, курган насыпали обычно поверх захоронения, и «часовня Кинтаса» имеет все признаки погребальной камеры. Ее главная черта – комната со сводом на консолях, которая является полной миниатюрной копией критских гробниц. Замечательные образцы этих гробниц обнаружил на сирийском побережье Клод Шеффер; они были сооружены в середине второго тысячелетия до н. э. К началу первого тысячелетия эта форма захоронения в Финикии исчезла, но сохранилась на Кипре, например в Ксилотимбу. Здесь, как и в пунической часовне, гробницы были засыпаны землей, образуя курган. Лабиринт в двориках и проходы, окружавшие погребальную камеру, воспроизводят в Карфагене в сильно уменьшенном виде план восточных рак, на что указывал Кинтас. В Угарите в могильных плитах были проделаны отверстия для вливания жидкости, как и в могилах микенских времен.

Есть несколько признаков того, что эту же практику применяли и в тофете Саламбо. Автор опубликовал фотографию плиты с отверстием для вливания воды, а также дно бассейна с проложенными в нем каналами. На стеле из музея Бардо изображена стоящая на коленях жрица, вливающая при свете факела воду в могилу, а на стеле из музея Карфагена видим кувшин, из которого вытекает струя воды. Поэтому вполне справедливо было бы предположить, что алтарь, построенный рядом с камерой, имеющей хранилище для керамики, тоже мог получать воду, которую вливали в него сверху. Это свидетельствует о погребальном характере камеры, а также объясняет наличие лабиринта и кургана. Весь этот комплекс представляет собой могилу ребенка, сожженного на погребальном костре в качестве жертвы богу, которого люди, поклонявшиеся ему, считали бессмертным.

Следует отметить, что руины, окружающие часовню Кинтаса, тоже относятся к погребальным сооружениям. Весь нижний уровень тофета состоит из урн, в которых находится прах жертв, принесенных Молоху; их ставили в углубления в скале и защищали пирамидой из камней или миниатюрным дольменом, а поверх насыпали курган. Таким образом, это святилище практически ничем не отличается от некрополей железного века, разве что в нем погребен не прах кремированных покойников, а останки детей, принесенных в жертву Молоху. Например, в Хаме в Сирии Риис раскопал одно из таких кладбищ, где рядом с урнами клали небольшие предметы и керамические изделия, очень похожие на те, что были найдены в самом нижнем слое тофета Саламбо, а поверх насыпали невысокий курган. В Карфагене иногда на вершину кургана клали большой камень, стелу грубой формы или бетил.

Этиологический рассказ, который записал Юстин и который объясняет, как возник обычай приносить жертвы Молоху, описывает погребальные практики, применявшиеся в тофете Саламбо. Юстин пишет, что после смерти Дидоны обожествленную царицу почитали на том самом месте, где она принесла себя в жертву, и так продолжалось до падения Карфагена.

Если принять подобное толкование за истинное, то «часовню Кинтаса» нельзя считать самым древним финикийским сооружением в Тунисе, появившимся после того, как тирийцы впервые высадились на Карфагенской земле. Эта теория, как мы уже убедились, сильно усложнила решение вопроса о дате основания Карфагена, которую отодвинули в глубь веков, в VIII век до н. э., что противоречит литературной традиции. Приводимую Тимеем дату (IX век до н. э.) можно было бы полностью подтвердить, если бы эта часовня была необычно крупным вотивным памятником VIII века до н. э. и совсем небольшой частью святилища, которое ученые только начали изучать. Вполне возможно, и даже вероятно, что в один прекрасный день здесь будут найдены другие, более древние памятники.

[ZHAN]

История Карфагена до середины VI века до н. э. окутана мраком. С середины же этого века греческие историки регулярно сообщают нам об отношениях – обычно очень натянутых – между своей страной и финикийцами, обосновавшимися на западе.

В ряде случаев до нас дошли оригинальные труды греческих ученых, но чаще всего мы пользуемся их изложением, которое сделал Помпей Трог, или сокращенной версией его работ, созданной Юстином. Дополняют картину редкие эпиграммы той поры и археологические данные. По крайней мере, теперь мы будем говорить о реальных людях и событиях.

[ZHAN]

Первого руководителя Карфагенского государства после Дидоны, имя которого дошло до нас, звали Малеус, Масеус или Мазеус (именно так называет его в своих манускриптах Юстин). Воссий предложил называть его Малхусом, и с тех пор это имя прижилось. Впрочем, мы не знаем, являлось ли это слово именем собственным семитского происхождения или, что кажется нам более вероятным, это был титул.

[Слово МЛ К в семитских языках означает «царь». Его применяли и к богам, а в иврите – это также имя собственное. Нам известен один случай использования этого имени в Карфагене, но исследователи эпитафий считают, что это была аббревиатура длинного имени вроде МЛКХЛС, которое означает «царь (то есть бог) помог».]

Согласно Юстину, Малхус был генералом (дуком), который одержал много побед на Сицилии, но на острове Сардинии оказался менее удачливым. В качестве наказания за поражение его приговорили к ссылке вместе со всей армией. Изгнанные не смогли добиться помилования и осадили город. Тем временем сын Малхуса, Карфало, служивший в Мелгарте жрецом, был отправлен в Тир с десятой частью сицилийской добычи. Когда он возвратился в Африку, отец стал убеждать его присоединиться к мятежникам. Сначала Карфало отказался и приступил к выполнению своих религиозных обязанностей, но, добившись согласия народа, вернулся к отцу. Тот, однако, обвинил его в том, что он приехал, чтобы оскорблять и насмехаться над ссыльными, и велел распять на виду у всего города, прямо в жреческом облачении. Вскоре после этого Карфаген был захвачен, но Малхус проявил благоразумие и казнил всего лишь десять сенаторов. Через некоторое время его самого обвинили в тирании и казнили.

Впрочем, Малхуса упоминает только Юстин.

[Паул Оросий, писатель V века, тоже упоминает о нем, называя его современником Цируса. Впрочем, он, скорее всего, позаимствовал эти сведения у Помпея Трога.]

Геродот и Диодор, описывая греческо-финикийскую борьбу за главенство на Сицилии, ничего не говорят об этом карфагенском генерале, который, предположительно, сумел захватить большую часть острова. Если не считать первых четырех глав и последнего предложения, касающегося Маго (к которому мы еще вернемся), XVIII книга Юстина посвящена историям Дидоны и Малхуса. Правда, между ними вставлен небольшой абзац, рассказывающий о человеческих жертвах, которые приносились для того, чтобы остановить распространение эпидемий (конец VI главы). У всех этих трех разделов есть одно общее – они рассказывают о человеческих жертвах того или иного рода. История Дидоны объясняет ритуальное самоубийство царя.

Рассказ о Малхусе – это попытка оправдать распятие царского сына; в Карфагене таких случаев больше не было, а вот Библия приводит нам еще один пример. Раздел между двумя этими историями рассказывает о принесении в жертву простых людей; их смерть не имела никакого политического значения. Книга в целом посвящена религиозной тематике. Между правлением Дидоны и Малхуса никакие политические вопросы, связанные с внутренней или внешней политикой, не обсуждаются. Не упоминается и о карфагенской колонизации Ивисы, хотя Диодор сообщает, что это случилось, вероятно, в середине VII века до и. э. или, что более вероятно, в начале VI века до и. э.

Поэтому напрашивается вывод, что Помпей Трог взял сведения для этой части своей книги из трактата о человеческих жертвоприношениях в Карфагене, а не из какого-то исторического источника. Автор трактата, вероятно, пытался объяснить этот варварский обычай мнимым историческим событием, связанным с какой-то выдающейся политической фигурой, совсем как Лукиан, который в своей книге о сирийской богине или в рассказе о Комбабе дает объяснение кастрации Галла. Семитские мифы переставляли, рационализировали и риторически совершенствовали, чтобы сделать более сентиментальными.

Имя Малхус – если принять точку зрения Воссия – это не что иное, как титул МЛК, семитский эквивалент «царя». Вполне возможно, что это не конкретная историческая личность, а «царь» как понятие. Распятие Карфало в его жреческом облачении носит все признаки жертвоприношения. Даже в III веке н. э. жертвы, приносимые Баал Хаммону, или, в его латинском эквиваленте, Сатурну, облачались в одежды жрецов Сатурна. Эта одежда символизировала принадлежность к этому богу и его право требовать, чтобы жертва отдала ему свою жизнь. Поэтому распятие Карфало, царского сына, можно рассматривать как пример «царской жертвы», чье имя идентично Малхусу.

В отличие от нее жертвы Молоху – другая форма царского жертвоприношения, практиковавшаяся Дидоной и подтвержденная историками и археологами, – подвергались не распятию, а сожжению на тофете.

Библия сохранила для нас пример принесения в жертву царских сыновей путем повешения или распятия, в обстоятельствах, которые, по-видимому, очень похожи на те, что приводятся в рассказе о Малхусе. Чтобы положить конец трехлетнему голоду, Давид отдал Гидеонитам семь сыновей Саула, «и они повесили их на холме перед Госиодом; и все семь упали одновременно и были преданы смерти в дни сбора урожая, в самые первые дни, в начале сбора ячменя» (2, Самуил, XXI. 7–9). Жертвоприношения в форме повешения встречались и среди других народов, например у германцев.

Если принять эту гипотезу, то историческая часть рассказа Юстина теряет свое значение. Нам кажется, что эту историю придумал сам Помпей Трог, задумавший преобразовать трактат о «религиозном жертвоприношении», на который он опирался, в трактат по политической истории, в особенности истории Карфагена III и II веков до н. э. Мы видим, как геронты – иными словами, сенаторы – изгоняют побежденного генерала и его армию; зато люди даруют Карфало неприкосновенность, что напоминает нам об адейе классического закона; наконец, Малхус сообщает правительству о своих планах на заседании Народного собрания. Здесь впервые, как отмечал Гсел, мы находим упоминание о Народном собрании в Карфагене, и в те далекие времена оно, по-видимому, играло такую важную роль, которая была немыслима даже во времена Аристотеля и которую оно снова стало играть при Баркидах.

Рассказ о военных подвигах Малхуса тоже, вероятно, сильно преувеличен. Несмотря на победы, которые он, как нам сообщают, одержал над Ливией, три или четыре поколения жителей Карфагена по-прежнему должны были платить ей дань. На Сицилии финикийцы отошли в западную часть острова и вступили в союз с элимийцами [элимийцы, вероятно, пришли из Азии во II веке до н. э. и создали свою столицу в Сегесте], с которыми они около 580 года до н. э. воевали против греческой колонии Пентафла, попытавшейся создать свою колонию на земле Лилибея (совр. Марсала). Вполне возможно, что Малхус тоже принимал участие в этой войне, но Диодор приводит «Тимееву» версию развития событий, в которой ничего не говорится о том, что карфагеняне там воевали. Он утверждает, что Пентафл был разгромлен соединенными силами элимийцев и финикийцев. Последние на Сицилии жили автономно, что подтвердили раскопки в Мотье.

Археологические находки здесь коренным образом отличаются от находок в Карфагене, из которых самые ранние датируются 550 годом до н. э. Самые первые следы карфагенской интервенции в центральной и западной части острова появляются лишь после конца VI века до н. э.

Единственное заключение, которое мы можем сделать из легенды о Малхусе, – это то, что в первой половине VI века до н. э. в Карфагене продолжали существовать цари-жрецы.

[ZHAN]

Примерно около 550 года до н. э. человек по имени Магон создал новую династию, которой суждено было править Карфагеном полтора столетия. Это событие означало, что с прошлым покончено и во внешней политике наступили перемены. С той поры Карфаген перестал быть одной из многочисленных колоний Западной Финикии; он заявил о своем превосходстве и установил военное господство над всем Западным Средиземноморьем. И лишь в экономическом отношении он продолжал зависеть от Тира.

Магону наследовал его сын, Гасдрубал, и мы имеем о нем конкретную информацию, несмотря на римскую терминологию, которую использовал Юстин. Он, очевидно, одиннадцать раз становился «диктатором» и четыре раза устраивал триумф. В следующем поколении Карфагеном правил Гамилькар, который, по-видимому, был внуком Магона и сыном Ганнона, предположительно младшего брата Гасдрубала и женщины из Сиракуз. Это был тот самый Гамилькар, который погиб в 480 году до н. э., во время Химерской битвы, однако Маурин сообщает нам, что это поражение не привело к гибели династии и она правила еще почти целый век.

Юстин рассказывает нам о трех сыновьях Гасдрубала, которых звали Ганнибал, Гасдрубал и Сафо, – и о трех сыновьях Гамилькара: Гимилько, Ганноне и Гиско. В V веке до н. э. все они были очень влиятельными людьми. Однако до нас дошли сведения лишь о трех последних. Гиско был отправлен в ссылку и поселился в Селине. Его брат Ганнон, по-видимому, создал Карфагенскую империю в Тунисе, и был великим мореплавателем своего времени: рассказ о его плавании вдоль африканского побережья дошел до нашего времени. Третий брат, Гимилько, вероятно, исследовал моря, расположенные севернее. В 410 году до н. э. карфагенские армии, которыми командовали кузены Ганнибала, сыновья Гиско и Гимилько, а также сын Ганнона, возобновили наступление на Сицилию, но потерпели поражение. Их разгром привел к падению династии Магонидов, о которой впоследствии нет никаких упоминаний.

[ZHAN]

Разгром под Химерой в 480 году до н. э. делит эпоху Магонидов на два этапа.

Во время первой фазы владения Карфагена интенсивно расширялись за счет захвата соседних территорий – совершенно новое явление в его истории. Процитируем Юстина:

«Магон, генерал карфагенян, (был)… первым, кто установил строгую дисциплину в армии, изменил основы пунического могущества и… создал… сильное государство, не только благодаря своим полководческим талантам, но и своей доблести».

Эти слова не согласуются с заявлением самого же Юстина о Малхусе и его завоеваниях, но они, вероятно, ближе к истине. В данном случае литературные и археологические источники не противоречат друг другу, поскольку и те и другие признают верховенство Карфагена на всем побережье Западного Средиземноморья во второй половине VI и первой декаде V века до н. э. Впрочем, литературные тексты, особенно касающиеся Испании и Сардинии, весьма туманны и не отличаются особой точностью, поэтому огромное значение приобретают данные археологии. При Магонидах в Карфагене появилась своя собственная культура, и с этой поры ученые могут четко отличить остатки пунических поселений от западнофиникийских и датировать их.

Мы расскажем о ремеслах Карфагена позже, а здесь отметим лишь особенности Пунической культуры и ее распространение.

В отличие от греков, карфагеняне никогда не производили предметов роскоши. Их керамика была грубой и не вывозилась в другие страны, но ее ни с чем не спутаешь и, если ее находят в каком-нибудь месте (например, в Мотье, начиная с 500 года до н. э.), то это является неопровержимым свидетельством того, что здесь жили карфагеняне. Однако уже около 600 года до н. э. ремесленники Карфагена перестали производить красную керамику кипро-финикийского типа, которую западные финикийцы в Испании и Марокко изготавливали еще очень долго – это говорит о том, что они пользовались автономией, и это подтвердили исследования Тараделла и Кинтаса.

Среди других типичных пунических артефактов VI и V веков до н. э. следует отметить терракотовые маски. Похожие на них и даже точные копии масок были обнаружены в Палестине, на Кипре и особенно в Спарте, в святилище Артемиды Ортии. Их находят в Западном Средиземноморье только в тех местах, где жили карфагеняне, и карта их распределения является одновременно и картой империи Магонидов, которая включала в себя – помимо Африки – Мотью, Сардинию и Ивису. Испания, Марокко и побережье вокруг Орана в эту империю не входили. Этот факт подтверждает автономию Западносредиземноморских земель, о чем мы уже упоминали, рассказывая о распространении красной керамики.

В слоях тофета Карфагена, которые датируются VII – началом VI века до н. э., обнаружены примитивные терракотовые фигурки – тела у них имеют форму колокола, а мужские и женские половые органы сильно увеличены. Очень похожие на них фигурки были найдены в Ивисе и Мотье, а также в Бифии и Фарросе на острове Сардиния. В трех этих местах подобные фигурки продолжали использовать в IV и даже III веках до н. э. В самом Карфагене они исчезли из употребления около 550 года.

Тофеты, или святилища, где похоронены люди, принесенные в жертву богам, были найдены в Африке, в Карфагене и Гадрументуме; их очень много в тех местах Туниса, которые находились под властью Карфагена (например, в Мактаре, Фигнике и в окрестностях Фисдруса) и даже на территории бывшего Нумидийского царства (например, в Эль-Хофре, у ворот Цирты (современный город Константина). Впрочем, тофеты, найденные в глубине материка, появились в более поздние времена; самые ранние из них (например, Эль-Хофра) не старше III века до н. э. Более того, мы можем быть уверены, что в Утике или городах Триполитании тофетов не было. С другой стороны, в Мотье тофеты начали сооружать уже с 550 года до н. э. Итальянские археологи обнаружили подобные святилища на Сардинии, в Сулее, Норе, а совсем недавно – в Монте-Сирас. Последний появился поздно – в III или II веке до н. э. Стелы, обнаруженные в Норе и Сулее, появились немного раньше, но, несомненно, были созданы по образцу карфагенских стел V века до н. э. (в форме маленького храма египетского типа).

Они не имеют ничего общего со стелами-обелисками, которые сооружались в Карфагене в IV веке. [Существует лишь одна стела подобного типа, но она, несомненно, была сюда привезена]. Таким образом, этот культ появился в начале V века до и. э.

Начиная с 650 года до и. э. в карфагенских гробницах на Сардинии и Ивисе появляются медные бритвы в форме топориков. На испанской земле их нет.

Были широко распространены и искусственные страусиные яйца с острым концом; их находят не только в Карфагене, но и в Мотье, Ивисе, Сардинии и в Джиджелли и Турайе на побережье Алжира. Их также обнаружили в испанском некрополе в Вилларикосе, но рядом не было ни бритв, ни масок. Яйца украшались богатыми и необычными узорами, которые никоим образом не напоминают женские лица, которые рисовали на этих яйцах в Карфагене и в Ивисе начиная с 550 года до н. э. Поэтому мы не можем назвать некрополь в Вилларикосе пуническим только потому, что в нем были найдены раскрашенные страусиные яйца, хотя многие таким его и считают.

Все эти находки говорят о том, что после 550 года до н. э. стали создаваться пунические колонии, которые в культурном отношении зависели от Карфагена. Эти колонии находились в Мотье, в разных районах Сардинии и в Ивисе. Те же самые находки свидетельствуют о том, что другие западнофиникийские города в культурном, а значит, и в политическом плане контролировались Магонидами гораздо слабее. Среди этих городов были Сиртика, Утика, Палермо и, вероятно, Солунт на Сицилии, Гадес и другие испанские портовые города, Ликсус и промежуточные порты на марокканском побережье и в окрестностях Орана.

Сравним теперь выводы, сделанные на основе археологических материалов, с сохранившимися текстами и определим размеры и историю Магонидской империи.

Вероятно, следует начать с того, что, каким бы странным это ни казалось, Магонидам не удалось улучшить положение Карфагена в Африке. В начале своего правления (вероятно, около 530 года до н. э.) Гасдрубал попытался освободить родной город от унизительной дани, которую он вынужден был платить соседним ливийским племенам, но потерпел поражение, и взимание дани продолжалось еще полвека. Даже ближайшие финикийские города отказались – по крайней мере, официально – признать верховенство Карфагена. В договоре с Римом 509 года до н. э. не упоминается Утика, но между этим и 348 годом она, вероятно, потеряла свою независимость, поскольку в договоре о возобновлении альянса она уже присутствует. Тофет в Гадрументе принял свои первые жертвы уже в 600 году до и. э., но этот город называл себя колонией Тира и не был поэтому основан карфагенянами. То же самое можно сказать и о Лепсисе и Сабрате в Сиртике, которая превратилась в колонию немного раньше, около 650 года до н. э. Однако эти города вынуждены были в 520 и 510 годах обратиться к Карфагену за помощью, когда изгнанный из Спарты царевич по имени Дорией попытался создать свою базу в 10 милях восточнее Лепсиса. Карфагеняне не смогли сами вмешаться в это дело; тогда воины соседнего племени мейков прогнали греков с захваченной ими территории.

Вместе с тем карфагенские корабли совершали нападения на гавани Испании, Марокко и Западного Алжира, а также на морское побережье Южной Галлии. Здесь финикийские колонии были вынуждены признать власть Карфагена, а греков либо изгоняли, либо вынуждали занять оборонительную позицию. Финикийским колониям на Сардинии тоже пришлось встать в общую шеренгу, не только в политическом, но и в культурном плане, особенно в религиозных вопросах; Тир сохранил свое превосходство только в сфере экономики. Сильные карфагенские армии завоевали всю Восточную Сардинию, захватили Панормус, Солунт и Мотью на Сицилии. Около 550 года до и. э. они заселили Мотью африканскими колонистами.

Карфаген активно вмешивался в соперничество греческих городов и во внутреннюю политику острова. Карфаген вступил в союз с Анаксилом, тираном Региума и Занкле (Мессины), который контролировал проливы. В Италии они заключили союз с этрусками и совместными усилиями изгнали финикийцев с Корсики. К 500 году карфагеняне заселили остров и стали владельцами портового города Пирги, а тирийский царевич Кере, вероятно, был обязан им своим троном. Когда власть этрусков в Кампанье и Лации начала уже ослабевать, карфагеняне не постеснялись вступить в переговоры с новыми властями и уже в 509 году до н. э. заключили союз с Римской республикой.

Эта экспансия происходила следующим образом. Диодор рассказывает нам, что карфагеняне создали свою колонию на Ивисе, самом южном острове Балеарского архипелага. Это произошло через 160 лет после возникновения их собственного города. Считается, что Диодор, позаимствовавший большую часть своих сведений из произведений Тимея, датировал основание Карфагена 814 годом до н. э. Таким образом, Ивиса стала колонией в 654 году. Однако, несмотря на обилие археологических данных, относящихся к периоду пунической оккупации острова, нет ни одного предмета из Карфагена, который появился бы здесь ранее 600 года до н. э. Этого расхождения не было бы, если бы Диодор, вслед за Апионом, считал датой основания Карфагена 751 год до н. э. Тогда бы выходило, что его колония на Ивисе возникла в 591 году. Но, какова бы ни была дата ее колонизации, Ивиса, несомненно, стала первой пунической базой в этих краях и до завоевания ее Баркидами оставалась единственной колонией, которая подчинялась непосредственно Карфагену.

В какое-то неизвестное нам время, как считают ученые, около 500 года до н. э., Магониды вторглись на Иберийский полуостров, чтобы защитить финикийские колонии, в особенности Гадес, от нападений местного населения. Шультен и многие другие ученые полагают, что это был первый шаг к созданию Пунической империи в Испании, которая, по их мнению, продержалась до конца V века до н. э. Карфагенские армии, вероятно, разрушили Тартесс и подчинили себе древнее царство Аргантоний. Однако эти предположения не подтверждаются данными археологии. Никто не сумел найти место, где стоял Тартесс; этого знаменитого города, вероятно, вообще не было. Этим именем, похоже, называли регион, в который входила долина Баэта, современного Гвадалквивира. Но скорее всего, пунические войска разгромили Тартесское царство, которое к III веку до н. э. оказалось разделенным между двумя народами: турдетанами из Андалузии и бастетанами из Гранады. Часть бастетан, которых римляне называли «бастуло-пуническим народом», населявших побережье между Гибралтаром и Малагой, приняла финикийский язык и культуру. Более того, старые тирийские города: Гадес, Секси, Абдера и Малага – вынуждены были подписать договор о союзе с Карфагеном, по которому, хотя он и ограничивал их политическую свободу, они сохранили свою автономию и культурные традиции. Археологические находки на территории пунической Испании включают в себя несколько типично пунических предметов.

В своих отношениях с населением Иберийского полуострова выходцам из Карфагена пришлось ограничиться договорами, которые позволяли им брать в свою армию наемников. В этом качестве иберы впервые сражались в армии Гамилькара в Химерской битве 480 года до н. э. Более того, эти договоры, по-видимому, гарантировали Карфагену благоприятные условия эксплуатации рудников в Сьерре и отдавали ему большую часть добытой руды. Карфаген начал монополизировать иберийскую торговлю только в IV веке до н. э.; в соглашении с Римом 509 года до н. э. Испания, как одна из зон, куда был запрещен доступ итальянским купцам, не упоминается; это условие появилось лишь в договоре 348 года до н. э.

Вместе с тем Магониды не теряли ни единой возможности, чтобы вытеснить греков из Испании, и в особенности потому, что греков здесь представляли финикийцы, заклятые враги Карфагена. Вблизи Малаги, в Мейнаке, была основана греческая колония, которую Карфагену удалось разрушить около 500 года до н. э. Далее последовала отчаянная борьба за контроль над побережьем севернее Кабо-де-ла-Нао, из которой нам, к сожалению, известен лишь самый последний эпизод. Это была битва при Артемизионе, которая произошла почти одновременно с Химерской и положила конец завоеваниям Магонидов. До нее карфагеняне еще могли игнорировать греческие успехи в Ампуриасе и Роде и могли свободно плавать вдоль берегов Леванта, Каталонии и Руссильона. Надо отметить, что наемники из Руссильона воевали в армии Гамилькара в Химерской битве.

[Фукидид и Павсаний ссылаются в своих трудах на морскую победу, которую греки из Массалии одержали над Карфагеном. Приведенная ими датировка этого события совершенно произвольна и в одном случае абсолютно неверна (утверждение о том, что в честь этой победы был основан Марсель). Вероятно, оба автора имели в виду битву при Артемизионе.]

[ZHAN]

Установив контроль над Южной Испанией, карфагеняне подчинили себе и другие западные земли: Оранский регион, Марокко и Португалию. Это нашло свое отражение в появлении новых типов археологических находок в слоях, датируемых от 500 года до и. э. и далее, в районах от Лес-Андалуза около Орана до Могадора на самом юге Марокко. Хотя пуническое влияние было весьма ощутимо, оно тем не менее выражено не очень сильно. Многие типично карфагенские артефакты (маски, бритвы и проч.), по-видимому, сюда не доставлялись.

На Сицилии Магониды поначалу удовлетворились приобретенными ранее территориями. Они надеялись сохранить тройственный союз, в который входили два финикийских города – Панормус и Солунт, а также эмилиане. С 550 года до и. э. Карфаген стал хозяином Мотьи и даже освятил здесь тофет. Он использовал этот город в качестве базы в борьбе против спартанского царя Дориея, в которой карфагеняне играли решающую роль. Около 510 года до и. э., не сумев обосноваться в Ливии, Дорией попытался захватить Эрике, но погиб в бою. Его последователи основали город Гераклею, но вся Западная Сицилия объединилась, чтобы изгнать их.

Следует отметить, что война с Дориеем случилась примерно в то же самое время, что и подписание римско-пунического договора о дружбе, который ознаменовал ослабление связей между Карфагеном и Этрурией. Вскоре после этого их союз был расторгнут. С тех пор этруски начали проводить агрессивную политику у берегов Южной Италии, в районе Мессинского пролива и на самой Сицилии. Быть может, именно поэтому Гамилькар (пришедший к власти примерно в это же время) стал активно вмешиваться в дела восточной части Сицилии, где финикийцы уже несколько веков назад отказались от каких-либо притязаний.

Была и другая причина этого, основанная на внутреннем развитии греческих городов Западной Сицилии. Многими из этих городов, с момента их возникновения, управляли крупные земельные олигархи, которые проводили относительно мирную внешнюю политику. (Олигархи Сиракуз были известны под именем Гаморы.) Однако в те времена, о которых идет речь, города начали переходить в руки тиранов, которые заявляли, что будут защищать простой народ от олигархов, но вскоре стали усиливать свою личную власть, играя на национальных чувствах подданных, надеясь отвлечь их внимание от потери свободы. У Магонидов, разумеется, не было никаких идеологических причин противопоставлять себя правительству, которое мало чем отличалось от их собственного; однако они, естественно, пытались сдерживать империалистические стремления более сильных тиранов.

Не успел город Агригентум появиться на свет, как тут же попал под власть жестокого Фалария (570–554 до н. э.). Последний в течение шестнадцати лет своего правления, по-видимому, не имел никаких проблем с Карфагеном. Этот факт подтверждает наш взгляд на то, что Карфаген проводил в этот период политику невмешательства в дела Сицилии. Мир царил в течение всего правления преемников Фалария, до 480 года до н. э., когда на трон взошел Ферон, который положил конец политической структуре, сложившейся при Магонидах.

При этом в Сиракузах в течение длительного времени власть удерживал аристократический клан Гаморов, несмотря на протесты среднего и нижнего классов и претензии соперников-тиранов из небольшого соседнего города Гелы. Магониды очень успешно поддерживали Сиракузы, и, чтобы закрепить этот союз, Ганнон женился на местной девушке. Этот альянс открыл карфагенянам дорогу в Грецию, в Финикию и в Персидскую Азию. Поэтому, когда в 485 году до н. э. Гелон, тиран Гелы, сумел наконец захватить Сиракузы и изгнать оттуда Гаморов, для Карфагена это стало катастрофой.

Тем не менее одновременно с этим Магонидам удалось добиться большой дипломатической победы, которая сильно смягчила удар. С 493 года до н. э. в городе Региум, который теперь называется Реджио-ди-Калабрия, правил тиран Анаксил. Он положил глаз на город Занкл (стоявший на месте современной Мессины), на другом берегу пролива. Его жителей изгнал отряд самийцев, после чего Анаксил захватил Занкл и заселил мессинами, которые предположительно бежали с полуострова Пелопоннес от гнета спартанцев. Так город получил свое современное название – Мессина. Более того, Анаксил был женат на дочери Терилла, тирана Химеры, стоявшей на северном берегу Сицилии. Этот тиран был связан узами гостеприимства с Магонидом, которого звали Гамилькар. Благодаря этому союзнику Карфаген приобрел контроль над проливом.

Контроль над Мессинским проливом был очень важен для Магонидов, поскольку у них были свои собственные интересы на Сардинии. Сначала Магон, а потом и Гасдрубал вели систематический захват острова. Последнему много лет сопутствовала удача; он и умер на земле Сардинии, вероятно в 510 году до н. э. Одновременно с основанием Карфагена тирийцы, с помощью киприотов, заселяли сардинское побережье. Здесь стояла их старейшая колония Нора, располагавшаяся на южном берегу, как раз напротив Африки. Этому городу, вместе с Каралисом (Кальяри), который позже стал столицей Сардинии, Фарросом на западном побережье и Олбией – на северном, пришлось признать власть Карфагена.

Ни в одном месте Западной Финикии археологи не нашли таких явных свидетельств прямого влияния Карфагена, как здесь. Тофеты Норы и Сулка содержат стелы, которые почти полностью совпадают со стелами Саламбо, а маски и погребальные фигурки из Фарроса, Сулка и Каралиса говорят не только о том, что здесь существовало сообщество с богатой культурой, но и о том, что с конца VI века до н. э. здесь жило множество карфагенян, переселившихся из Африки. Финикийские колонисты на Сардинии получили от Магонидов, взамен своей свободы, надежную защиту от местного населения.

До прихода финикийцев на острове существовала процветавшая автохтонная цивилизация, от которой до нас дошли не только нураги, но и прекрасные бронзовые фигурки. Сардинские предметы, найденные в могилах этрусков в городе Ветулония, свидетельствуют о том, что этот город в VIII и VII веках до н. э. процветал, но потом быстро пришел в упадок, что нельзя полностью объяснить одними лишь военными поражениями. Таким образом, Гасдрубал и его преемники сумели прочно утвердиться в западной части Сардинии, и финикийцы на Сардинии пользовались такой свободой передвижения, какой не могли похвастаться сами карфагеняне в Африке.

И все же на Корсике Магону не удалось помешать фокийцам, которых персы изгнали из Анатолии, использовать свое морское превосходство и закрепиться на восточном побережье Алерии. Активные пиратские действия, которые сразу же начали вести фокийцы, наносили вред не только карфагенянам, но и их союзникам этрускам. Обе стороны объединились в борьбе с пришельцами, которые, хотя и одержали несколько побед, понесли такие потери, что около 535 года до и. э. вынуждены были искать новое место для поселения.

[ZHAN]

Политическая структура Магонидов не была бы завершенной без тесного союза с другой великой западносредиземноморской державой того времени – Тирренской империей, или, если быть более точным, конфедерацией, в состав которой входили Тоскана, Лаций и Кампанья. Хотя и не такая мощная морская держава, как сто лет назад, она тем не менее участвовала в завоевании долины реки По, от Фелсины (Болоньи) до Спины, считавшейся ключом к Адриатике.

Этрусско-пунический альянс – лучше всего задокументированное событие того темного времени. Геродот, живший менее чем через сто лет после заключения этого союза, упоминает о нем в связи с фокийскими событиями. Проблема заключается в том, что никто не знает, была ли это временная коалиция или союз на долгие годы. Это – очень важный вопрос, который неоднократно обсуждался, и свет на него был пролит после одного из самых важных археологических открытий.

Летом 1964 года итальянский этруссколог Паллотино проводил раскопки в Пирги, портовом городе Кере (Цере, также Черветери), одном из самых южных этрусских городов и одном из ближайших к Риму. Во время раскопок аллеи между двумя храмами были обнаружены три сложенных золотых листа в обложке, которую можно было с уверенностью датировать около 500 года до н. э. Когда листы развернули, ученые увидели на них надписи, представлявшие огромный интерес. Две были сделаны на этрусском языке, а третья – на финикийском. Все они появились в одно и то же время, рассказывали об одних и тех же событиях и были сделаны от лица тефария Велиунаса, правителя Кере и Пирги. Последняя посвящена финикийской богине Астарте, которая у этрусков превратилась в Уни, а у римлян – в Юнону. С этим согласны все; мнения разделились лишь по поводу перевода всех трех надписей. Надо отметить, что перевод с финикийского внушает те же сомнения, что и оба перевода с этрусских.

Из этих надписей мы узнали, что в конце VI века до н. э. в Пирги существовала крупная финикийская колония. Это объясняет тот факт, что следующий промежуточный порт, расположенный севернее, на римских картах называется Пуникум. Впрочем, мы не знаем, явились ли основавшие его финикийцы из Карфагена или из какого-нибудь другого места. Леви делла Вида и Дюпон Соммер полагают, что это были киприоты; последний считает, что они переселились в Италию из Сардинии. Однако с этим не согласен Гарбини. На самом деле этот вопрос с исторической точки зрения представляет чисто академический интерес, поскольку среди жителей Карфагена были и киприоты; во всяком случае, в 500 году до н. э. финикийцы, жившие на Сардинии, признавали верховенство Карфагена.

Финикийская колония в Пирги играла очень важную роль в политической и культурной жизни Кере и его порта. Она была противовесом греческой колонии, которая, по-видимому, очень активно вмешивалась в дела Кере. Само название города было греческим (оно означает «богини»); здесь поклонялись богине Уни, которую Велиунас отождествляет с Астартой, а грекам была известна под именем Левкотея.

Но Кере было не единственным этрусским государством, которое в те времена поддерживало тесные связи с Карфагеном. В Карфагене была найдена пластинка из слоновой кости с тирренской надписью, которую, по-видимому, сделали в Булей, а в могилах на африканском побережье была обнаружена керамика из этого города.

[ZHAN]

Победа под Алаллией открыла для этрусков и карфагенян широкие возможности; в последние года VI века до н. э. они, вероятно, рассчитывали полностью изгнать греков из Тирренского моря, закрыв для них Мессинский пролив. Однако для этого им нужно было захватить греческие колонии в Кампанье; после этого этруски могли без труда продвинуться на юг и соединиться с Пунической армией на Сицилии.

В 524 году до н. э. мощная этрусская армия попыталась овладеть Кумами, но была наголову разбита войсками этой древней халкидской колонии, которыми командовал Аристодем. После этой победы он объявил себя тираном и использовал власть для удовлетворения своих более чем странных фантазий. Он заставлял юношей надевать женскую одежду, а девушек – мужскую, за что получил прозвище «мягкого».

Победа Аристодема привела к плачевным последствиям для южных провинций этрусской империи. Она вызвала революцию 509 года до н. э., в результате которой династия Тарквиниев вынуждена была покинуть Рим. Весь предыдущий век Тарквинии управляли латинскими племенами от имени Тирренской федерации.

Лидер этой федерации, Ларе Порсена из Клизия, немедленно выступил против восставших и на короткое время сумел овладеть Римом. Латины обратились за помощью к Аристодему Кумскому, который в 504 году до н. э. одержал решающую победу над этрусской армией у стен Ариции.

В 509 году до н. э., когда Тарквинии были изгнаны из Рима, Карфаген заключил с ним свой первый договор, как сообщает Полибий. Ниже приводится текст этого договора:

«Между римлянами и их союзниками карфагенянами будет дружба при следующих условиях:

Ни римляне, ни их союзники не должны заходить по морю за полуостров Фер, если, конечно, их не занесет туда шторм или страх перед врагами. Если кто-нибудь из них будет выброшен на берег, он не должен ничего покупать или забирать себе, за исключением того, что необходимо для починки корабля и для поклонения богам, и он должен отбыть в течение пяти дней.

Люди, высадившиеся ради торговли, должны заключать сделки только в присутствии герольда или городского служащего. Что бы ни продавалось в их присутствии, цена, назначенная продавцом, должна быть выгодной для государства – иными словами, такая же, как в Ливии или на Сардинии.

Если какой-нибудь римлянин приедет в карфагенскую провинцию на Сицилии, он должен пользоваться теми правами, что и другие. Карфагеняне не должны наносить вреда жителям Ардеи, Антиума, Лаурентиума, Цирцей, Террацины, ни любым другим латинским людям, которые являются подданными Рима.

От тех же городов, которые не подчиняются Риму, они должны держаться подальше; если какой возьмут силой, то должны вернуть его Риму неповрежденным. Они не должны сооружать в Лации крепостей; если они войдут в какой-нибудь район вооруженными, то не должны оставаться там на ночь».

Об этом документе было написано много работ; и еще продолжают писать. В наши дни ученые разделились на два лагеря, один из которых принимает дату, указанную Полибием, а другой придерживается мнения, что этот договор был заключен в IV веке до н. э., как и все остальные, подписанные после него. Ниже приводятся аргументы в защиту более поздней даты, которые выдвинул самый активный ее сторонник, Андреас Алфёльди.

1. Полибий датирует этот договор, ссылаясь на консулов, которые его подписали: М. Горация и Юния Брута. Однако список консулов, правивших в первые два века существования республики, был составлен только в 304 году до н. э. Есть много оснований полагать, что эти консулы были придуманы.

2. Антиум и Террацина располагались на границе Кампаньи и Лация и в 509–508 годах до н. э. не могли принадлежать Риму. Территория, на которой позже раскинулся этот город, не доходила еще до моря, и у Рима не было своего военно-морского флота.

3. Как показал Эймард, второй договор, который цитирует Полибий, был на самом деле лишь адаптацией старого. Это может свидетельствовать о том, что оба документа были подписаны с интервалом в несколько лет, но нам точно известно, что второй договор был заключен вскоре после середины IV века до н. э. Поэтому дата подписания первого могла быть фальсифицирована Фабием Пиктором, который хотел отодвинуть дату зарождения римского владычества в глубь веков, что и ввело в заблуждение Полибия.

Хронологические аргументы Алфёльди были в некоторой степени опровергнуты Робертом Вернером. Последний указывает на то, что текст договора не содержит имен консулов или каких других косвенных ссылок, помогающих его датировать. То же самое касается и договора между Филиппом V Македонским и Ганнибалом, и многих других греческих соглашений. Дату 509 год, вероятно, назвал Катон; к этой дате Полибий добавил ссылку на поход Ксеркса, ради того чтобы польстить своим греческим читателям. Поскольку мнение ученых зависит в обоих случаях от точности древних авторов и их источников информации, было бы предпочтительнее датировать договор по его историческому содержанию. Вернер пытался доказать, что он соответствует не политической ситуации, сложившейся в IV и VII веках до и. э., а ситуации V века до и. э. Так, карфагенянам нельзя было запретить торговлю с Ливией, поскольку они к тому времени еще не успели захватить внутренние районы Туниса. Он утверждает, что финикийские города на Сицилии оставались автономными союзниками Карфагена до самой Химерской битвы. Только после своего разгрома они попали в тесную зависимость от Карфагена. Далее он говорит, что в Лации сложилась точно такая же ситуация, как и перед завоеванием вольсков около 460 года до н. э. В связи с этим договор надо датировать примерно 470 годом. До этого времени в Риме вполне еще могли править этрусские цари, поэтому Катон и Полибий совершенно справедливо утверждают, что договор был подписан почти одновременно с возникновением республики.

Тойнби и Кассола согласны с датировкой Полибия. Кассола проанализировал известные нам факты по истории Рима и Карфагена с последних лет VI до середины IV века до н. э. и сделал вывод, что было всего два периода, когда Рим и Карфаген могли заключить подобное соглашение. Это был либо конец VI и первые годы V века до н. э., либо последняя четверть V и первая декада IV века до н. э., когда Карфаген возобновил наступление на Сицилию, а Рим продемонстрировал свою мощь, победив вольсков и захватив Вейи. Однако профессор Тойнби внес очень важный вклад в решение этой проблемы, отвергнув заявление Эймара о том, что второй договор состоял из поправок к первому. В этом он разделял мнение Таублера и Шахермейера. На самом деле эти документы в значительной степени отличались друг от друга. Первый имеет две части, и каждая посвящена одной из договорившихся сторон. Второй договор состоит из трех глав, каждая из которых посвящена одной конкретной теме. Шахермейер показал, что деление текста договора на три главы было широко распространено в греческой дипломатии; этот стиль карфагеняне, вероятно, приняли в IV веке до н. э. Более того, Полибий заявляет, что первый договор был написан архаичным латинским языком, который в его эпоху с большим трудом понимали даже самые лучшие знатоки древности.

Таким образом, нам кажется, что те историки, которые поддерживают датировку Полибия, ближе к истине, чем их оппоненты. Да, мы не знаем, как звали первых римских консулов, но их имен в тексте договора нет. Поэтому не можем сказать, как он был связан с капитолийским летосчислением, которое стало нам известно благодаря римскому обычаю отмечать прошедшие года, вбивая в стены храма гвоздь. Как уже упоминалось, Тарквинии правили не только в Риме, но и по всему Лацию; то же самое можно сказать и о времени, когда в городе стояли войска Ларса Порсены. Таким образом, договор с Карфагеном, заключенный до или после падения Тарквиниев, распространялся на всю латинскую территорию. Но, хотя правительство республики и находилось в Риме, оно, несомненно, считало себя наследником всех земель Тарквиниев – отсюда бесконечные войны, которые Рим вел с другими народами Лация вплоть до 348 года до н. э. В этом случае договор, заключенный с Римом, должен был признавать территориальные требования Тарквиниев, даже в том случае, если они не имели никакой связи с реальностью. Что касается Антиума и Террацины, то эти города в любом случае были отрезаны от остальной территории Лация вольсками, горским народом, спустившимся в его долины после падения Тарквиниев.

Аргументы Вернера о том, что договор был заключен в 475 году до н. э., по нашему мнению, не выдерживают никакой критики. Как уже было сказано – и здесь мы снова расходимся во мнениях с профессором Тойнби, – территорией в Африке, куда запрещалось заплывать кораблям, никак не мог быть участок побережья к востоку от мыса Порто-Фарина, интересовавший Карфаген очень мало. Скорее всего, запрещенной зоной, как писал Полибий, стали Бизациум, Сиртика и Триполитания. Для того чтобы наложить запрет на торговлю, карфагенянам вовсе не надо было владеть внутренними районами материка; в любом случае вряд ли им удалось завоевать весь Западный Тунис за те десять лет, что прошли после Химерской битвы, как думал Вернер. Этот ученый предполагает также, что в запретную зону входили Северный Тунис и побережье Алжира, но эта точка зрения абсолютно неприемлема, поскольку карфагенянам так никогда и не удалось подчинить себе теллийцев, живших в Алжирских Атласских горах, или усмирить дикие кроумирские племена.

Таким образом, римско-пунический договор мог быть заключен в любое время после того, как Карфаген подчинил себе порты Бизациум и Триполитания. Раскопки в Гадрументуме, Лепсисе и Сабрате показали, что этот процесс происходил постепенно в течение всего VI века до н. э., и к началу V они превратились в пунические торговые центры. Все это полностью согласуется с тем, что нам известно о пунической интервенции против Дориея около 520 года до н. э.

Заявление Вернера о том, что Гасдрубал не смог подчинить себе Сардинию, противоречит как текстуальным, так и археологическим данным. И наконец, когда речь идет о Сицилии, очень странно было бы говорить о том, что Солунт, Панормус и элимиане находились в тесной зависимости от Карфагена после Химерской битвы, а не до нее. Наоборот, все свидетельствует о том, что после поражения Гамилькара Карфаген потерял к этому острову всякий интерес, удовлетворившись оккупацией Мотьи, что в любом случае является признаком упадка.

[В течение V века большой храм превратился в руины, и его камни около 400 года до н. э. были использованы для создания фортификационных сооружений. Скудные жертвоприношения в тофете также свидетельствуют о том, что гарнизон жил в нищете.]

И наконец, заключить договор с римлянами сразу же после Химерской битвы было бы совершенно невозможно: с 480-го по примерно 450 год до н. э. Карфаген находился в полной изоляции и импорт товаров в него полностью прекратился. Во второй половине V века до н. э. возобновилась небольшая торговля с Египтом, но из Италии и Греции до 400 года до н. э. в Карфаген не ввозилось ничего. Каковы бы ни были причины разрыва торговых связей, произошло ли это по доброй воле или под давлением обстоятельств, этот факт сделал невозможным подписание соглашения, позволявшего римлянам торговать с Карфагеном.

Когда Алфёльди, Вернер и Тойнби создавали свои труды, еще не было сделано открытия в Пирги, и это, конечно, очень весомый аргумент в пользу даты, приведенной Полибием. Благодаря ему мы знаем, что около 500 года до н. э. примерно в 38 милях от Рима была основана крупная пуническая колония, которая, в политическом отношении, стала самой активной из всех. Кере, благодаря посредничеству своего царя тефария Велиунаса, находилась под полным пуническим контролем. Кере была также этрусским городом, поддерживавшим самые тесные дружеские отношения с Римом. Даже Алфёльди признает, что после падения Тарквиниев Кере (которая в политическом отношении была независима от Тирренской федерации) стала главным союзником Рима и служила посредником в его отношениях с Грецией и конечно же с Карфагеном. Как показала мисс Сорди, Римско-Керийский договор привел в начале IV века к созданию федерации.

Признав подлинность договора и точность его датировки Полибием, мы тем не менее должны решить еще одну очень важную историческую проблему, а именно – кто правил Римом в 509 году до н. э. – Тарквиний, Ларе Порсена или латинские республиканцы?

Этого не может сказать никто, хотя, по общему мнению, это были этруски, которые по-прежнему оставались хозяевами города или сумели вернуть себе власть. В этом случае договор надо считать этрусско-пуническим. Однако существует ряд фактов, которые говорят о том, что Карфаген вполне мог заключить соглашение с республиканским правительством, чтобы не оказаться на стороне проигравших.

Этрусско-пунический союз и вправду около 500 года до н. э. демонстрировал признаки сильного ослабления. Этрусские войска не сражались с Гамилькаром в Химерской битве. Более того, Анаксил из Региума, главный греческий союзник Карфагена, был в таких плохих отношениях с этрусками, что затеял строительство вала на перешейке Скиллайон, чтобы лишить их возможности напасть на него. С другой стороны, в первые годы V века до н. э., когда этруски предприняли несколько неудачных нападений на Липарийские острова, никто их не поддержал. Латинская надпись в Тарквинии, по-видимому, свидетельствует о том, что магистрат этого города организовал экспедицию на Сицилию. Примечательно то, что этот же самый магистрат за несколько лет до этого воевал с Кере, союзником Рима и Карфагена. И наконец, с конца VI века до н. э. ввоз этрусских товаров в Карфаген неожиданно сократился. Все это невозможно объяснить экономическими ограничениями, введенными после Химерской битвы, поскольку она произошла лишь двадцать лет спустя.

Все эти факты, по-видимому, говорят о том, что победы Аристодема и неудачи Лация имели самые серьезные последствия для единства этрусской конфедерации и этрусско-пунического альянса. В течение всей истории Карфагена в нем господствовал реалистический подход к жизни. Снова и снова Карфаген изменял своим друзьям в эпоху поражений и заключал союзы с победителями. В данном случае карфагенян оправдывало то, что этруски не выступили против врага единым фронтом, а их ближайшие союзники, жители Кере, порвали с конфедерацией и заключили союз с Римом. Вместе с тем Тирренская конфедерация проявляла на Сицилии большую активность, ущемляя при этом интересы Карфагена.

[Вполне возможно, что в это время Этрурия и Карфаген соперничали за овладение неизвестным нам островом в Атлантическом океане – быть может, Мадейрой? Об этом рассказал нам Диодор.]

Вполне возможно, что на отношение к союзу с этрусками повлияла ожидаемая Карфагеном помощь со стороны Персии. Великие ахеменидские цари считали себя повелителями всех финикийцев и помогали тем, кто соперничал с Грецией в Азии и на Кипре. Камбис собирался захватить Карфаген силой, но его преемники удовлетворились достижением морального и, возможно, политического превосходства. Согласно Юстину, Дарий прислал в Карфаген указ, в котором запрещал приносить человеческие жертвы и рекомендовал не хоронить мертвых в земле (что совершенно невероятно), а сжигать их. Карфагеняне отнеслись к этому совету с уважением, но не всегда ему следовали. Эфор и Диодор пишут, что Ксеркс отправил в Карфаген посольство, включавшее в себя очень важных финикийцев и персов, предлагая ему совершить набег на Сицилию, пока он будет воевать с Грецией. В результате этого, по-видимому, был заключен союз. Мы не знаем, правдивы ли эти сведения или нет, но Ксеркс, несомненно, проявлял интерес к Крайнему Западу, о чем свидетельствует то, что он послал Сатаснеса в плавание с целью узнать, что находится за Гибралтарским проливом.

Такова была ситуация в начале 480 года до н. э., когда должна была решиться судьба Средиземноморского мира. На первый взгляд могло показаться, что был создан обширный тройственный союз, куда входили Азия, Африка и большая часть Европы, который готовился сокрушить греков. Если же присмотреться поближе, то мы поймем, что этот союз не имел всех тех связей, которые помогают скреплять современные коалиции. Этруски и карфагеняне были в политическом отношении независимы друг от друга, и если первые, вероятно, не вступали в контакт с великим царем, то вторые испытывали большие трудности при координации действий своих войск и его армии. Более того, греки никому не были врагами, и все три державы имели среди них друзей, которых они хотели защитить. Тем не менее война, готовая вот-вот разразиться, возбудила религиозную и этническую вражду, которая постепенно усиливалась, благодаря политическому и экономическому соперничеству. Все эллины, от Малой Азии до Галлии, объединились против варваров, а те, в свою очередь, включая иранцев и семитов, возненавидели идеи эллинизма.

[ZHAN]

Одновременно с прибытием Ксеркса в Грецию Гамилькар с огромной армадой вышел из порта Карфаген. Диодор сообщает, что греки думали, будто против них выступило войско в 300 тысяч солдат. В любом случае это была самая крупная армия, которая когда-либо высаживалась на Сицилии; она состояла из карфагенян, сардинцев, корсиканцев, иберов из Испании, Руссильона, Лигурии и коренных жителей Ливии. Фронтин, латинский писатель, уверяет нас, что там были даже негры. За кавалерией двигались колесницы; для того чтобы собрать такое число колесниц, потребовалось три года.

Пюводом для экспедиции стал небольшой инцидент: Ферон из Агригентума захватил трон Терилла Химерского, тестя Анаксила, который гостил у Гамилькара. Поскольку Ферон был союзником Гелона, этот захват объединил все главные силы эллинской Сицилии.

Кампания началась неудачно – шторм лишил карфагенскую армию лошадей и колесниц. Тем не менее оставшееся войско было достаточно сильным, чтобы осадить Химеру и запереть там войско Ферона. Гелон пришел на помощь своему союзнику. Ему удалось собрать всего 50 тысяч гоплитов (пехотинцев), но у него было 5 тысяч кавалеристов, и в этом он превосходил Гамилькара.

Мы не знаем, как развивалась битва, которая, согласно одним источникам, произошла в день Саламинского сражения, а если верить другим – то Фермопильского. К огромному изумлению греков, Гамилькар не принимал участия в сражении, хотя был прославленным полководцем; ему пришлось остаться в лагере, чтобы выполнить свои религиозные обязанности. Решающим фактором стала атака греческой кавалерии. Греки взяли штурмом лагерь карфагенян, и Гамилькар совершил ритуальное самоубийство. После этого они подожгли суда, которые использовались в качестве фортификационных сооружений лагеря. Пехота, оставшаяся без руководства, смешала ряды и бросилась в бегство; часть пехотинцев была убита, а другая попала в рабство. Десятую часть захваченной добычи Гелон отправил в Дельфы, о чем свидетельствует надпись на его пьедестале.

Нет сомнений, что примерно в это же время массильцы и другие финикийцы, жившие на западе, обратили свое внимание на Испанию. Под командованием беглеца из Ионии, Гераклида из Миласы, они одержали блестящую военно-морскую победу у основания святилища Артемиды, расположенного на Кабо-де-ла-Нао.

[Когда произошло это событие, неизвестно. Этот вопрос обсуждается в книге Ф. Виллара «Греческая керамика в Марселе». Битва под Артемизионом, несомненно, произошла около 495 года до н. э., поскольку в ту пору Гераклид Миласский воевал в Ионии. Однако мы не согласны с Вилларом, который утверждает, что она случилась раньше Химерской битвы: карфагенцы просто не успели бы набрать солдат для этой битвы в Руссильоне и Лигурии, если бы они потерпели поражение от марсельцев. Как раз более вероятен другой ход событий: узнав о разгроме карфагенцев под Химерой, от которого пострадал и пунический флот, марсельцы, вероятно, и взялись за оружие. Они могли даже вступить в союз с Гелоном и Гиероном.]

Пять лет спустя этруски, вероятно, очень пожалели, что не пришли на помощь карфагенянам. Гелон вскоре после битвы умер, а его преемник, Гиерон, послал флот на помощь Кумам, которые были вторично осаждены, и разгромил тирренский флот раз и навсегда. Персы потерпели поражение на востоке, а эллинизм одержал победу на западе.

Поворотным пунктом в пунической истории стала Химерская битва. Карфагеняне не позволили поражению сломить их дух; наоборот, оно еще больше укрепило их волю. Их политический режим не изменился, хотя многие ученые думали по-другому. Аристократия, как мы еще увидим, не имела достаточно сил, чтобы сокрушить монархию. Новое поколение Магонидов отказалось от завоевательной политики своих предшественников, и Карфаген отвернулся от внешнего мира и сосредоточил все свое внимание на внутренних проблемах. Его политика становилась все более националистической.

[ZHAN]

Во всех греческих текстах Магон и его преемники именуются базилевсами. Вполне вероятно, что это перевод пунического титула МЛК (царь), а не СФТ (судья), как думают Гсел и большинство современных историков. Мы увидим позже, что суффеты первоначально были мелкими магистратами и превратились в руководителей Пунического государства гораздо позже. К тому же их власть всегда была гражданской и никогда – военной, какой бы сильной ни была опасность. А вот Магониды были прежде всего военачальниками.

Находка в Пирги непрямым образом подтверждает перевод, предложенный Белохом. В финикийской версии тефарии Велиунасу был присвоен титул МЛК’ЛКСРИ, который можно перевести как «правящий в Кере». Далее слово Л МЛКИ употребляется в тексте, который не совсем нам понятен. В нем тефария Велиунас объясняет свои причины быть благодарным Астарте. Существует разница между выражением, обозначающим «правящий в» [стране], и выражением «царь» [страны], которым обычно называют законных правителей. Этрускологи считают, что Велиунас, вероятно, не был реальным царем, или лаушуме (так этот титул звучал в этрусском языке). Его латинизированной формой является лукумо (lucumo). Он, скорее всего, был чем-то вроде диктатора, которого греки называли тираном, а этруски – zilch или zilath. В Пирги слово «зилакал» было обнаружено в этрусских надписях, в тех местах, которые соответствуют слову Л МЛКИ финикийской версии.

Если бы карфагеняне в тот период использовали термин СФТ для обозначения своих верховных лидеров, то вполне вероятно, оно было переводом слова zilch. Но они этого не делали, а использовали выражение, в котором присутствует корень МЛК, которое, по-видимому, лучше всего соответствовало их представлениям о верховном правителе.

Греки переводили слово МЛК как «базилевс», а не как «тиран», поскольку правители из рода Магонидов назначались в ходе установленной законом процедуры; они были «царями по законному праву», как писал Диодор. Геродот утверждает, что Гамилькар был избран царем за свою доблесть. Однако из этого вовсе не следует, что царей избирало Народное собрание или Геронтион, составленный из жителей Карфагена. Это означало, что трон не передавался автоматически от отца к сыну и что во время выборов учитывались личные качества кандидатов. По-видимому, Гамилькар принадлежал к младшей ветви семьи Магонидов. Его избрали царем, несмотря на то что старшая ветвь, восходившая к Гасдрубалу, была представлена тремя наследниками. Тем не менее все кандидаты на пост верховного правителя относились к правящей династии.

Кто в таком случае выбирал царя и каким образом ему передавали власть?

До недавнего времени ученые думали, что выборщиками были члены Народного собрания или совета старейшин. Однако нам кажется более вероятным, что в городе господствовал старый обычай, и власть монархии была еще не политической, а религиозной. В отличие от следующего века царей избирали среди представителей одной семьи – и сам этот факт говорит о том, что карфагеняне верили, будто мужчины из семьи Магонидов обладают сверхъестественными способностями. Истории, которые рассказывают нам о Гамилькаре и Гимилько, подтверждают, что их власть зиждилась на религиозной вере.

Благодаря Геродоту, современнику Гамилькара, первая история всем хорошо известна. Во время Химерской битвы Гамилькар, вместо того чтобы командовать войсками, остался в лагере, с целью принести жертвы богам на костре. Он был храбрым человеком и вряд ли повел себя так бесславно, если бы не считал свои религиозные обязанности более важными, чем обязанности главнокомандующего. Узнав о разгроме своей армии, он бросился в костер и погиб. После самоубийства Гамилькара карфагеняне создали его культ и установили в Карфагене и своих колониях его статуи. Это второй пример царского самопожертвования, после которого возник культ героя. Он почти точь-в-точь совпадает с историей Дидоны.

Рассказ о Гимилько записал Диодор, а объяснил Маурин. Во время войны царь Карфагена совершил несколько святотатств: он разрушил гробницу Ферона в Агригентуме, а также могилу Гелона в Сиракузах. Его солдаты ограбили великое множество греческих храмов и убили тех, кто пытался найти там убежище. Сам Гимилько устроил штаб-квартиру в храме Зевса в Сиракузах, тем самым осквернив его. Кроме того, он разрешил разграбить храм Деметры и Коры в пригороде Ахрадины. Однако эти преступления были совершены вовсе не из презрения к греческим богам и не из-за чрезмерной снисходительности Гимилько к поступкам своих солдат. Вероятнее всего, это было сделано сознательно, под влиянием религиозного фанатизма, а осквернение могил Гелона и Ферона, если рассматривать его в этом контексте, стало местью тем, кто в 480 году до н. э. победил Гамилькара. Это стало логическим завершением ритуала, который Гимилько организовал в честь своего деда и в котором важную роль играли человеческие жертвоприношения. Лишь небольшая часть пунической аристократии допускала существование иных религиозных верований, отсюда и осквернение греческих храмов. Таким образом, Гимилько поступил как нетерпимый и фанатичный верховный жрец, который стремился навязать людям династическую религию ради благополучия своей семьи.

Однако Гимилько получил ужасное воздаяние: армия Карфагена была уничтожена эпидемией, а флот, блокировавший Сиракузы, погиб во время пожара. Гимилько потерял голову и, подписав в спешке условия позорного мира, бежал в Африку, бросив своих иберийских и ливийских наемников на растерзание грекам. В Карфагене он устроил публичное покаяние: облачившись в тунику раба, грязную и рваную, он обошел все храмы города, а вернувшись домой, покончил жизнь самоубийством.

Как мы уже говорили, Юстин утверждает, что Гасдрубала назначали «диктатором» одиннадцать раз. Полагаю, что это означает вот что: Гасдрубал исполнял свои обязанности правителя определенное время, а когда оно истекало, его снова избирали на этот пост. Нам известны примеры того, как власть временно или периодически передавалась в руки монархов в других средиземноморских странах. В Египте обновление власти происходило во время праздника Седа. В минойском Крите правитель должен был каждые девять лет посещать священную пещеру на горе Ида, чтобы дать отчет о своих действиях, после чего снова занимал пост главы государства. Удивительнее всего то, что в Карфагене срок полномочий монарха был так мал, что его пришлось продлевать одиннадцать раз! Нет никаких сомнений, что аристократия пользовалась этим, чтобы контролировать царскую власть и ослаблять ее.

Магониды были не только царями-жрецами, но и главнокомандующими и отмечали свои победы триумфами. Гасдрубал четыре раза получал право проводить свой триумф. Вполне возможно, что эта церемония была заимствована в Египте; из единственного дошедшего до нас описания этой процессии, да и то фрагментарного, мы узнаем, что победитель (в данном случае – царь, живший в IV веке до и. э.) попирал ногой шеи пленников, как это делал фараон.

В целом представляется вполне вероятным, что многие черты карфагенская монархия позаимствовала в Египте. На пунических гравированных бритвах III века до и. э. и резных камнях очень часто встречается изображение фараона, принимающего участие в триумфальной или какой-нибудь другой церемонии. И это было не простым копированием египетских обычаев: царский ритуал, изображенный на предметах, был принят и ассимилирован жителями Карфагена.

Тем не менее, хотя в VI и V веках до и. э. пуническая монархия оставалась в определенной степени теократической, она даже отдаленно не напоминала абсолютные монархии фараонов Египта или великих царей Персии. Диодор называет Магонидов и их преемников «конституционными монархами» (βαδιλειs ĸatά νόμous). Современные ему источники подтверждают, что они были не единственными представителями политического сообщества, и утверждают, что Магониды чтили закон. В римско-пуническом договоре 509 года до и. э. в качестве сторон, его подписавших, названы карфагеняне и римляне, но нам не сообщают, были ли они царями и магистратами. С другой стороны, договор 216 года был заключен между Ганнибалом и его советом с одной стороны и царем Филиппом Македонским – с другой. В предисловии к «Путешествию Ганнона» утверждается, что он предпринял это путешествие по просьбе жителей Карфагена.

Аналогичным образом, царь не мог начать военные действия без разрешения Народного собрания.

[Так, по-видимому, следует толковать слова Диодора, ибо, хотя Ганнибал уже был царем, в 410 году до н. э. его избрали стратегом, чтобы он смог возглавить поход на Сицилию.]

Магонидские цари были настоящими правителями государства, обладавшими всей полнотой военной, религиозной и, без сомнения, гражданской власти. Однако они могли использовать эту власть только с разрешения консультативных ассамблей, которым обязаны были докладывать о текущей политической ситуации. Вероятно, самой важной из этих ассамблей был совет старейшин, который упоминается впервые в конце V века до и. э., а другой была Народная ассамблея.

Мы не знаем, когда они появились – сразу же после основания города или в более позднее время. Легенды о Дидоне и Малхусе, как мы уже говорили, подверглись такому сильному искажению, что нет никакой возможности сделать какие-либо выводы о политической ситуации того времени. В Карфагене не было эквивалентов римскому сенату или греческой герусии, синклиту, синедриону, буле и другим органам. Даже в римские времена о сенате Великого Лептиса говорили как о «больших мужах Лептиса». Тем не менее до нас дошли названия различных религиозных группировок, что заставляет полагать, что политическая ассамблея у финикийцев появилась довольно поздно. Вполне вероятно, что она была создана под влиянием греков или этрусков, в результате экономического и социального развития. В начале первого тысячелетия морская торговля была царской монополией, и Хирам контролировал торговлю города Тира точно так же, как Соломон – торговлю Израиля. Однако в начале V века до н. э. царь Ханно мог отправиться в плавание только после одобрения ассамблеи, выраженном в специальном указе.

Изменения в политической жизни, вероятно, происходили постепенно. Пигмалион уже не имел полной монополии, как Хирам. Потом был основан Карфаген, где поселились различные группы иммигрантов из Тира и других мест. Каждая группа прибывала на своих кораблях и, несомненно, передавала их в распоряжение местного царя только после того, как он даровал им право участвовать в делах города. Поэтому начиная с VII века до н. э. царь, организуя какую-нибудь экспедицию, должен был учитывать желания определенного числа пользующихся влиянием судовладельцев. Конечно, бывали случаи, когда различные партии не могли прийти к соглашению, тогда в качестве арбитров выступали команды судов, точно так же, как это делалось во времена Гомера. Скорее всего, люди заявляли о своих предпочтениях криками, хотя права принимать решение у них не было. Эта процедура существовала еще во времена Аристотеля, но, очевидно, появилась в те времена, когда власть царя только еще начинали оспаривать.

Условия морской торговли в античные времена были такими ненадежными, что стабильная аристократия, черпавшая средства к существованию в морских походах, появиться в городе не могла. Гибель нескольких судов приводила к разорению даже очень богатых судовладельцев, и только сообщество в целом имело достаточно резервов, чтобы восполнить понесенные потери.

Большая часть царской мощи и проистекала из его положения администратора, распоряжавшегося этими резервами. Власть царя еще больше усилилась в ходе военных реформ Магона, ибо он придал армии ту структуру, которую она сохраняла до войн с Римом. Она почти полностью состояла из наемников, набранных среди варварских племен, но костяк армии – особый контингент молодых аристократов, составлявших «священный» батальон, – вероятно, чувствовал, что царь ими особенно дорожит и высоко ценит. Этот «священный» батальон, вероятно, был его личной охраной, как у царя Спарты, и, хотя до начала IV века до н. э. у нас нет о нем никаких сведений, он, вероятно, появился задолго до этого.

Таким образом, несмотря на постоянное усиление власти аристократии, пуническая монархия в начале VI века до н. э. была еще достаточно сильной, чтобы пережить кризис 480 года. Она пала только после того, как в результате территориальных захватов аристократия добилась стабильного положения, которое дает владение землей.

[ZHAN]

Разгром в Химерской битве привел к переориентации всей политики Карфагена. Город перешел на полное самообеспечение и закрыл все свои рынки для импортных товаров, откуда бы они ни поступали. На Сицилии и Сардинии Карфаген поддерживал статус-кво, не делая никаких попыток расширить свои владения. Гарнизон Мотьи покинул остров, и заброшенные сооружения разрушились.

Старые союзники Карфагена, элимийцы, попали под влияние эллинов: их монеты, появившиеся сразу же после Химерской битвы, свидетельствуют об экономической и культурной интеграции в эллинский мир. Вероятно, около 430 года до н. э. они начали строить в своей столице дорический храм, который из-за афино-сиракузской войны так и остался незавершенным.

В 456 году Сегеста попыталась избавиться от власти Сиракуз, присоединившись к Африканскому союзу, и Карфаген не использовал своего права вето, хотя Афины собирались завоевать Карфаген, после того как он подчинил себе Сиракузы. Здесь мы снова видим полное отсутствие у правителей Карфагена интереса к делам острова, с которым они когда-то сотрудничали, – верный город-вассал Селина полностью поменял свою ориентацию, приняв гегемонию Сиракуз, а по отношению к элимийцам стал проводить агрессивную политику.

В центральной и западной частях Сицилии начиная с 461 года до н. э. энергичный лидер по имени Дуцетий подбивал сицилийцев на восстание против эллинов. К 453 году ему удалось объединить все города и создать лигу, в которой он занял пост верховного светского и военного лидера; Сиракузы и Агригентум объединили против него свои войска, но были наголову разбиты в битве при Мотионе. Если бы армия Карфагена высадилась в тот момент на Сицилии, греков удалось бы изгнать, но Карфаген даже не пошевелился. Сиракузы воспользовались этим, и к 451 году до н. э. Дуцетий был уже ослаблен и предан всеми, и ему не оставалось ничего иного, как умолять народ, собравшийся на агоре Сиракуз, пощадить его.

Подобная отстраненность Магонидов имела исключительно тяжелые последствия для культурной жизни финикийцев на Сицилии; три четверти века Карфаген ничего не делал, и, поскольку эллинизм был очень энергичным и агрессивным течением, у финикийской цивилизации на западе Сицилии не осталось никаких шансов на выживание. Когда в 409 году карфагеняне вернулись на этот остров, они пришли как разрушители и не принесли с собой ничего конструктивного или положительного.

То же самое, вероятно, происходило и на Сардинии, но сведений об этом у нас нет. Более поздние памятники следуют традиции, которую Карфаген принес сюда в конце VI – начале V века до н. э., что, по-видимому, указывает на то, что все связи были разорваны.

В самом Карфагене гробницы V века до н. э. столь бедны и незначительны, что долгое время ученые думали, что им просто не попадаются захоронения того времени. И вправду, если бы мы полагались только на приведенные выше данные, то вполне могли бы подумать, что «Тир Запада» пережил полное изменение привычного хода вещей, которое высосало из него все силы.

Однако Фукидид утверждает, что в 415 году Карфаген имел большие запасы золота и серебра. Гсел одно время считал, что Магониды лишились своей власти в результате поражения в Химерской битве; она же стала, по его мнению, и причиной ухода карфагенян с Сицилии. Но благодаря трудам Маурина мы теперь знаем, что эта династия находилась у власти до 396 года до н. э. Новая политическая ситуация, вероятно, сложилась в результате политики одного из Магонидов, скорее всего Ганнона, сына Гамилькара. К его имени Помпей Трог прибавлял странный эпитет Сабеллиус (Сабельский) – вероятно, это была искаженная форма первоначального титула. Именно этот Ганнон после 480 года организовал два великих предприятия Карфагена. Одним было приобретение африканских владений, а другим – исследование Атлантического побережья.

Такая полная переориентация политики, вероятно, вызвала раздоры в семье Магонидов. Брат Ганнона Гиско был отправлен в ссылку в Селин, где он и умер. Его сын Ганнибал, после смерти Ганнона, был избран царем. Он вернулся в 410 году к агрессивной политике своего деда Гамилькара.

Первым предприятием Ганнона, начатым сразу же после Химерской битвы, стало завоевание новых территорий в Африке. Об этом писал Помпей Трог, но Юстин, к сожалению, посчитал, что это событие заслуживает всего лишь одной строчки. Скорее всего, потому, что оно не давало повода для риторики:

«Война была начата против мавров; они воевали с нумидийцами, и африканцам пришлось отказаться от требования дани, которую они использовали на строительство Карфагена».

Помимо этого краткого предложения, во всей древней литературе приводится лишь одно высказывание оратора Диона Хризостома, жившего в конце I века н. э., которое можно рассматривать как свидетельство завоеваний Карфагена в Африке:

«(Ганнон) превратил карфагенян из тирийцев в африканцев; благодаря ему они жили не в Финикии, а в Африке; стали очень богатыми, владели многочисленными рынками, портами и судами и правили на суше и на море».

В этих кратких описаниях два древних автора обобщили деятельность Ганнона на суше и на море. Юстин понимает под «маврами» арабов, и его первые слова, скорее всего, относятся к экспедиции вдоль Атлантического побережья Африки.


Крайне трудно, если не сказать невозможно, установить, какие земли завоевал Ганнон на территории современного Туниса. Как мы увидим далее, страна в IV веке до н. э. была разделена на два района (РШТ; по-латыни пагусы; по-гречески – хопай). Мы довольно хорошо представляем себе, где они располагались (см. карту).

1. Пагус Махси находился к северу от долины Меджерды, во внутренних районах Утики, и, вероятно, протягивался до самой границы Алжира и Туниса.

2. Великие равнины включали в себя долину средней Меджерды вместе с ее северными притоками; столицей этого района была Вага (современная Беджа).

3. Пагус Зевгей (Зевгитания императорской эпохи) находился, вероятно, к юго-западу от Карфагена, между Меджердой и Вади-Милианой, и включал в себя гору Загуан, которая, вероятно, получила свое имя от названия этого пагуса.

4. Пагус Гунзузи располагался южнее предыдущего, вероятно в долине Оуэд-эль-Кебира.

5. Кап-Бон, вероятно, напрямую подчинялся Карфагену, но пуническое название этого места нам не известно.

6. Бизациум находился южнее автономного района Гадрументума, который был довольно велик. Он имел круглую форму; протяженность окружности составляла две тысячи стадиев (Полибий, XII). Это означало, что ее радиус был равен 35 милям. Ее центром, вероятно, был Фисдрус (современный Эль-Джем).

7. Пагус Фуске, или земля Мактар, лежавшая восточнее Гадрументума и южнее пагуса Гунзузи. В середине II века до н. э. в этом районе было не менее пятидесяти городов.

Во времена Пунических войн эти земли с восточной стороны опоясывал ров; за ними располагались крепости, которые находились под управлением Карфагена: Сикка Венериа (теперь это Эль-Кеф), основанный элимийскими колонистами, и Тевесте, или Гекатомпиле (современная Тебесса), тоже входившая в эту категорию городов. Однако весьма сомнительно, чтобы они располагались на территории Пунического государства. Например, между Сиккой и Мактаром лежали земли нумидийцев Массили, со столицей в городе Зама. Эта страна, по-видимому, всегда была независимой. С другой стороны, между Сиккой и Тевесте проживало могущественное племя мусуламов, которых римляне, во времена Тиберия, покорили с огромным трудом. Аппиан сообщает нам, что карфагеняне захватили изолированные города, стоявшие за пределами пограничного рва, где они брали заложников.

По крайней мере два пагуса из упомянутых выше были, вероятно, завоеваны позже, чем все остальные, ибо Масинисса утверждал, что Великие равнины и Фуске принадлежали его предкам. Однако самые древние останки, найденные в Мактаре, не древнее II века до н. э.

Таким образом, завоевания Магонидов, по-видимому, включали в себя только северную часть Телла, к востоку от горной цепи Могод (внутренние районы Бизерты и Утики), нижние долины Меджерды и Вади-Милианы до самого Дорсале, ключевой точки Загуана, а также Кап-Бон и Сахельское побережье в направлении на Сфакс. Но уже тогда большую часть этого района пришлось отдать жителям финикийских свободных городов – особенно Гадрументуму, благодаря чему эти земли подчинились Карфагену.

Территории, которые находились внутри окружности, соединявшей Бизерту и Сфакс, могут показаться не очень большими, но они включали в себя основную часть плодородных земель Туниса. Благодаря этому Карфагену подчинялась гораздо более крупная провинция, чем любому другому городу на побережье Средиземного моря.

Мы ничего не знаем о ходе войны и ее продолжительности. Можно предположить, что она велась одновременно со стороны многих карфагенских и союзных с ним крепостей, расположенных на побережье, например из карьера Эль-Хауария на северной оконечности полуострова Кап-Бон, который Карфаген подчинил себе еще в конце VI века до н. э. Жители Гадрументума, образно говоря, полили маслом бурные воды вокруг своего города, то есть усмирили соседние территории, и им было разрешено сохранить за собой большую их часть.

Объем наших современных знаний не позволяет сказать, были ли другие финикийские города: Бизациум, Фапсус (который, несомненно, уже существовал в середине IV века), Малый Лептис, Суллектум или Атолла – основаны до завоевания их земель Карфагеном или это произошло после. Аголлу вполне могли основать мальтийские колонисты, приглашенные сюда карфагенянами. Основание Туниса, который уже существовал в IV веке, окутано тайной. Далее к северу Бизерта, а также Утика стали городами еще до завоевания их Магонидами. Раскопки Мореля показали, что Боне появился очень поздно, так что город Гиппо, который Саллюст называл финикийской колонией, можно отождествить только с Бизертой. Мы не знаем точно, где стоял Феудалис, но он, вероятно, располагался во внутренних районах, неподалеку от Бизерты, и тоже мог быть колонией финикийцев.

Эти города имели ограниченную независимость: ее условия определял договор о союзе с Карфагеном. Кроме того, карфагеняне основали несколько городов на своей собственной территории, которым позже, но неизвестно когда, была дарована определенная автономия – они освобождались от крупной дани. В ближайшем соседстве с Карфагеном и Кап-Боном земля использовалась для развития сельского хозяйства; здесь были плантации деревьев, виноградники и пастбища. Об этом свидетельствуют археологические находки – при раскопках в слоях той поры находили кувшины для хранения масла и вина, на ручках которых указаны имена владельцев. Самые ранние из них относятся к V веку до н. э. Эти находки доказывают, что вновь завоеванные земли сразу же были пущены в сельскохозяйственный оборот. На полях Меджерды и Вади-Милианой, а также Бизациумом выращивалась в основном пшеница. Ее выращивали, по-видимому, ливийские крестьяне, которые вынуждены были отдавать более трети урожая владельцу земли, а очень часто – и более. Эти крестьяне, вероятно, жили в условиях, очень напоминавших крепостное право. В начале IV века разразился первый из многочисленных бунтов. Они следовали один за другим до падения Карфагена и всегда подавлялись с ужасающей жестокостью.

[ZHAN]

Завершив завоевания на материке, Ганнон перенес свое внимание на вторую часть задуманной программы. Он мечтал даровать Карфагену монополию на все ресурсы, которыми обладал запад и которые эксплуатировались финикийцами, пока Тир был достаточно могущественным, чтобы руководить всеми этими действиями.

В V веке до н. э. средиземноморский мир заинтересовался Сахарой и Западной Африкой.

[Проблема отношений Карфагена и Черной Африки будет решена только после археологических раскопок южнее Сахары. После 1944 года Уильям Фэг обнаружил в Северной Нигерии культуру Нок, которая свидетельствует о том, что негры знали металлургию и терракотовую скульптуру. Время появления этой культуры разные авторы определяют по-разному – от 900 года до н. э. до 250 года н. э. По общему мнению, она могла просуществовать до конца I века н. э., а может, и до конца II. Таким образом, она была современницей Карфагена. Ученые отказываются признавать, что культура Нок находилась под влиянием Западного Средиземноморья, но тогда трудно понять, каким образом сложная и редкая техника терракотовой скульптуры могла процветать одновременно к северу и к югу от Сахары, а потом исчезла в обоих этих районах, если бы между ними не было никакой связи. Более того, культура Ифе, которая тоже является нигерийской и которая, по мнению Уильяма Фэга, была производной от культуры Нок, использовала процесс cireperdue для бронзового литья. Если верить Элси Лейзингеру («Африка: искусство негритянского народа» – серия «Мировое искусство», Лондон, 1960), эта техника могла попасть в Нигерию двумя путями: с верхнего Нила через Судан или через Сахару. Наличие второго пути доказывается тем, что в искусстве культуры Ифе присутствуют сардинские и этрусские мотивы. Если это так, то посредником был, несомненно, Карфаген.]

Уже в конце VII века фараон Нехо нанял финикийский корабль, который обошел всю Африку. Это, несомненно, была самая выдающаяся экспедиция до эпохи Великих географических открытий XVI века н. э.

Около 470 года до н. э. Ксеркс приказал совершить тот же самый подвиг, только двигаясь в противоположном направлении от Геркулесовых столпов. Однако Сатаснес, попавший в экваториальных водах в полный штиль, вынужден был вернуться назад, хотя хорошо понимал, что будет казнен за то, что не выполнил приказ царя. Одновременно была предпринята попытка пересечь Сахару, которая в те времена не была такой сухой, как в наши дни, и ее можно было пройти, навьючив на коней бурдюки с водой. В Киренаике Геродот собрал информацию о пустыне и, по-видимому, ссылался на горы Хоггар. Он рассказывает о насамонских юношах (уроженцах Южной Киренаики, района оазиса Ауджила), которые дошли до озера Чад или Нигера. В Феццане находилось знаменитое царство гарамантов, предков современных туарегов, которые жили в античные времена и помогали проводить подобные экспедиции. Финикийцы Триполитании контролировали самые важные пути через Сахару, и вскоре, вне всякого сомнения, начали использовать их сами. Вероятно, в конце VI века до н. э. за ними последовали и карфагеняне.

Те финикийцы, которые поселились за Геркулесовыми столпами, в особенности в Гадесе, вскоре стали плавать вдоль побережья Марокко. От местных жителей они узнали о золотых приисках, расположенных далеко на юге – в Гвинее. Негры, добывавшие там золото, пересекали Мавританскую Сахару и привозили на его побережье, которое позже получило название Рио-де-Оро. Средневековые купцы нашли здесь базу для выгодной торговли, которая на самом деле процветала еще во времена Геродота. Историк описывает ритуал, который ее сопровождал. Моряки раскладывали на берегу товары и возвращались на свои корабли. После этого подходили негры, забирали товары, клали на песок золото и удалялись. Купцы вновь съезжали на берег, и, если количество золота их устраивало, они его забирали. Если же нет, то они удалялись на корабли, а негры приносили еще порцию золота, до тех пор, пока купцы не получали столько, сколько хотели. К тому времени, когда Геродот писал свою книгу, эта торговля находилась уже под контролем Карфагена, который отобрал ее у купцов Гадеса.

Помимо Ликсуса, еще одним городом, найденным учеными на Атлантическом побережье Марокко, является Могадор. И хотя он находится в 450 милях от пролива Гибралтар, он возник в глубокой древности – в середине VII века до н. э. Его основали, вероятно, западные финикийцы, прибывшие сюда из Гадеса. Они привезли с собой античные амфоры и множество своих собственных красных керамических изделий. Первая фаза их оккупации продолжалась до 500 года до н. э., после чего остров опустел. Время от времени его посещали проходящие суда – вероятно, карфагенские: вновь постоянное население появилось только в самом начале н. э., в правление Юбы II. После еще одного периода запустения сюда явились римляне и в IV веке н. э. даже построили здесь дом, украшенный мозаикой. В это время они владели на территории Марокко лишь Сеутским полуостровом и торговым пунктом Сала. По мнению автора, такое необычное положение вещей можно объяснить только тем, что этот остров, скорее всего, был в античные времена аванпостом торговли золотом с Гвинеей.

Как показал Каркопино, карфагенский царь Ганнон отправил экспедицию вдоль Атлантического побережья Африки, рассказ о которой дошел до нашего времени, именно за золотом Гвинеи.

Царь Ганнон был, несомненно, Магонидом, поскольку, как мы уже говорили, в то время, когда было совершено это плавание (VI или V век до н. э.), правителей для Карфагена поставляла только эта семья. Нам известны два человека по имени Ганнон: отец Гамилькара, разбитого в Химерской битве, и его сын. Первый Ганнон, по-видимому, хотя утверждать это с определенностью мы не можем, никогда не был царем. Плиний в своей «Естественной истории», V, 8, сообщает, что плавание было совершено, когда Карфаген находился на вершине своего могущества.

Виллар и Харден сделали из этого вывод, что оно было организовано еще до Химерской битвы. Но, как мы уже видели, Карфаген с необыкновенной быстротой оправился от поражения, так что этот аргумент не выдерживает критики. Наоборот, Карфаген вряд ли отправил бы свой флот за Геркулесовы столпы в то время, когда его корабли воевали не только у берегов Сицилии, но и в Тирренском море, и в водах Испании. Колонисты, которые по приказу Ганнона поселились на побережье Марокко, были по большей части ливийскими финикийцами, то есть ливийскими подданными Карфагена. А их никак нельзя было набрать до того, как африканские земли починились Карфагену.

Плиний сообщает нам также о том, что Ганнон совершил свое плавание примерно в то же самое время, что и Гимилько, только тот пошел вдоль Атлантического побережья на север. Дело в том, что сына Гамилькара, разбитого в Химерской битве, тоже звали Гимилько.

В своей книге о правлении Ганнона Юстин, как мы уже писали, рассказывает о войне с маврами; это могло относиться и к экспедиции за Геркулесовы столпы. Со своей стороны Дио Хризостом, который, вероятно, писал о том же самом царе, упоминает о его победах на море.

О путешествии Сатаснеса, которое, вероятно, было совершено около 470 года до н. э., знал и Геродот, но он ничего не говорит ни о Ганноне, ни о Гимилько. Он был не очень хорошо информирован о делах Карфагена, но проявлял живой интерес ко всему, что было связано с исследованием новых земель, и в особенности Африканского континента. Именно поэтому мы и можем датировать плавание 470 годом до н. э., но не позже 460 года: когда Ганнон в 480 году наследовал своему отцу, ему должно было исполниться по крайней мере 20 лет. Столь утомительное путешествие можно было совершить только в расцвете своих сил.

Эвакуация жителей из Могадора около 500 года до н. э., по мнению автора, случилась еще до начала путешествия. И в самом деле, если Могадор отождествлять с островом Черне, который был упомянут в отчете о плавании и который Ганнон нашел покинутым людьми, тогда он должен был отправиться в путь после того, как западные финикийцы оттуда уже ушли. Как мы еще увидим, однако, остров Черне, скорее всего, располагался дальше к югу, на берегу Рио-де-Оро. Если бы в Могадоре жили финикийцы, Ганнон, несомненно, сделал бы здесь остановку и использовал бы его как свою базу. Поэтому, где бы ни располагался Черне, плавание должно было происходить уже после того, как город был оставлен.

Та часть рассказа о плавании, где говорится о ликситах, по-видимому, дает нам сведения о том, что было до него. Каркопино весьма убедительно показал, что ликситами называли жителей долины реки Лукос, как ее называют до сих пор. Она впадает в море у Лараша в Южном Марокко. Заключения, сделанные Жерменом, подтверждают это отождествление, как мы увидим позже. Таким образом, негры и троглодиты, о которых говорилось выше, очевидно, не жили в районе Лараша; здесь мы имеем дело с предложением, взятым из книги Геродота, которое не соответствует истине. У ликситов не было города; Ликсуса, который обнаружил во время своих раскопок Тараделл, еще не существовало. Тем не менее ликситы, которые, очевидно, были ливийцами, встретили карфагенян очень гостеприимно. Они, несомненно, говорили с карфагенянами на одном языке, поскольку снабдили их переводчиками; они, должно быть, были опытными моряками, поскольку хорошо знали жителей той местности, которая в наши дни называется Мавританией, и говорили на их языке.

Это может показаться странным, но на самом деле все эти сведения полностью согласуются с результатами раскопок Тараделла. Они показали, что, будучи старше Гадеса, Ликсус появился только в VI веке до и. э. Виллар продемонстрировал, что керамика Ликсуса произошла от керамики Могадора, и Ликсус был основан после того, как жители покинули Могадор.

Поэтому мы можем согласиться с предположением Тараделла, что ликситы были не финикийцами, а финикизированными ливийцами. В течение нескольких веков они с радостью принимали у себя финикийцев, переняли их религию и выучили их язык, но сохранили свою пасторальную экономику и кочевой образ жизни и решили построить город только в V веке до и. э.

Таким образом, можно сделать вывод, что плавание Ганнона, вероятно, произошло после оставления Могадора, но еще до основания Ликсуса, то есть в первой половине V века до н. э. Мы можем пойти еще дальше и рассмотреть связь между этими событиями.

Что же побудило финикийцев бросить город Могадор, в котором они жили полтора столетия?

Если мы примем предположение о том, что ликситы не были финикийцами, тогда единственным крупным городом, который мог основать Могадорскую торговую станцию, был Гадес. Однако мы уже писали о том, что около 500 года до и. э. на Гадес напали автохтонные соседи, и ему пришлось обращаться к Карфагену за помощью. Вероятно, именно из-за этого нападения и был брошен Могадор. Карфагеняне воспользовались этой ситуацией и захватили контроль над выгодной торговлей золотом. Решив свои насущные проблемы – завершив сицилийские войны и завоевав внутренние районы, – они занялись преобразованием временного пункта в постоянное владение.

Карфагеняне без труда набрали колонистов в только что присоединенных тунисских землях. К ним они, вероятно, добавили эмигрантов из Малой Азии, которые бежали из своей страны, когда греки завоевали ее во второй раз в ходе медианских войн.

[Об этом говорит название одной из основанных Ганноном колоний – Карикон Тейхос, «Карианская стена». Возможно, он создал ее специально для беглецов, которым пришлось покинуть Карию после победы Афин под Эвримедоном в 468 году. Кариане довольно продолжительное время воевали в составе финикийской армии – у Афалия были карианские наемники (2 Цар., XI: 4; неправильно переведенные в авторизованной версии Библии как «капитаны»).]

Ганнону было поручено основать цепь колоний, которая позволила бы Карфагену полностью контролировать Атлантическое побережье. Его первым заданием было установить дружеские отношения с ликситами, которые уже были частично финикизированы в результате многолетних тесных связей с Гадесом. Мы не знаем, оставил ли он здесь колонистов, но он, несомненно, убедил ликситов построить город и, вероятно, оставил им архитекторов и планы.

Рассказ о плавании Ганнона, который дошел до нас, сохранился в небольшом греческом трактате и, вероятно, был переводом эпитафии, которую Ганнон посвятил самому себе в храме Кроноса в Карфагене. Для него, вероятно, и был сооружен тофет.

Согласно карфагенскому указу, Ганнон вышел в море на 60 судах, на каждом из которых было по 50 гребцов. Всего на корабли погрузилось 30 тысяч человек, мужчин и женщин. Их целью было основать колонии за Геркулесовыми столпами, на Атлантическом побережье Марокко. В первых шести абзацах идет рассказ о том, как выполнялась эта миссия. Было основано шесть колоний: Фимиатерион, Карикон Тейхос (Карийская стена), Гитте, Акра, Мелитта и Арамбис. Было высказано много предположений, где они располагались, но ни одну из этих колоний до сих пор не нашли. Кроме того, Ганнон основал храм на мысе Солоейс (вероятно, мыс Кантин), который он посвятил финикийскому богу моря. О нем упоминается в IV веке в греческих инструкциях для моряков, которые дошли до нас под названием «Периплус» Псевдо-Скилакса.

После основания колоний они добрались до земли ликситов. Каркопино показал, что после этого им пришлось вернуться на север, чтобы подготовить вторую экспедицию к землям, населенным их друзьями.

После двух дней плавания на юг вдоль пустынного побережья, карфагеняне добрались до острова под названием Черне, где они основали поселение. Черне располагался на таком же расстоянии от Геркулесовых столпов, что и Карфаген; он должен был быть где-то в районе мыса Юби, но никакого острова там нет. Полибий побывал на Черне, который, по его мнению, располагается напротив хребта Антиатлас, примерно в том районе, где стоит Могадор. Впрочем, это название могло относиться к разным островам, как, например, Туле во времена Античности и Индии (Восточная и Западная) в Новое время. Все зависело от времени плавания и того, кто его совершил. Есть все основания полагать, что Черне Ганнона находился на Рио-де-Оро, как убедительно доказал Каркопино. Здесь, неподалеку от побережья, есть остров под названием Херн; более того, эта часть побережья Сахары в эпоху Средневековья, до открытия Южной Америки, была центром торговли золотом. А ведь карфагеняне искали именно золото, а после них римляне поздней империи плавали сюда по той же самой причине, несмотря на все трудности морского перехода.

[ZHAN]

От Черне карфагеняне поднялись вверх по большой реке под названием Чретес. Здесь они увидели озеро с тремя островами. Впрочем, на горах, окружавших озеро, жили дикари, которые помешали им высадиться. Мореплаватели исследовали еще одну реку, в которой водилось огромное количество крокодилов и бегемотов, и вернулись на Черне.

Во время третьей экспедиции карфагеняне забрались еще дальше. Ганнон прошел вдоль побережья, населенного неграми, которые при виде судов убегали. После двенадцати дней плавания карфагеняне встали на якорь у подножия высокой горы, поросшей деревьями, древесина которых приятно пахла и была ярко окрашена. Далее лежал огромный залив; миновав его, они добрались до большой бухты, названной Западным Рогом, с многочисленными островами. По ее берегам рос лес, откуда доносилась странная музыка, а ночью зажигались многочисленные костры. После этого путешественники достигли вулкана, названного Колесницей Богов, и прошли вдоль равнины, покрытой текущей лавой. В другой бухте, получившей название Южный Рог, они обнаружили остров, населенный мохнатыми существами, похожими на людей. Карфагеняне захватили трех самок, но вынуждены были их убить, поскольку они оказались очень злобными. Впрочем, они привезли их шкуры домой, где они провисели в храме Танит до самого падения Карфагена, как утверждает Плиний.

Вряд ли стоит вступать в бесконечную дискуссию, касающуюся идентификации мест, которые посетил Ганнон. Нет никаких сомнений, что карфагенский флот продвинулся на большое расстояние в сторону экватора, несмотря на утверждения о том, что корабли античных времен и Средневековья не могли уходить далеко к югу от мыса Юба. Автор уже высказывал свои аргументы против этой точки зрения, и его мнение, по-видимому, разделяют сейчас все ученые.

Сейчас уже никто не станет отрицать, что карфагеняне и римляне доходили до Канарских островов, которые оказались недоступными для арабов. Уже одно это доказывает, что их капитаны были способны преодолеть те трудности, которые помешали достичь Канар средневековым морякам. Карфагеняне выходили в море на весельных галерах, которые позволили им повернуть на север, после того как они достигли экваториальных вод, и пройти вдоль побережья Сахары, несмотря на пассаты и Канарское течение. Сахара в целом в ту эпоху не была такой сухой, как сейчас, а на Мавританском побережье имелось много источников пресной воды, так что такой подвиг был вполне реален.

К югу от Могадора ученые не нашли никаких следов пребывания здесь пунического флота, так что материальных останков, подтверждающих эту теорию, нет, но их отсутствие вовсе не противоречит рассказу Ганнона о своем плавании. Он подчеркивает, что пробыл на острове Черне совсем не долго, и только здесь он вступал в контакт с местным населением. Более того, археологические исследования в Сахаре и Мавритании еще практически не начинались. И наконец, между Ликсусом и Могадором пока еще не обнаружено никаких пунических артефактов, хотя они должны здесь быть. В самом деле, трудно себе представить, чтобы карфагенские моряки прошли около 375 миль вдоль этого негостеприимного побережья, ни разу не высадившись на берег. Их промежуточные порты исчезли без следа, это правда, и это превращает постоянно возобновляющиеся дискуссии о том, где располагались колонии Ганнона, в бессмысленную потерю времени. Поэтому мы не можем надеяться, что нам больше повезет на побережье к югу от Могадора, даже в том случае, если мы в конце концов сумеем установить точное местоположение острова Черне, о котором писал Ганнон.

Хотя сомнений в том, что плавание Ганнона действительно имело место, нет, значение его результатов преувеличивать не стоит. Карфагеняне конечно же совершили настоящий подвиг, который, по-видимому, никто не смог повторить, но практическая выгода от него была невысока.

Поскольку ученые не нашли никаких следов колоний Ганнона, можно предположить, что они были очень быстро уничтожены. Вряд ли также какой-нибудь другой карфагенский мореплаватель решился пройти, вслед за Ганноном, вдоль очень опасного побережья Западной Африки. Тем не менее остров Черне часто посещался; в так называемом «Периплусе» Псевдо-Скилакса, греческом труде, написанном в середине IV века до н. э., упоминается остров, служивший центром оживленной торговли с «эфиопами». На острове, по-видимому, не было постоянного населения, и торговцы жили в шалашах. Черне Скилакса располагался в двенадцати днях пути от Гибралтара (примерно 750 миль) и поэтому должен был находиться южнее Могадора, лежащего примерно в 450 милях от этого пролива. Скилакс добавляет, что плавать на юг от Черне было невозможно из-за мелководья и морских водорослей. Вероятно, именно отсюда Карфаген получал большую часть своего золота; а если верить Фукидиду, в конце V века его там было очень много.

Гимилько совершил плавание в Северную Атлантику, как мы уже говорили, примерно в то же самое время, что и Ганнон. Сохранился судовой журнал, и его отрывки дошли до нас в книге Oramaritima Эстуса Авиена, римского аристократа IV века н. э. Это – собрание древнейших записей о морских плаваниях, которые сумел отыскать автор. Плавание Гимилько, по-видимому, продолжалось около четырех месяцев, во время которых он достиг Остримнианских островов. Суда неоднократно попадали в штиль и встречались с такими опасностями, как мели, морские водоросли, туманы и морские чудовища.

В Португалии осталось довольно много следов пребывания карфагенян. В музее Виго (Галисия) можно увидеть погребальную стелу имперского периода, на которой изображен знак Танит в сочетании с полумесяцем и солнцем – все эти предметы, скорее всего, пунического происхождения и свидетельствуют о том, что на берегах Галисии влияние карфагенской культуры было довольно сильным. Впрочем, такие стелы – самый распространенный здесь пунический объект; их можно увидеть по всему полуострову. Должно быть, до Баркидов, которые эксплуатировали богатства Восточной и Центральной Испании, эти земли были колонизированы Карфагеном. Гимилько, по-видимому, тоже основал колонии во время своего плавания, и они, в отличие от марокканских поселений Ганнона, сохранились.

С другой стороны, на западном побережье Франции, в Бретани или на Британских островах никаких карфагенских или финикийских следов не обнаружено.

[Несколько лет назад на берегу Бретани был найден золотой статир (монета) из Кирены. Ж. Буске полагает, что он был привезен сюда купцом из Марселя, но нельзя исключить и того, что его доставил корабль из Карфагена.]

Таинственный священный камень, найденный в Ирландии, – слишком слабое доказательство того, что восточные купцы доходили до этих мест. Все карфагенские монеты, найденные во Франции, были обнаружены в глубине страны и свидетельствуют о контактах Ганнибала с галлами.

При современном уровне наших знаний поэтому было бы справедливо отождествлять Остримнианские острова с островами и полуостровами Галисии, где добывают олово, а полуостров Остримниан – с испанским Финистерре. Широко распространено мнение, что финикийцы заходили в кантабрийские воды и даже осмеливались сунуться в Бискайский залив и добрались до Северной Европы, но, с нашей точки зрения, это сильное преувеличение. Корнуолльское олово могли привозить в Гадес и по знаменитому западному «оловянному пути», на судах местных жителей, которые переходили от одной гавани к другой.

Как бы то ни было, плавания Ганнона и Гимилько доказали, что карфагенские моряки превосходили остальных западных финикийцев. Пролив Гибралтар в принципе был закрыт для всех иностранных судов, в особенности для греческих и этрусских. Флоты античных времен не способны были поддерживать эффективную блокаду, это так, но команды судов, которые осмеливались пройти через Гибралтар, хорошо знали, что если их поймают, то пощады не будет. Если, кроме того, карфагеняне контролировали промежуточные порты к северу и югу от западных берегов Гибралтара, то подобные прорывы блокады были вообще невозможны.

[ZHAN]

К 400 году до и. э. золото Гвинеи, серебро Испании и олово Галисии позволили Карфагену создать мощную промышленность по производству бронзы. Это помогло Магонидам наполнить свои сундуки деньгами и подготовиться к войне, чтобы отомстить за поражение под Химерой.

Карфагеняне могли бы отомстить за него и раньше, в третьей четверти V века до и. э., но они почему-то дотянули до 409 года до и. э. Этот период в истории Карфагена – один из самых темных. Ганнон Мореплаватель родился около 500 года до и. э., и вряд ли он прожил более 70 лет. По-видимому, он правил некоторое время после своего плавания, если, конечно, это тот самый Ганнон, анекдоты о котором дошли до нас в трудах Плиния, Плутарха и Элиана. Этот Ганнон имел попугаев и ручного льва, и его успехи в укрощении зверей не менее чем пропаганда, которую он строил на них, привели к тому, что жители Карфагена его изгнали. Гсел, однако, отметает все эти рассказы, считая их глупой выдумкой, но они ничуть не хуже аналогичных историй, которые распространялись о других правителях, начиная, к примеру, с Димитрия Полиорцета и кончая Антонием Триумвиром. Очень легко представить себе старого морского волка, гуляющего по главной площади Карфагена с попугаем на плече и ручным львом, идущим по его стопам.

В 410 году до н. э. царем Карфагена был Ганнибал, внук Гамилькара, разбитого в Химерской битве, и сын Гиско, которого отправили в ссылку и поселившегося в Селине. К тому времени он был уже пожилым человеком, и мы не знаем, сколько лет он правил Карфагеном. Агрессивная политика по отношению к Сицилии, которую он начал проводить с 409 года, прекрасно отвечала его характеру. Диодор сообщает нам, что он инстинктивно ненавидел греков. Это, однако, составляло резкий контраст с политикой, которую до этого проводил Карфаген.

Следует отметить, что политическая ситуация на Сицилии между 460 и 410 годами предоставляла Карфагену множество возможностей для вторжения, если бы он собирался это сделать. Однако все эти возможности не были использованы.

С 459 по 450 год в Сикули, которым правил Дуцетий, вспыхивали мятежи; в 453 году он потерял двух своих союзников, которые поссорились между собой и присоединились к противоборствующим фракциям: элимийцы из Сегесты были вовлечены в союз с Афинами, а греки из Селина стали союзниками Сиракуз. Так конфликт между Афинами и Спартой проявился на самых границах греческого мира.

Карфаген долгое время не вмешивался и начал проявлять интерес к делам на Сицилии только в 416 году, когда ссора между Сегестой и Селином достигла такого накала, что Афины попытались получить от него выгоду и присоединить Сицилию к своей империи. Карфагеняне не могли игнорировать тот факт, что Алкивиад и его друзья во всеуслышание заявляли, что после завоевания Сицилии намерены вторгнуться в Карфаген. Правда, другие афиняне смотрели на вещи гораздо реалистичнее. После отзыва Алкивиада афинская трирема вошла в гавань Карфагена; греческие послы привезли предложение заключить союз, который был отвергнут.

Афины попытались также заключить союз с этрусками. Поэтому вполне вероятно, что, несмотря на свой возраст, Ганнибал с 415 по 409 год до и. э., по-видимому, уже не правил Карфагеном. Его сменил царь, чьи политические взгляды отличались миролюбием, как и взгляды Ганнона. Этот правитель, вероятно, был представителем старшей ветви семьи Магонидов, которая не лишилась еще своего могущества, как писал Юстин. Современниками Ганнона были еще один Ганнибал, Гасдрубал и Сафо. Эта гипотеза весьма правдоподобна, поскольку мы знаем, что Ганнибал, сын ссыльного, мог прийти к власти только в результате политического переворота. С другой стороны, Диодор пишет, что в 409 году до и. э. среди жителей Карфагена не было согласия, и царь мог добиться одобрения своей агрессивной политики только после долгих переговоров, и даже после этого он вынужден был по многим пунктам уступить тем, кто выступал против интервенции.

Вполне возможно, конечно, что, несмотря на всю свою ненависть к грекам, Ганнибал опасался повторить судьбу своего отца. Уничтожив афинский флот, Сиракузы наглядно продемонстрировали свою силу. До успехов 410 и 409 годов вполне могли существовать сомнения в том, что Карфаген сможет одолеть греков. Царь мог изменить свое намерение, решив, что надо вести себя осторожнее.

В 410 году до н. э. у жителей Сегесты не осталось иного выхода, как только снова обратиться к Карфагену за помощью. Афинская армия в 413 году была полностью разгромлена, Сиракузы необыкновенно усилились, а жители Селина повели энергичное наступление на своих противников.

Фракция пацифистов в Карфагене была еще достаточно сильна, чтобы заставить правительство попытаться уладить все разногласия дипломатическим путем. Но мирные предложения были отвергнуты как Сиракузами, так и Селином, и Ганнибал перебросил небольшой отряд, который ему удалось быстро собрать, на Сицилию. Его главные силы составили 5 тысяч ливийцев, к которым он добавил некоторое число оскийских наемников, служивших до этого в афинской армии. С такими малыми силами он сумел изгнать войска Селина из Элимии.

На следующий год (409) его войско пополнилось наемниками, прибывшими из Испании, и отрядом ливийцев. У царя под командой находилось теперь около 50 тысяч человек; он имел также мощные осадные орудия. Ганнибал осадил город Селин и через девять дней овладел им. Его население подверглось жестокой резне, от которой он так и не оправился. Огромные храмы, гордость Селина, были превращены в руины, и, когда нескольким жителям, сумевшим бежать в Агригентум, было разрешено вернуться, они построили себе хижины из обломков разрушенных зданий.

Сикули еще не забыли Дуцетия и бросились в объятия победителя. После этого Ганнибал смог начать «священную войну» против греков. Он пошел на Химеру, чтобы отомстить за поражение своего предка. Сиракузы нападение на Селин застало врасплох, но теперь они сделали попытку спасти этот город. Однако большая часть их флота находилась в Греции, где воевала на стороне спартанцев. Единственное, что мог сделать Диокл, командовавший кораблями, шедшими на помощь Селину, – это эвакуировать часть населения. 3 тысячи пленников подверглись пыткам, а потом были принесены в жертву манам Гамилькара.

Царь с триумфом вернулся в Карфаген, но во время его отсутствия командующий сиракузскими экспедиционными войсками в Греции, Гермократ, вернулся на Сицилию и очень быстро захватил Химеру и Селин. Ганнибал использовал это как повод собрать все карфагенские войска для борьбы не на жизнь, а на смерть.

Карфаген отправил в Афины посольство для заключения военного союза, от которого он отказался несколько лет назад, в 407 году [В законе о boule, изданном в Афинах, упоминается о Ганнибале и Гимилько]. Если бы этот альянс был создан в 410 году до н. э., когда, благодаря Алкивиаду и Фрасибулу, Афинам улыбнулось военное счастье, то он имел бы первостепенное значение. Но в 407 году командующим спартанским флотом стал Лисандер, а в Афинах разразилась гражданская война, и даже отзыв греческой армии из Сиракуз не смог изменить ход Пелопоннеской войны. Тем не менее заключение договора привело к неожиданному результату: две пунические колонии на Сицилии, Наксос и Катания, отказались вступить в антипуническую коалицию из симпатии к Афинам.

Следует также отметить, что, пока Карфаген заключал союз с Афинами, великий царь Персии всячески помогал спартанцам. Африканские финикийцы уже не были, даже номинально, подданными Персии.

Руководство новой экспедицией было поручено Ганнибалу, но, поскольку он был уже стар, ему помогал кузен Гимилько, сын Ганнона Мореплавателя.

[Л. Морен считает, что Гимилько не мог быть сыном Ганнона Мореплавателя (или сабеллийцем) из-за большой разницы в годах. Однако в том, что один кузен был старше другого на двадцать и более лет, нет ничего удивительного. Ганнон Мореплаватель в 450 году до н. э. был в самом расцвете сил и вполне мог родить сына.]

Военное руководство впервые оказалось в руках двух человек, и из этого можно сделать вывод, что царь уже не мог, по состоянию здоровья, взять на себя полную ответственность. Тем не менее власть в Карфагене по-прежнему оставалась в руках Магонидов, ибо Гимилько приходился ближайшим родственником Ганнибалу. Армия, которой руководили двое кузенов, была очень большой; Диодор пишет о 120 тысячах солдат, что, несомненно, является преувеличением. В 409 году карфагенянам сильно мешало превосходство сиракузского флота, и для борьбы с ним было собрано 120 трирем.

После падения Селина и Химеры самым западным греческим городом стал Агригентум. Ганнибал обратился к его властям, предлагая присоединиться к Карфагенскому союзу или, по крайней мере, сохранять нейтралитет. Но Агригентум отказался, и тогда Ганнибал его осадил.

Греки к этому времени уже хорошо знали карфагенские осадные машины, и, когда они подтянули эти башни к стенам, греки их разрушили. Осаждающая армия принялась разрушать монументальные мавзолеи, которые располагались у стен, но не столько из соображений стратегии, сколько из-за религиозного фанатизма. Гробница Ферона, тирана, сражавшегося в Химерской битве, находилась в особенно плохом состоянии, а во время разрушения в нее ударила молния. Армию карфагенян охватил суеверный ужас: жрецы усмотрели в ударе молнии знак божественного гнева, а испуганные часовые заявили, что они видели, как по развалинам ходит дух мертвого тирана и взывает к мести.

Эпидемию, вспыхнувшую в это же время в карфагенской армии, тоже посчитали знаком божественного гнева. Одной из первых ее жертв стал царь Ганнибал. Пост Верховного главнокомандующего захватил Гимилько, но у него не было царского титула. Диодор сообщает нам, что его провозгласили царем лишь в 396 году до н. э.; вполне вероятно, что церемония коронации могла происходить только в Карфагене, и ее пришлось отложить до возвращения Гимилько с Сицилии. Тем не менее он совершил несколько очистительных обрядов: перерезал горло ребенку в честь Баал Хаммона и утопил нескольких животных в море, посвятив их морскому богу. Это были искупительные жертвы, призванные положить конец эпидемии, которые не надо путать с Молохом.

А тем временем из Сиракуз на помощь осажденным вышла мощная армия; она разбила карфагенян в первом же сражении и осадила их собственный лагерь. Гимилько пришлось бы очень туго, если бы его флот не сумел захватить греческий конвой с продовольствием.

Греки не подчинялись дисциплине и не имели талантливых командиров; это и спасло пуническую армию. Стратег, который был избран для обороны Агригентума, с трудом мог заставить наемников подчиняться своим приказам. Эти войска состояли в основном из жителей Кампаньи, и со времен Афинской войны они не стеснялись переходить на сторону врага. Многих агригентских генералов обвинили в бездарности и отдали не растерзание толпы. Наемники переходили на службу к врагу или возвращались домой. Жители Агригентума разуверились в победе и оставили город, так что, когда Гимилько в него вошел, он был совсем пустым.

Поскольку пленных ему взять не удалось, он удовлетворился разграблением города, но его ненависть к грекам не помешала ему вывезти в Карфаген огромное число предметов искусства. Среди них был и знаменитый бронзовый бык, в котором Фаларий изжарил своих врагов. После этого Гимилько велел своей армии идти в Гелу, где собрались беглецы из Агригентума.

Грекам грозило полное уничтожение, если бы они не приняли мудрое решение. Стратегом был избран молодой сиракузский офицер по имени Дионисий, который получил неограниченную власть. Это означало диктатуру, которая вскоре превратилась в тиранию. Режим Дионисия стал печально известен в истории главным образом благодаря Платону, который хотел рассказать тирану о его ошибках, но чуть было не поплатился за это своей свободой. С тех пор Дионисий считается примером деспота самого худшего разряда. Нет никаких сомнений, что это был абсолютно беспринципный человек, но при этом талантливый военачальник и государственный деятель, которому суждено было спасти западный эллинизм.

Тем не менее Дионисию не удалось помешать Гимилько захватить Гелу и Камарину. Узнав о приближении врага, жители этих городов в ужасе бежали, не оказав ему почти никакого сопротивления. И греческий, и пунический командующие имели причины сомневаться в преданности своих солдат, поэтому они старались избегать открытого сражения. Тем не менее было бы логично, если бы Гимилько развил свой успех, напав на Сиракузы, где у Дионисия было немало врагов. Аристократическая партия открыто обвиняла его в предательстве. Но тут карфагенский генерал неожиданно прекратил свое наступление и заключил мир.

Диодор объясняет это тем, что, несмотря на жертвы, принесенные под Агригентумом, эпидемия по-прежнему косила его солдат, и войско Карфагена уменьшилось вдвое. У нас нет причин отвергать эту гипотезу, но вполне возможно, что решающую роль здесь сыграла политика. Уормингтон пишет, что после завершения Пелопоннесской войны Спарта стала хозяйкой Эллады и вполне могла организовать поход против западных варваров, которые контролировали море, куда она снова собиралась отправлять свои суда. Вполне вероятно, что на решение Гимилько повлияли и домашние дела; он, видимо, хотел поскорее вернуться в Карфаген и официально стать его царем.

Как бы то ни было, мир был заключен, и Карфаген получил власть над большей частью Сицилии. В добавление к финикийским городам Мотье, Панормусу и Солеиту, а также элимийской территории Карфаген получил сиканийские земли и греческие города-государства, которые они завоевали. Впрочем, эти территории присоединились к владениям Магонидов скорее номинально, хотя они были официально закреплены за ними. Жители Агригентума и Селина, которым удалось уцелеть в этой войне, получили разрешение вернуться домой, но были обложены данью, к тому же им запретили строить фортификационные сооружения.

У Гимилько были все основания гордиться собой. Карфаген теперь стал империей, более крупной, чем раньше, в славные времена Гасдрубала и Гамилькара. По-видимому, были предприняты меры для организации управления вновь приобретенными землями. Был, вероятно, назначен губернатор, и переселенцы из Африки обосновались в нескольких местах около Химеры. Одним из таких поселений стал Цефаледиум, который позже стал называться мысом Мелькар. В других городах, например в Панорме, были найдены монеты с пуническими надписями; это свидетельство попыток вдохнуть новую жизнь в пуническую культуру. В Панорме, столице провинции, вскоре был введен культ Танит. Тем не менее никто не собирался уничтожать эллинскую культуру, что подтверждается тем фактом, что жителям Агригентума и Селина было разрешено вернуться домой. Более того, новые колонии Карфагена помогли перенести идеи эллинизма на африканскую почву, где они получили необычайно быстрое развитие.

[ZHAN]

Дионисию пришлось также признать независимость греческих городов за пределами пунической территории. Однако он решил не выполнять эту часть соглашения и принялся систематически разрушать древние города Наксос, Катанию и Леонтини, переселяя их жителей в Сиракузы. Некоторым сикуланским городам тоже пришлось признать его власть. В Сиракузах, на острове Ортигья, была сооружена мощная крепость, чтобы тиран мог защититься как от самих жителей города, так и от врагов. Второй форт был построен над городом, в Эпиполисе. Одновременно на верфях строились корабли новой конструкции – с четырьмя рядами весел. Вскоре они присоединились к триремам. Дионисий был первым военачальником, который стал использовать катапульты, и Сиракузы превратились в самую сильную в военном отношении державу Средиземноморья.

Военные приготовления продолжались семь лет, но Карфаген ничего не сделал, чтобы противостоять им. Армия-победительница привезла с Сицилии чуму, и население Карфагена сильно сократилось. В 398 году до н. э. сюда явился сиракузский герольд, вручивший городу ультиматум. Он потребовал освободить греческих подданных, находящихся под властью Карфагена, и зачитал послание Дионисия в совете старейшин, а потом – в Народном собрании.

Как только все формальности были соблюдены, Дионисий с армией из 80 тысяч бойцов двинулся на запад. Он быстро прошел греческие провинции, где греки толпами присоединялись к нему и где он убивал всех попавших к нему в руки финикийцев. Его целью была Мотья, древняя твердыня, которая находилась под властью Карфагена с начала V века до н. э. Город стоял на острове, и оборонять его было не трудно. Население быстро построило фортификационные сооружения, используя для этой цели каменные блоки разрушенного храма. Это говорит о том, что жители ожидали нападения. Мотья была осаждена с суши и с моря; ибо мощный греческий флот, в состав которого входило 200 галер и 500 транспортных судов, обошел Сицилию с юга. Гимилько бросился на помощь Мотье, но его флот уступал по числу судов флоту противника, и он не смог высадить войска на сушу. Мотья была взята штурмом и разрушена до основания.

К этому времени Гимилько собрал необходимые силы и высадился в Панорме, пока Дионисий опустошал сельскую местность. И тут ситуация полностью изменилась, что в истории Сицилии происходило очень часто. Сиракузскому тирану пришлось отказаться от всех своих завоеваний и вернуться к себе в столицу. Армия Гимилько гналась за ним по пятам; она остановилась только для того, чтобы уничтожить Мессину. Греческий флот был разбит наголову, и жители Сикулии толпами бежали в армию карфагенян.

Впрочем, фортификационные сооружения оказались слишком мощными, чтобы их можно было взять штурмом, а Гимилько никогда не любил ставить на карту все, что у него было. Вот тогда-то он и совершил святотатство, которое, по общему мнению, стало причиной его поражения. Он устроил свой штаб в храме Зевса и велел уничтожить все находившиеся там гробницы – среди них и гробницу Гелона. Кроме того, он позволил разграбить храм Деметры и Персефоны, стоявший в пригороде Ахрадины. Культ этих богинь плодородия вобрал в себя культы местных богов и был необыкновенно популярен не только среди греков, но и среди сикулов. Этим богиням поклонялись уже и некоторые карфагеняне. Осквернение их алтарей, вероятно, возмутило солдат пунической армии, и когда, вскоре после этого, на нее посыпались несчастья, они, разумеется, объяснили все это гневом богов. Болезни распространялись как пожар, что совершенно неудивительно, если учесть, что лагерь карфагенян располагался на болотистой равнине и дело происходило в середине лета.

Дионисий не упустил возможность атаковать врага одновременно с суши и с моря. Лагерь сумел отразить нападение, но большая часть флота была уничтожена. Гимилько потерял голову, вступил в секретные переговоры и бежал вместе с жителями Карфагена домой, оставив ливийцев и наемников на милость греков (лето 396 года до н. э.).

Этот разгром привел к падению династии Магонидов. Маурин показал, что, согласно общему мнению, Гимилько лишился божественного права быть царем, которое он унаследовал от своих предков. Как мы уже видели, он и сам понимал это и, прежде чем совершить самоубийство, решил очиститься от греха с помощью публичного покаяния.

Нет сомнений в том, что качествами, необходимыми для военачальника, Гимилько не обладал. Он был слишком острожен и осмотрителен и, во многих случаях, упускал возможность решительным ударом сокрушить врага. Тем не менее семена гибели режима Магонидов были посеяны вовсе не его поражениями, а успехами его предшественников. Монархия по божественному соизволению досталась Карфагену в наследство. Разрыв отношений с Финикией после Химерской битвы и последующая переориентация политики превратили Карфаген в западносредиземноморский город, у которого было гораздо больше общего с соседними греческими городами, чем с левантийскими центрами, переживавшими упадок. Переориентация политики не могла происходить в одной лишь области. Необходима была политическая, экономическая, социальная и религиозная трансформация. Завоевание земель на Африканском материке, контроль над крайним западом, победа на Сицилии – все это создало основу для нового импульса развития. Поэтому нет ничего странного в том, что в конце V века до н. э. в Карфагене произошли коренные перемены, первый этап которых был отмечен исчезновением священной монархии, ибо этот институт был совершенно несовместим с организацией города.

[ZHAN]

Карфаген добился политической независимости во второй половине VI века до н. э. благодаря Магонидам. Экономическая независимость пришла позже, после разгрома под Химерой, с одной стороны, и гибели Тира – с другой. Это событие произошло после победы персов в Саламинском сражении. В культурном же отношении Магониды не сумели провести необходимые революционные преобразования и превратить город на африканском побережье в центр автономной цивилизации.

Описываемый период можно разделить на три этапа. Первый охватывает годы, непосредственно предшествовавшие разгрому под Химерой. Второй начался после этого разгрома; во время этого этапа режим был самодостаточным, и вся экономика страны подверглась переориентации. А во время третьего Карфаген начал пожинать ее плоды.

Нашим единственным источником информации по-прежнему являются данные археологии: вещи, найденные в гробницах, и жертвоприношения по обету из тофета Саламбо. В течение второй половины VI века до н. э. и двадцати лет V никаких изменений не произошло. Единственным местным продуктом по-прежнему оставалась керамика, дожившая до наших дней; она очень бедна по сравнению с греческой. Карфагеняне, вероятно, хорошо это понимали, поскольку никогда не пытались продавать ее на иноземных рынках. Поэтому пуническую керамику находят только там, где жили выходцы из Карфагена. В Триполитании и Тунисе она сохранилась в незначительном количестве в тех местах, где располагались торговые станции, находившиеся под непосредственным его управлением, такие как Лептис Магна и Сабрата, начиная с конца VI века до н. э. В V веке до н. э. она появилась в Мотье, сицилийском городе, в котором стоял пунический гарнизон, и на Сардинии. Этой керамики не было в Андалузии, в Марокко и даже в Алжире. Вещи, найденные в Ивисе, пока еще недостаточно изучены, чтобы можно было решить, являются ли они сосудами VI и V века до н. э. местного, финикийского или пунического производства.

Перед гончарами, по-видимому, стояла одна-единственная задача – улучшить методы своего производства, чтобы удовлетворить нужды постоянно растущего населения. Были созданы новые технологии, и обжиг при более высоких температурах позволил создавать более прочные изделия. Их форма стала не такой приземистой, а сами они – более легкими. Впрочем, надо признать, что эти сосуды стали выглядеть менее эстетично. Украшения керамики упростились и состояли из пурпурно-коричневых полос краски по кругу.

Керамическое искусство Карфагена достигло вершины своего развития, но, поскольку гончарные изделия не вывозились за пределы страны, она была популярна исключительно по религиозным мотивам. Период правления Магонидов стал вершиной в производстве керамических масок. Эти маски использовались в религиозных церемониях и изображали лица гримасничающих демонов, которые можно сравнить лишь с масками культовых танцоров Артемиды Ортии в Спарте. Они унаследовали свои морщины и бородавки от получеловеческих чудищ Ассирии. Эти маски совсем не похожи на мирные протомы, изображающие человеческие фигуры. Это – полумаски, полурельефы, располагавшиеся на конце длинной шеи.

До нас дошли изображения бородатых мужчин с кольцами в носу и особенно смеющихся женщин. Египетские прототипы, носившие на голове клафт и изображавшиеся на всех нилотических саркофагах, были заменены во второй половине VI века до н. э. удлиненными улыбающимися лицами современных греческих статуэток. Изменился и стиль, в соответствии с греческой модой: волосы и связывавшие их ленты стали теперь покрывать вуалью, а позже, накануне медианских войн, губы сделались узкими, а выражение лиц – мрачным, как на знаменитой коре из Антенора. Эти керамические маски и фигурки изображают жертвы, приносимые божествам тофета: Баал Хаммону и его жене, которая начиная с IV века стала главой пантеона под именем Танит Пене Баал.

Эти модели распространились из Карфагена по всем подвластным ему городам, в которых имелись тофеты. В Мотье итальянские археологи обнаружили группу статуэток, состоящих из женских протом в египетском стиле, и великолепную гримасничающую маску с морщинами, которая лежала поверх урны с прахом людей, принесенных в жертву Молоху. Эта церемония, как мы уже говорили, помогала народу обрести новую энергию, и маски наверняка клали в могилу умерших, чтобы из гробницы не уходила жизнь. Маски демонов, несомненно, были копиями масок, которые надевались во время ритуальных танцев, сопровождавших жертвоприношения, как в Спарте. Протомы вполне могли быть посвящены богине Танит, аналогично тому, как протомы Делоса предлагались ее аналогу Гере во время религиозных церемоний, которые призваны были обеспечить божественное покровительство молодоженам и сделать их брак плодовитым. Это покровительство было также необходимо и для загробной жизни, которая, как считалось, была второй жизнью, дарованной человеку богиней Танит.

Приход к власти Магонидов не привел к изменениям в расположении или типах погребальных даров в тофете Саламбо. Поверх урны, как и прежде, стоят стелы, высеченные из песчаника, добытого в Эль-Хауарии. Впрочем, эти стелы тщательнее отесаны, а их украшения вырезаны с большим мастерством. Они снабжены лепными карнизами, которые изображают маленькую часовню с кружком в центре и многочисленными дверями, что помогает создать впечатление объема. Две из них выполнены в форме трона и содержат надписи с посвящением Баалу (то есть Баал Хаммону). Здесь единственный раз в тофете указывается имя жертвы: МЛК на одной и МЛКТ (женское) – на другой. К сожалению, песчаник, на котором были высечены эти надписи, очень мягок и быстро разрушается, а это – единственные их примеры.

Во время первого периода правления Магонидов готовые изделия, найденные в гробницах Карфагена, по-прежнему поступали с востока через Этрурию. Все изменения типов погребальных вещей происходили в результате политических событий, а не из-за перемен в торговых сетях. Коринф клонился к упадку, и афинская керамика вытесняла коринфскую на мировых рынках. Аттическая посуда, однако, еще не появилась среди привозимой в Карфаген греческой керамики; керамические изделия продолжали поступать сюда из Коринфа маленькими партиями, и их качество сильно ухудшилось. Этрусская керамика тоже встречается все реже – по мере ухудшения отношений между Этрурией и Карфагеном ее становилось все меньше. Уже в последней четверти VI века до н. э. в могилах не было ни одного итальянского горшка или какой-либо другой вещи. Буше Колозье датирует прекращение этрусского импорта примерно 550 годом до н. э., но более тщательное изучение и датировка гробниц, по-видимому, отодвинет эту дату на конец века.

Отсутствие товаров роскоши уравновешивается появлением терракотовых фигурок, созданных в керамических мастерских греческих островов. Сидящих на тронах дам с высокими прическами поло привозили с Родоса, фигурки кор, стоящих по стойке «смирно» и держащих у сердца фигурку дикого голубя, – с острова Самос, а с Кипра доставили сидящую беременную богиню-мать, облаченную в облегающее платье и странный головной убор из покрывала, обмотанного вокруг рогов, украшающих ее уши. В руках она держит веер. Все эти элементы – символы плодородия, олицетворяющие жизнь и посвященные богиням плодородия: Афине с острова Родос, Гере – с Самоса и, вероятно, Астарте с Кипра. Эти фигурки, вероятно, должны были помочь умершим жить в гробнице.

К этому мы должны добавить египетские амулеты, скарабеев и глазурованные флаконы для мазей в форме обезьян или мужчин с перьями на головных уборах. Их изготавливали в Навкратисе, пока этот город еще не был разграблен Камбисом, а мастерские разрушены. Фигурки богов делали в Мемфисе, а флаконы для благовоний из разноцветного стекла и гравированные украшения – на Кипре. Следует, впрочем, сказать, что золота и драгоценных камней в течение VI века до н. э. становилось все меньше и меньше.

Это постоянство импорта свидетельствует о продолжавшейся зависимости Карфагена от Тира, который поставлял ему готовые изделия, поскольку в Карфагене не было своей промышленности. Хотя Тир предоставил или, вернее сказать, вынужден был предоставить Карфагену политическую независимость и передал ему ряд своих военных обязательств, он сохранил свою коммерческую монополию. В этом смысле африканский город был с экономической точки зрения частью Персидской империи и не входил в торговую сеть Афин и Запада.

Как мы уже видели, после разгрома под Химерой и Саламином отношения Карфагена с Восточным Средиземноморьем были разорваны. Судьба Тира висела на волоске, и Карфаген должен был сам себя обеспечивать. Он пошел двумя путями, надеясь избежать ослабления своей мощи, которое переживали в это время другие западнофиникийские города. Карфаген захватил внутренние районы материка и начал эксплуатировать их ресурсы. Теперь он сам стал обеспечивать себя продовольствием. Для обработки меди, олова и серебра, доставленных из Испании и Португалии, и золота из Гвинеи были созданы металлообрабатывающие предприятия. Впрочем, великие плавания были совершены лишь около 460 и 450 годов, и вещи, которые клались в гробницы сразу же после химерского разгрома, были необычайно скудными. В могилах того времени ученые находят лишь шесть видов ритуальной керамики, очень бедные наборы туалетных принадлежностей, сделанных из сплава, где к меди добавлена совсем крошечная доля олова. Иногда попадаются маски или женские протомы. И эта бедность встречается повсюду, из чего можно сделать вывод, что все доступные ресурсы уходили на войну с Ливией.

Впрочем, период нищеты был, по-видимому, довольно коротким, судя по тому, что могил такого типа всего лишь девяносто. За ними возникли гробницы, которые раньше приписывали VI веку до н. э., но которые, как доказал автор, появились на самом деле во второй половине V века. Могилы этого типа содержат большое количество местной керамики, небольшие по размеру туалетные принадлежности и бронзовые талисманы, египетские амулеты, довольно дешевые серебряные кольца и совсем немного золотых, а также маски и протомы из терракоты. Здесь нет предметов в форме сосудов, нет и предметов, ввезенных из других стран, с помощью которых можно было бы определить, в какое время появились эти захоронения. Единственное, что позволяет это сделать, – сами предметы, входящие в группу погребальных даров (которые, конечно, позволяют датировать могилы весьма приблизительно). Это керамические изделия с фигурными украшениями, форма и роспись небольших бритв в виде топориков и тип сплава, который использовался для их изготовления. Все это говорит о более поздней дате.

Очень жаль, что после того, как Карфаген отрезал себя от остального мира, и в особенности от греческого, его жители не смогли создать свое собственное искусство. Форма и украшения грубых изделий совсем не изменились; маски и протомы стали стереотипными, сохранив деревянное выражение лица, а женские портреты сделались похожими на карикатуры. Единственный прогресс наблюдается только в области бронзового литья. К меди стали добавлять больше олова, и сплав стал менее хрупким. Бритвы теперь делали более тонкими и крупными, их украшали группами точек, которые образовывали полосы, зигзаги и зубцы. В последние годы V века до н. э. форма бритв изменилась: один ее конец приобрел форму полумесяца, а ручка выполнялась в виде птичьей шеи и головы с длинным, полуоткрытым клювом.

Удручающая монотонность погребальных предметов V века нарушается лишь одной вещью: великолепным кувшином, или енохом, из позолоченной бронзы, который обнаружил Пер Делатр в гробнице, построенной на холме Бирсы. Этот кувшин имеет форму груши высотой 12,5 дюйма (31,25 см), которая покоится на круглом основании. У него высокое узкое горлышко, расширяющееся книзу, и ободок в форме трилистника. Его ручка выполнена из трех трубочек, примыкающих друг к другу, припаянных к двум приспособлениям, которые прикрепляются к ободку и телу кувшина заклепками. Верхнее приспособление выполнено в форме коровьей головы Хатор с солнечным диском и двумя уреями [изображение змей на короне фараона] по бокам, а нижнее – в виде кипро-финикийской пальметты. Кувшин имеет древнегреческую форму, которая, в сочетании с египетскими и финикийскими украшениями и родосской техникой исполнения, создает единый образ. Этот образ могли придумать только финикийцы. Остается одна проблема – определить, где изготовили этот кувшин – в Тире, на Кипре или в самом Карфагене.

На Востоке не было найдено ни одного сосуда подобного типа или этого периода, но у нас имеется несколько энохоэ с ручками, украшенными приспособлениями в египетском стиле, которые были найдены в пунических гробницах IV века. Вполне вероятно, что сосуд из Бирсы был одним из первых изделий новых мастерских, основанных Магонидами в V веке для удовлетворения потребностей населения, чего уже не мог сделать Тир. Техника исполнения и украшения, сделанные с непревзойденным мастерством, скорее всего, свидетельствуют о том, что человек, изготовивший этот кувшин, приехал с Востока. Он поселился в Карфагене и научил его жителей своему ремеслу.

В это же время в Карфагене Магонидов возникла еще одна отрасль промышленности, ибо, после завоевания Сардинии, сюда стала поступать зеленая яшма. Этот камень легко поддается обработке, и Карфаген начал сам производить скарабеев, которых раньше вынужден был ввозить из Египта. Местные ремесленники тщательно воспроизводили форму и украшения египетских скарабеев.

В стелах тофета Саламбо не было крупных изменений в течение этого периода: часовни в египетском стиле и троны с изображением бетилов по-прежнему вырезались из песчаника, добытого в Эль-Хауаре. Впрочем, техника резьбы по камню улучшилась, украшения высекались более тщательно, и мемориалы стали величественнее. К концу века появились новые формы, которые предвосхитили возрождение, наступившее в IV веке до н. э.: ниши, вырезанные в камне, заполнялись геометрическими изображениями идолов или жертв, имевших ромбовидную или веретенообразную форму. Некоторые из этих стел похожи на ступенчатые алтари, стоящие на высоком подиуме и украшенные лепниной. На них стояли изображения погребальных урн.

Эти мемориалы на самом деле были моделями зданий; они помогают нам представить, какова была архитектура Карфагена в тот период. В ходе раскопок было обнаружено пока только одно общественное здание времен Магонидов – храм в Мотье, о котором мы уже несколько раз упоминали. Это было большое прямоугольное сооружение, разделенное на центральный неф и два боковых придела, как и в христианских храмах. Сходство усиливается еще и тем, что в прямоугольный священный дворик выходило нечто вроде нартекса. Дворик окружала колоннада; в нем, вероятно, было несколько других зданий. Одной из самых примечательных архитектурных особенностей храма был карниз, украшенный лепниной в египетском стиле. Археологи обнаружили прямоугольную капитель, которая венчала собой один из столбов у входа. У одной стороны храма располагался пьедестал, который мог когда-то поддерживать три бетила. Британская экспедиция, которую возглавлял Иссерлин, нашла доказательства того, что в первоначальном виде храм появился около 600 года до н. э. Поэтому он, скорее всего, относится к западнофиникийскому типу, а не Пуническому, поскольку Карфаген приобрел контроль над Мотьей только около 550 года. Карфагенцы мало интересовались этим храмом, и к 396 году он превратился в руины и часть его камней пошла на сооружение крепостных стен.

Археологические находки подтверждают исторический анализ: поражения на Сицилии и в Пунических войнах заставили Карфаген отказаться от колониальной системы в пользу автаркической. Однако эта реорганизация привела к понижению уровня жизни. Только к концу V века до н. э. условия начали улучшаться, несомненно в результате завоеваний на крайнем Западе, благодаря которым Карфаген получил доступ к месторождениям минеральных ресурсов. Доказательством этого служит возникновение производства бронзы, небольших предметов роскоши и улучшение качества вещей, которые клали в тофеты. В этот период значительная часть доходов уходила на войну, но довольно большая доля расходовалась и на чеканку монеты. Вначале деньги чеканились только на Сицилии и шли на оплату наемникам. Карфагенское общество по-прежнему подчинялось, во всех сферах жизни, строгому контролю. Общественное благо ставилось выше личного, и люди очень скоро восстали против такого положения вещей.

[ZHAN]

Рассказ о плавании Ганнона – это не только наиболее важный источник информации о периоде Магонидов, дошедшей до нас, но и документ первостепенного значения для всей истории Карфагена. Жермен, ученый, живший некоторое время в Марокко, написал статью, посвященную этому вопросу. Ее название свидетельствует об объеме этой статьи: «Что такое плавание Ганнона? Документ, художественное произведение или фальшивка?» Перед тем как обсудить этот вопрос, мы должны подробно изложить аргументы, выдвинутые в этой статье, которые, по нашему мнению, до сих пор не были подробно изучены.

Жермен смог сделать определенные положительные выводы, основываясь на изучении одного текста. Первые семь параграфов написаны обычным аттическим языком, а в остальных используются поэтические выражения, и имеется несколько слов, которым придано совсем иное значение, чем то, которое они имеют в обычной жизни, иными словами двусмысленное. Многие из терминов имеют значение, которое они приобрели в эллинистический период. Все это позволило Жермену сделать вывод, что текст был либо выдуман от начала до конца так называемым переводчиком, либо, в значительной степени, испорчен переводом.

Это заключение кажется весьма сомнительным; автору особенно трудно согласиться с тем заявлением Жермена, что несколько частей текста были просто списаны у Геродота. Есть только одно предложение, которое подтверждает подобное заключение: в параграфе VII утверждается, что эфиопы и троглодиты живут в окрестностях Ликсуса. Еще не прочитав статьи Жермена, автор высказал предположение, что эти слова были вставлены позже. Все другие схожие отрывки из «Плавания Ганнона» и книг Геродота рассказывают об общих чертах плаваний в тропиках: о дикарях, облаченных в звериные шкуры и говорящих на незнакомом языке, о непроходимых лесах и проч. Гораздо более интересны коренные отличия в произведениях Ганнона и Геродота.

Сатаснес (Геродот, VI, 43) и насамонцы (II, 32) добрались до степей, расположенных южнее Сахары, которые в ту пору были населены пигмеями. А Ганнон исследовал еще и джунгли, где обнаружил негров или «горилл», которых часто отождествляют с пигмеями.

[С. Гсел полагает, что карфагеняне, встретив в Северной Африке обезьян, решили, что это особый тип людей. Однако это совсем не обязательно, поскольку для берберской обезьяны и гориллы имеются разные слова.]

Поведение этих существ, описанное Ганноном, полностью противоречит рассказу Геродота о пигмеях, которые довольно цивилизованны, живут в деревнях, говорят на человеческом языке, носят одежду и обращаются со своими пленниками гуманно. С другой стороны, самых характерных и самых интересных подробностей «плавания» – рассказа о лесах, из которых по ночам доносилась музыка, горящих горах и реках из огня и т. д. – у Геродота как раз и нет.

Аргументы Жермена строятся в основном на анализе языка этого произведения, хотя упоминаемым им вопросам можно дать иное толкование. Подобно всем семитам, карфагеняне любили увесистый стиль изложения и обильно уснащали тексты плодами своего воображения, что весьма трудно понять европейскому уму, не говоря уж о том, чтобы перевести. Самым удачным примером этого служит упоминание о звездах в конце погребальной эпитафии на финикийском языке, которую совсем недавно обнаружили в Пирги; современные лингвисты так и не смогли понять ее смысл. Поэтому нет ничего удивительного в том, что переводчик «Плавания» использовал поэтические термины, изменял значения некоторых слов и время от времени вставлял выражения из современной речи, которые еще не вошли в греческую литературу.

Жаль, что Жермену не пришла в голову очень интересная идея о том, что некоторые фразы в рассказе о плавании Ганнона могут представлять собой семитские выражения. В этом смысле стоит затронуть по крайней мере один вопрос. В своей статье Жермен отмечает, что хотя имя Ганнон было очень популярно в Карфагене, а человек, принявший участие в плавании, входил в состав правящей семьи, в рассказе ни слова не говорится о том, каково было его происхождение, и «этим-то фальсификатор себя и выдал». К сожалению, когда Жермен изучал пунические надписи, он занимался только эпитафиями или посвящениями. Официальных записей он не читал. А ведь отцовское имя первого суффета было опущено как в храме Астарты, так и в храме Танит в Ливане, а также в неопунической надписи, сделанной, согласно карфагенской традиции, в храме Финиссут. В договоре 216 года до н. э., заключенном между Ганнибалом и Филиппом Македонским, греческий царь указал имя своего отца, но ни Ганнибал, ни кто-либо другой из его карфагенских коллег, поставивших свои подписи под этим договором, этого не сделали. Поэтому так называемая аномалия, на которую обратил внимание Жермен, является как раз дополнительным доказательством подлинности текста, а не его фальсификации.

Жермен же тщится доказать, что рассказ о плавании является подделкой или то, что карфагенский оригинал с трудом прослеживается в работе недобросовестного переводчика. Но ведь самые убедительные аргументы в пользу подлинности этого документа дает нам история литературы, а поскольку Жермен является специалистом по греческой литературе, это должно было привести его к совершенно противоположным выводам.

Несколько греческих писателей оставили нам описания воображаемых путешествий в далекие и более или менее мифические страны. Гекатей из Абдеры и Эвхемерий – самые известные авторы, писавшие подобные книги, и если Диодор воспринимал их писания как непреложную истину, то Лукиан в своей «Истинной истории» создал на них пародии. Этот жанр литературы имеет свои особенности, по которым его можно легко опознать: в сюжет, там, где это возможно, вплетаются мифологические анекдоты (хотя этим не гнушались даже самые серьезные историки); для философских и нравственных рассуждений используются рассказы о варварах (в этом случае автор идет по стопам великого Платона).

В рассказе же о Плавании Ганнона нет никаких вставок на мифологические и философские темы, хотя они туда так и просятся. В абзаце XIV, например, карфагеняне приписывают огни и музыку, доносившуюся из ночного леса, какой-то сверхъестественной силе, и прорицатели убеждают их покинуть остров. Греческий писатель – под этим словом не обязательно подразумевается автор, сочинявший художественные произведения, а человек с Геродотовым складом ума, – принялся бы искать объяснение этому в мифологии и очень долго распространялся бы на эту тему. Молчание Ганнона говорит о совсем ином складе ума. Жермен предположил, что выражение «горящие реки» в отрывке XVII были вдохновлены потоками адского огня, о которых Платон рассказывает в конце диалога «Федон». Это – одно из многочисленных надуманных сравнений, которые Жермен приводит в своей статье; но в любом случае, если бы автором «Плавания» был грек, он бы уж ни за что не упустил возможности сравнить реки огня с царством Аида!

Можно было сравнить «Святую историю» Эвхемерия с рассказом о «Плавании», но Жермен почему-то этого не сделал. Эвхемерий всегда помещал действие в своих выдуманных надписях, на которых он основывал свои теории, в такое место, куда не мог бы добраться ни один ученый, изучающий эпитафии, чтобы проверить, правильно ли он их понял. Фальсификатору «Плавания», если таковой и был, никто не мешал сделать то же самое; он мог бы, вне всякого сомнения, начать свой рассказ так: «Пройдя Геркулесовы столпы, мы добрались до разрушенного храма, в котором нашли надпись, которую сделал Ганнон, царь Карфагена, вернувшись из своего плавания». Этим фальсификатор сделал бы себя одновременно самым лживым и самым скромным из всех греков; а по мнению Жермена, таковым он и был.

Кроме того, фальсификатор должен был обладать сверхъестественными способностями, придумывая историю, в которой все главные события основаны на географии Тропической Африки. Жермен предполагает, что большая часть «фальшивки» относится к IV веку до н. э.

[Этот отчет впервые упоминается в книге De mirabilbus auscultationi-bus, автором которой ошибочно считали Аристотеля, но которая была написана современником Агафокла Сиракузского.]

Но если бы Ганнон не совершил своего плавания, ни один человек в Средиземноморье не имел бы никакого представления о тропических лесах Африки. Только в начале нашей эры люди, посланные царем Юбой, вернувшись домой, сообщили кое-какие сведения о великих реках и лесах этой части мира. Как мы уже видели, ни Сатаснес, ни насамонские исследователи не заходили дальше саваны Южной Сахары, а рассказ о путешествии, которое совершили финикийцы Нехо, появился в необычно сухом греческом пересказе, где совсем не было описаний берегов, вдоль которых они проплыли. Так что фальсификатору пришлось бы полагаться только на свое воображение, и оно должно было быть совершенно сверхъестественным, чтобы он ухитрился в своем рассказе не сделать ни одной фактической ошибки!

[ZHAN]

К концу IV века до н. э. Карфаген стал таким, каким мы и привыкли его себе представлять: чем-то вроде Венеции античного мира, аристократической республикой, сдержанной и хорошо управляемой, в которой люди подчинялись закону, претворяемому в жизнь отлично вышколенными богатыми людьми строгих нравов.

Этот строй описал Аристотель около 340 года; он всячески его одобрял. Из его рассказа видно, что этот период в истории Карфагена разительно отличался не только от предыдущего, но и от того, что за ним последовал, и современному историку крайне трудно понять, как это случилось.

[ZHAN]

Восстания и перемены сделали первую четверть IV века до н. э. крайне неспокойной. Однако, суммировав все события, которые произошли за эти годы, можно сделать ряд выводов.

После смерти Гимилько карфагеняне избрали нового царя, которого звали Магон. Главной его задачей стало подавление ливийского мятежа. Тысячи восставших спустились с гор и вторглись на пуническую территорию, прихватив с собой крепостных крестьян с окрестных полей. Карфагенянам пришлось укрыться за стенами города, который был осажден. Враг занял Тунис, и беглецы бросились бежать в Карфаген. В переполненном людьми городе вспыхнули болезни, и он вскоре обезлюдел. Среди ливийцев, однако, не было согласия. Диодор сообщает нам, что восставших было 200 тысяч, и они вскоре начали страдать от голода. Некоторые из их лидеров были подкуплены, и они постепенно растеряли свои силы и вернулись домой.

Теперь Магон мог подумать о том, как отомстить Сицилии. Дионисию стало уже тесно на острове, и он попытался овладеть проливами, намереваясь после этого вторгнуться в Италию. Однако сикулийцы, жители Этны и Региума, расположенного на самом краю Калабрии, оказали ему сильное сопротивление. В 393 году до и. э. против тирана одновременно поднялись Агригентум и Мессина, и Магон воспользовался представившейся ему возможностью вторгнуться на Сицилию. В отличие от своего предшественника Ганнибала он явился как защитник свободы, а не как завоеватель и разрушитель. Он пошел на Мессину, призвав греков и сикулийцев присоединиться к нему.

Магон не одержал военной победы, но ему удалось совершить очень важный дипломатический маневр. Дионисий не постеснялся вступить в союз с луканами (южной ветвью оско-умбрийских народов Апеннин) против греков, живших в Италии, и последние образовали конфедерацию, взяв себе в союзники Карфаген, чтобы противостоять ему. Более того, этруски, в частности жители Кере, с тревогой наблюдавшие за тем, как сиракузский тиран захватывает все новые и новые территории, с радостью достали из своих архивов договоры, которые когда-то заключил тефария Велиунас. Благодаря союзу с Римом, который превратился после заключения этого договора в федерацию, Кере сделался очень важным городом, восстановил свой флот и стал держать под присмотром море между Италией, Корсикой и Сардинией. Рим недавно захватил Вейи, удвоив свою территорию.

Дионисию противостояла мощная коалиция, и он не постеснялся пригласить к себе на службу очень опасных бойцов, галлов. Последние наводнили Этрурию и Падану, захваченную сто лет назад; они овладели Фелсиной; вторглись в северо-восточную часть Апеннинского полуострова и заняли Эмилию и Марш до границы с Римини. Когда их орды начали форсировать Апеннинские горы, они предложили тирану Сиракуз свои услуги. Последнего не смутил дикий облик этих неожиданных союзников, а их захват Рима в 386 году до и. э. продемонстрировал ему, на что они способны.

Таким образом, в начале V века до н. э. все Центральное Средиземноморье было готово вступить в войну. Дионисий нанес удар с запада, и поначалу ему сопутствовал успех. Ему удалось наконец овладеть Региумом (387 год), а его флот начал систематически, один за другим, занимать острова и морские базы в Ионическом море, в направлении Греции. Его послов прогоняли как собак, стоило им только появиться на религиозных панэллинских праздниках.

Магон не стал тянуть, и впервые в истории Карфагена высадил свои войска в Южной Италии (383 год). Ему удалось вернуть в свои дома жителей небольшого греческого города Хиппониума (Вибоны) в Бруттиума, которых изгнал оттуда Дионисий (379 год). К сожалению, военные дарования Магона сильно уступали его дипломатическим способностям. В предыдущую кампанию удалось избежать решающей битвы между двумя противоборствующими армиями, но, когда карфагенские и сиракузские войска встретились в Калабе, Магон пал на поле боя вместе со многими своими сподвижниками.

Командование принял его сын, который жестоко отомстил за смерть отца: сиракузская армия была разгромлена под Кронионом, потеряв 14 тысяч человек. Среди них оказались брат Дионисия и самый способный из его командующих, Лептинес. Однако в Карфагене снова вспыхнул мятеж, а с ним пришла ужасная эпидемия чумы, которая, по-видимому, свирепствовала почти без перерыва целых тридцать лет! Совет старейшин решил обсудить условия почетного и выгодного мира. Карфагену, естественно, было разрешено сохранить за собой всю западную часть Сицилии с Селином и страной элимийцев; он обязался отказаться от претензий на Агригентум, хотя часть территории на западном берегу реки Халикус ему все-таки удалось сохранить за собой. Дионисий признал свое поражение, согласившись выплатить контрибуцию в тысячу талантов.

Мы узнали об этих событиях из не очень удачной книги, описывающей события весьма претенциозно. Для автора этой книги Карфаген был извечным врагом, но тем не менее она представляет для нас определенный интерес. Карфаген изображен в ней в таком свете, в каком в свое время во французских учебниках для начальной школы изображали Германию. Поэтому нет ничего удивительного, что мы с большим трудом, пользуясь одним лишь этим фрагментарным свидетельством, можем представить себе внутреннюю политическую эволюцию Карфагена в этот очень важный для него период.

И первый вопрос, который надо себе задать, звучит так: привел ли разгром Гимилько к коренным изменениям режима?

Маурин, который, как мы уже убедились, великолепно интерпретировал историю внутреннего развития во времена династия Магонидов, полагал, что привел. Он считал, что Гимилько стал последним представителем этой семьи, которая после его самоубийства была проклята и с тех пор уже больше не допускалась к власти. Согласно Маурину, в 396 году власть захватила аристократия, создавшая политический трибунал Одной Сотни и Четырех, который должен был следить, чтобы она больше никогда не попадала в руки одного человека.

Однако автор не согласен с этой точкой зрения. Диодор сообщает нам, что в 398–396 годах флотом Гимилько командовал некий Магон. Вполне возможно, что этот генерал и стал преемником разбитого царя. В то время все важные военные посты по-прежнему находились в руках правящей династии, и более чем вероятно, что этот Магон, тезка основателя династии, тоже был ее членом. Белох и Уормингтон разделяют эту точку зрения.

Магон, по-видимому, имел такую же власть, как и его предшественник, – он был в первую очередь царем, а потом уж – генералом; и он остался царем до самой смерти. Его похоронили с большой помпой, что свидетельствует о священном характере его власти, а на трон вступил его сын.

Маурин пытался доказать, что этот царь гораздо сильнее зависел от совета старейшин, чем его предшественники в V веке до и. э. Впрочем, ему пришлось признать, что единственное вмешательство совета в государственные дела состоялось только после битвы под Кронионом, уже после смерти Магона, когда трон был еще свободен. Как и в случае с Гимилько в 406 году, наследника могли короновать только в Карфагене, а до этого его власть была ограниченна. Поэтому сыну Магона пришлось ознакомить Карфаген с условиями мира, предложенными Дионисием. Даже в V веке правители из династии Магонидов не могли принимать важных дипломатических решений без согласия старейшин и народа. В 391–383 годах наблюдалась полная координация между военными действиями и дипломатическими шагами, а это, по-видимому, означало, что контроль за внешней политикой в Карфагене в эти годы находился в руках одного человека.

С другой стороны, никаких сведений о деятельности трибунала Одной Сотни и Четырех в течение нескольких первых лет IV века до н. э. у нас нет. В ходе кампаний 393–391 годов Магон терпел одно поражение за другим. Однако свидетельств того, что он подвергался наказанию или что его власть в чем-то ущемлялась, мы не имеем. Первый крупный политический процесс в Карфагене, о котором нам стало известно, состоялся в 386 году над Эшмуниатоном (Суниатоном), но мы не знаем, каким судом он был судим. Впрочем, нам известно, что обвиняемый был лидером партии, которая активнее всех выступала против Магонидов. Первое свидетельство о легальных действиях против члена империалистической партии относится к 360 году, когда Ганнон Великий был приговорен к смертной казни, но мы не знаем, предстал ли он накануне смерти перед судом.

Все историки согласны с тем, что олигархический режим был установлен земельной аристократией. Тем не менее в 396 году Ливийское восстание, охватившее пунические земли в Африке, привело к временному отказу от сельскохозяйственных проектов в этих местах, и это решение отбросило Карфаген на ту стадию развития, на которой он находился до завоеваний Ганнона. Вряд ли землевладельцы смогли бы добиться политической власти, если бы они не восстановили своих богатств.

Главной причиной, по которой Маурин датировал аристократическую революцию 396 годом до н. э., было то, что в том же году был установлен культ Деметры и Коры. Нет никаких сомнений, что это событие стало решающим шагом в эллинизации Карфагена: не можем мы отрицать и того, что олигархическая фракция, выступавшая за восстановление мира, состояла из сторонников эллинизма. Эшмуниатон (Суниатон), возглавивший в 368 году эту партию, преклонялся перед греческой культурой. Более того, новый культ прочнее всего укрепился там, где жили самые богатые землевладельцы Карфагена, – на полуострове Кап-Бон. Это тем более удивительно, поскольку, если вспомнить, богиня Церера, как называли ее римляне, являлась, в первую и главную очередь, богиней зерновых, а климат на Кап-Боне совсем не подходит для их выращивания. В ту пору, как и сейчас, там процветало лесоводство, виноградарство и скотоводство, которые были главными источниками доходов для местных жителей. Поэтому Деметра и ее дочь не могли выполнять здесь свои обычные функции.

Следует также отметить, что Кап-Бон – это та часть пунической территории, куда поступал основной импорт из Греции, и до нас дошли греческие имена нескольких его городов (Неаполис назывался Набейлом, Аспис – Клупеей, а позже – Келибией). Скорее всего, здесь поселились греки, прибывшие из Сицилии, и эта провинция позже превратилась в оплот олигархии и поклонников эллинизма.

Тем не менее развитие культа Деметры не являлось изолированным событием, не означало оно и полного разрыва с прошлым. Олигархическая революция шла бок о бок с другой религиозной реформой, которая тем более важна, что она касалась главного культа Карфагена, культа Танит, значение которой постоянно возрастало. В конце концов Танит заняла то положение, которое раньше занимал Баал Хаммон. Этот процесс шел медленно и продолжался в течение всего рассматриваемого нами периода.

Все говорит о том, что политические и религиозные преобразования происходили постепенно, а не в результате кровавых восстаний. Это же справедливо и для экономики, где политика самодостаточности, навязанная Карфагену после Химерского поражения, уступила место экономике, основанной на неограниченной торговле. Первая фаза этого перехода началась в конце V века до н. э., когда в Карфаген были допущены несколько иностранных купцов и были предприняты первые шаги по организации экспортной торговли. Импортные товары начинают регулярно появляться в захоронениях только с середины века, но Диодор сообщает нам, что с 398 года пунические купцы стали торговать с Сиракузами, и карфагенские корабли начали заходить в порт этого города.

Другим очень важным событием было создание в Карфагене монетного двора. Как мы уже говорили, в конце V века Магониды начали чеканить на Сицилии монеты, но они использовались только для оплаты наемников. В первой половине IV века был построен монетный двор в Бирсе. Однако еще до этого сицилийские монеты были введены в обращение на землях Карфагена, и клад, который, вероятно, был зарыт во время Ливийского восстания 396 года и найден в Бизерте в 1907 году, содержал только греческие монеты, выпущенные в V веке в основном на Сицилии. Это, несомненно, была добыча солдата из армии Ганнибала или Гимилько, и он конечно же привез эти деньги домой не в качестве сувенира. Монеты, чеканенные в Карфагене, начали появляться в могилах, расположенных на нижних склонах Ард-эль-Морали, скорее всего, в третьей четверти IV века до н. э. По-видимому, государство к этому времени предоставило какое-то количество драгоценного металла, который оно раньше использовало в своих политических целях, в распоряжение подданных. Естественно, это привело к развитию экономики, основанной на торговле, и помогло купцам вывозить за границу вещи, которыми до этого торговать было запрещено или разрешено лишь в очень незначительном количестве.

Все эти факты дают основание полагать, что окончательное падение власти Магонидов произошло около 373 года до н. э., но не в результате переворота, а в ходе эволюции. По-видимому, сын Магона, которого, по мнению Белоха, звали Гимилько, так никогда и не стал царем. Очень странно, что он не сел на трон сразу же после того, как в битве под Кронионом доказал, что как военачальник он намного талантливее своего отца. Вероятно, причиной этому стала его неожиданная смерть. Может, он умер от чумы, которая начиная с 406 года опустошала Карфаген? Этого мы никогда не узнаем, но ясно одно – аристократия, вероятно, была рада положить конец тому образу правления, который ущемлял ее интересы.

Две фигуры теперь доминировали на политической сцене: Ганнон Великий и Эшмуниатон (Суниатон). Оба обязаны были своим возвышением богатству и наличию сильных сподвижников. По той информации, что мы имеем, ни тот ни другой, по-видимому, не имели титула царя. Впрочем, он не исчез, но те, кто его носил, уже не имели той непререкаемой власти, как Магониды.